ся можно только
тогда, когда есть надежда на победу, а  когда  этой  надежды  нет...  Я  уже
стянут, и воскресший Будка уже навалился на меня и со всей злостью  за  свое
поражение тычет меня головой в землю. Что-то кричит, протестуя, Ява, да  что
он может!..

   Бум, бум, бум! Как колокол звенит моя голова. И в глазах темнеет, и мысли
путаются...
   Как вдруг:
   - Ах вы бессовестные! Ах вы бессовестные!  Пустите  сейчас  же!  Пустите!
Пусти! Ну! Пусти! - пронзительный Валькин голос.
   И звон в голове моей сразу прекращается. И Будка слетает с меня на землю.
И я вижу над собой чистую голубизну неба, в котором летают белые  голуби.  И
мне становится ясно, что откуда-то здесь взялась Валька, что она столкнула с
меня Будку и стоит надо мной, воинственно размахивая руками, и кричит:
   - Бессовестные! Бессовестные! Пионеры, называется! Школьники, называется!
Бандиты! Вот я все расскажу! Все расскажу в школе! Вот увидите! И  родителям
вашим расскажу. И твоим, Алик, и твоим, Вовка, и твоим,  Эдик.  А  на  тебя,
Будка, вообще в милицию заявлю. И  тебя  в  колонию  заберут.  Вот  увидишь!
Хлопцы приехали из села в гости к нам в город, а вы их - бить! Да  еще  всем
гуртом! Нечего сказать - гостеприимные хозяева! Бессовестные!..
   Вот так крича, она помогла мне подняться и, взяв за руку,  повела.  А  по
пути и Яву прихватила. Наши враги расступились и пропустили нас. Никто  даже
не пытался нас задержать. Все молчали. И  только  когда  мы  прошли,  кто-то
пронзительно свистнул, и вся ватага, как горох из мешка,  сыпанула  вниз,  в
яр. Может, они бы и по-другому поступили, да, наверно, все-таки решили,  что
Будка со мной вполне расквитался.
   Я шел пошатываясь и рукавом вытирая пот со лба.
   - Молодец, Павлуша! Ух ты ему дал! Ну и дал же!.. Он только  дергался!  -
восторженно говорил Ява, обнимая меня за плечи. - Ты им  всем  показал,  что
такое васюковцы. Молодец!
   Мне было приятно это слышать,  но  брала  досада,  что  Валька  этого  не
видела, что она застала меня уже битым  и  что  она-то  вроде  бы  и  спасла
меня... Я ей был, конечно, благодарен - кто знает, сколько бы еще этот Будка
стучал об землю моей бедной головой? Но в то же время я чувствовал  какую-то
неловкость и стыд, что меня спасла девчонка. Такую неловкость, как будто она
видела меня голого. И все-таки я был доволен. По-честному я все  же  победил
Будку, здорового хлопца, который был крупней меня. И  который  выбрал  меня,
считая, что я слабак.
   На тропке нас ожидал братишка Микола. Оказалось, это  он  позвал  Вальку.
Видел, как нас повели к яру, смекнул, что наши  дела  дрянь,  и  побежал  за
Валькой.
   - Ты тоже молодчина, Валька! - сказал Ява. - Одна и не побоялась!  Они  ж
могли и тебя отлупить за компанию...
   - Пусть бы только попробовали! Я бы им такого шуму наделала - весь  город
сбежался бы! И думаешь, я царапаться не умею? Пусть бы  кто  только  тронул,
его бы мать родная не узнала!
   Ява поглядел на нее с восхищением и толкнул меня локтем  в  бок:  смотри,
мол, какая дивчина, вот это дивчина! Я кивнул в ответ: да, дескать,  молодец
дивчина, бог с ней...
   Отряхнули меня Валька с Явой, почистили, как могли, но все  равно  вид  у
меня был, как будто корова жевала.  А  делать  нечего,  Максим  Валерьянович
давно уже ждет, нужно идти.
   Максим  Валерьянович  шутливо   поздоровался   с   нами   ("Здравствуйте,
милостивые государи!"), потом внимательно посмотрел  на  меня  и  неожиданно
сделал предостерегающий жест рукой, хоть я и не собирался ничего говорить:
   -  Ни  слова!  Все  понимаю.  Была  вооруженная  стычка  с   противником.
Пограничный инцидент. Причин не выясняю, но думаю, нечто чрезвычайно  важное
- дело чести... Требование сатисфакции. Дуэль.  Несмотря  на  трудности,  вы
вышли победителем. Так?
   Я улыбнулся и кивнул. Какой он все-таки! С ним  как-то  сразу  становится
легко.
   Больше Максим Валерьянович ни о чем  не  стал  расспрашивать.  Он  только
сказал:
   - Через десять минут должна быть машина. И мы поедем на  студию.  Вы  как
раз вовремя пришли.
   Однако нам и десяти минут не пришлось ждать. Через  каких-нибудь  две-три
минуты мы услышали,  как  возле  хатки  Максима  Валерьяновича  остановилась
машина, хлопнула дверца, и тут же чей-то молодой голос раздался во дворе:
   - Максим Валерьянович, я уже тут! Я за вами...
   Глава IX. НА СТУДИИ. НЕОЖИДАННОСТЬ ПЕРВАЯ. НЕОЖИДАННОСТЬ ВТОРАЯ.
   И вот - ворота. Ворота, что отделяют обычный будничный мир от сказочного,
волшебного, фантастического мира кино. И как-то обидно, что они на вид такие
простенькие  и  неказистые.  И  такие  низенькие  -  не  то  что  перелезть,
перепрыгнуть можно. Я разве такие бы сделал для киностудии! Ну хотя  бы  как
те... перед Зимним дворцом, через которые в фильме "Ленин в Октябре" матросы
перелезают. А то бы и еще выше. Киностудия ведь, а не что-нибудь!
   Ну, а пока что отворяются вот эти низенькие воротца,  и  мы  въезжаем  на
территорию студии.
   Смотрю влево - ух ты, фруктовый сад,  да  не  какой-нибудь  маленький,  а
такой, что конца не видно! Будто мы и не па студию попали, а в совхоз...
   - Может, это для артистов... политехнизация... После съемок работают... -
шепчет Ява.
   - Наверно, - соглашаюсь я.
   Посмотрели мы вправо - стоят друг за другом красочные  щиты  (вроде  тех,
какие бывают на шоссе). На одном из щитов Ява прочел: "Искусство принадлежит
народу". "...Из всех искусств для нас важнейшее - кино (В. И. Ленин)".
   А на другом щите были такие слова:
   "В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и  мысли
(А. П. Чехов)".
   Я вздохнул: лицо у меня - как будто на нем гвозди  забивали;  одежда  вся
измятая, грязная; на душе кошки скребут, как про часы  вспомнишь...  Лишь  в
мыслях своих я был великолепен и совершал поступки прекрасные и благородные.
Да ведь мысли-то никому не видны...
   Мы вышли из машины и следом  за  Максимом  Валерьяновичем  направились  к
дверям киностудии. Вот это- двери! До чего же интересные! Крутятся! Как винт
парохода или колесо водяной мельницы (только на попа поставленные). Толкнешь
одну дверь, а другая уж тебя догоняет и по спине лупит. Ну и двери!
   Протолкнули нас двери внутрь. Ява только потянул носом воздух  и  тут  же
сморщился. И  я  тоже.  Больницей  пахло.  Там,  слева,  было  что-то  вроде
амбулатории. Да, подумал я, видно, не такое уж это безопасное  дело  -  кино
создавать, раз медицина наготове.
   Мы  поднялись  по  ступенькам  чуть  вверх  и  пошли   длинным-предлинным
коридором. Мы с Явой не раз читали про киностудию в книжках (и у Кассиля,  и
у других), что когда  попадаешь  туда,  то  чудеса  начинаются  сразу  же  в
коридоре:
   Петр I ходит там, обнявшись с Чапаевым,  какой-нибудь  римский  гладиатор
прикуривает у Героя Советского Союза, а гордая морская  царица  рассказывает
простой колхознице о  том,  какую  чудесную  кофточку  купила  она  вчера  в
универмаге.
   И нам не терпелось увидеть все это. Мы то и дело озирались по сторонам. А
по коридору почему-то ходили самые обыкновенные люди  в  самых  обыкновенных
костюмах  (некоторые  в  спецовках,  как  на  фабрике!),  и   никаких   тебе
гладиаторов, и никаких царей... Наверно,  мы  попали  в  такой  день,  когда
интересных съемок на студии не было. Не повезло нам!
   И вдруг...
   - Во! Во! - толкнул меня в бок Ява. По коридору навстречу нам шел человек
в зеленой военной фуражке, в гимнастерке с портупеей. Высокий,  стройный,  с
суровым лицом...
   - По-моему, Кадочников... В роли партизана... - шепнул Ява.
   Увидев Максима Валерьяновича, военный приветливо  улыбнулся  и  козырнул.
Максим  Валерьянович  тоже  улыбнулся  и  поздоровался  с  ним.   Когда   мы
разминулись, я набрался смелости и спросил Максима Валерьяновича:
   - А... кто это? Как его фамилия?
   - Петренко, - немного удивленно взглянул на меня Максим  Валерьянович.  -
Прекрасный человек... Пожарник... Отвечает на студии за пожарную охрану.
   Тю!..
   - Какие-то пожарники пошли... неинтересные, даже касок не носят, - отводя
глаза, буркнул Ява.
   Долго мы шли узким, полутемным коридором. И почти все, кто нам встречался
(а люди в коридоре толпились, как  на  Крещатике),  здоровались  с  Максимом
Валерьяновичем. Ну просто, как в селе - "здрасте" на каждом шагу.
   Наконец Максим  Валерьянович  остановился  у  двери,  на  которой  висела
табличка: "Съемочная  группа  "Поцелуйте  меня,  друзья!"  За  дверью  стоял
страшный гвалт. Казалось, что там полно людей,  которые  кричат  и  ссорятся
между собой.  Но  когда  Максим  Валерьянович  отворил  дверь  и  мы  вошли,
оказалось, что в комнате всего один человек. Он был уже  немолодой  (лет  за
пятьдесят), но еще  бодр  и  крепок,  с  огромной  копной  черных  волос  на
голове... Сидя па столе, он ругался по телефону, не  смолкая  ни  на  миг  и
перебивая сам себя:
   - Вы, понимаете, съемку срываете... Что вы мне вчера обещали? Вы  обещали
солнечную погоду, понимаете... Без осадков! А дали что?  Что  вы  мне  дали,
понимаете... Поглядите в окно! - Он ткнул рукой в сторону окна. - У вас есть
окно? Полюбуйтесь, понимаете!  Осадки,  чтоб  им  пусто  было!  Полное  небо
осадков! Осадки, и никакого, понимаете, просвета...
   На самом деле, небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождь.
   - Безобразие, понимаете... - ругнулся он в  последний  раз,  соскочил  со
стола и порывисто  обнял  и  поцеловал  Максима  Валерьяновича:  -  Здрасте,
дорогой! Вот ругался с этими... как их... с вещунами погоды...
   - Синоптики? - усмехнулся Максим Валерьянович.
   - Во-во!.. Синоптиками... Оракулы чертовы,  понимаете...  -  Он  погрозил
пальцем телефону. -  Не  можете,  так  хоть  голову  не  морочьте!  У  меня,
понимаете, Юлю послезавтра "Ленфильм" забирает. Уж билет на самолет есть,  а
я еще натуру не снял из-за них...  из-за  этих  вот,  понимаете,  осадков...
Придется сегодня снова  снимать  в  павильоне...  Все  уже  там...  Бежим...
Быстренько...
   - Да вот тут у хлопцев одно дело... - начал было Максим Валерьянович,  но
"Поцелуйте меня, друзья!" очень вежливо перебил его:
   - Простите, дорогой... потом... потом! -  Он  умоляюще  приложил  руку  к
груди и склонил голову. - После съемки... Все  дела  после  съемки...  Самое
неотложное дело сейчас - съемка... Быстренько на площадку... На площадку!  И
вы тоже... Я вас приглашаю, дорогие мои, - повернулся он к  нам.  -  Только,
конечно, чтоб тихо, понимаете, чтоб... не то, понимаете...
   Максим Валерьянович весело глянул на нас:
   - А что? Идемте... Вы же на съемках, наверно,  еще  не  бывали?  Так  вам
будет интересно... Хотите?
   Конечно, мы сразу согласились. А Валька не сдержалась и даже  подскочила,
хлопнув в ладоши: "Ой, как здорово!" Ява гордо посмотрел на нее:  как-никак,
а это благодаря нам она попала на киностудию, да еще и на съемки, а то, хоть
и живет в Киеве, съемок сроду не видала.
   И снова пошли мы длинным коридором.
   Я шел и думал: "И что это за синоптики, которые не  могут  самый  обычный
дождь угадать! У нас на селе каждая бабуля  за  три  дня  вперед  вам  дождь
предскажет. Примет же верных сколько хочешь. И по тому, как ветер  крутит  -
на порог или с порога. И как куры себя ведут.  И  как  солнце  садится...  А
иногда деревья подсказывают... Завели бы себе на метеостанции кур - и хлопот
бы не знали! Не срывали бы тогда киносъемок!"
   Тут мы спустились вниз и очутились  будто  в  гигантском  цехе  какого-то
завода.  Потолок  вверху  почти  не  видно...  И  мы  все   сразу   какие-то
маленькие-маленькие стали... Идем, идем, идем - и конца нет.
   Навстречу нам семенил, цокая по цементному полу, какой-то худенький лысый
человечек. Еще издали он замахал руками и закричал:
   - Привет, Витя!
   - Здравствуй, Женя! - воскликнул "Поцелуйте меня, друзья!".
   А когда мы приблизились, престарелый Витя обнял престарелого Женю, и  они
расцеловались. Потом он поцеловал Максима Валерьяновича. Я уже  боялся,  что
он и нас начнет целовать, но тот лишь помахал нам рукой и сказал:
   - Привет, старики!
   Мы невольно усмехнулись: пожилой человек,  который  уже  наверняка  имеет
внуков, у него - Витя, а мы - старики...
   Все наоборот!
   Сам Женя был, должно быть, еще старше  Вити,  и  не  только  потому,  что
вокруг его лысины, как камыш вокруг озера, торчали вихры седых волос (у Вити
ни одной седой волосинки!). Все лицо Жени было  в  больших  морщинах  -  как
печеное яблоко. Но это были какие-то очень интересные морщины. Они все будто
лучились от глаз. И потому лицо его все время сияло и смеялось. А  черные  с
искоркой глаза бегали, как мышата.
   Короче говоря, он был очень симпатичным.
   Я заметил, что он, когда еще  бежал  нам  навстречу,  взглядом  нацелился
почему-то  на  нас  с  Явой,  И  когда  целовался   с   Витей   и   Максимом
Валерьяновичем, тоже не сводил взгляда с нас.  А  как  только  поздоровался,
сразу же накинулся на Витю, кивая в нашу сторону:
   - Кто это? Чьи они?
   Витя пожал плечами и посмотрел на Максима Валерьяновича.
   - Мои, - заулыбался Максим Валерьянович.
   - Они у тебя снимаются? - снова накинулся Женя на Витю.
   Тот отрицательно покачал головой.
   - Так чего же ты молчишь! - выпалил Женя. - Они же  мне  вот  так,  -  он
провел себе ладонью по шее, - нужны! Это ж такой типаж!  У  меня  же  завтра
массовка. Я мечтал о таких  хлопцах!  Старики,  я  вас  очень  прошу!  -  Он
приложил руку к груди. - Я вас просто  умоляю!  Я  пришлю  за  вами  машину!
Завтра... в двенадцать часов... на съемку... сюда в студию... Я договорюсь с
вашими отцами... Всего на один день... Где вы живете?  -  Он  уже  вынул  из
кармана блокнот. - Если сможете, приводите еще  одного-двух  мальчиков...  -
говорил он, записывая адрес. - В половине двенадцатого за вами  приедет  мой
ассистент... Договорились... Прекрасно, прекрасно... Привет! До завтра.
   И только когда он отбежал, я наконец взял в толк, что нас - меня и Яву  -
пригласили сниматься в фильме,  что  завтра,  буквально  завтра,  мы  станем
киноартистами и наши мордахи увидит весь Советский Союз,  а  может,  даже  и
весь мир, что, короче говоря, как в сказке сбывается  то,  о  чем  мы  могли
только мечтать... Ой! Бугуль-буль-буль! Что-то радостно забулькало, загудело
и засвистело у меня внутри - так гудит и  свистит  самовар,  закипая...  Еще
немного - и у меня из носа пойдет пар от бурлящей радости... Я глядел на Яву
- такого радостно-глуповатого лица я еще не видел ни разу...
   - Ну вот! Я вас  поздравляю!  -  весело  сказал  Максим  Валерьянович.  -
Оказывается, режиссеру Евгению Михайловичу вы были до зарезу нужны. И завтра
уже будете сниматься... Кино, братцы, великая вещь!
   - Важнейшее из искусств! - с гордостью сказал Ява.
   - Я так рада за вас!.. - тонким, дрожащим  голосом  сказала  Валька.  Она
завидовала, она безумно завидовала нам. Никогда, должно быть, она не  жалела
так, как сегодня, что она - не мальчишка.
   - Ничего, в другой раз будут нужны девчата... Вот  увидишь!  -  сказал  я
тоном, каким говорят с маленькими детьми или с больными. Я был великодушный.
В душе моей порхали бабочки...
   Мы свернули влево в маленькую дверь и очутились в огромном  темном  зале.
Мы долго петляли почти  наугад  среди  каких-то  перегородок  и  сооружений,
спотыкаясь о толстые резиновые кабели.  Наконец  вышли  на  ярко  освещенную
площадку... Ух ты! На площадке стоял самолет!.. То есть не весь  самолет,  а
часть самолета. Передний салон разрезанного вдоль "ТУ-104"... Но все, как  в
настоящем самолете: и кресла, и  иллюминаторы,  и  все-все  (я  ведь  летал,
знаю). Съемка еще не началась, и пассажиры, и стюардесса, и пилоты  спокойно
прохаживались вдоль  площадки.  Возле  огромных  прожекторов  на  подставках
суетились люди в спецовках. А  по  рельсам,  что  тянулись  вдоль  самолета,
парень в  клетчатой  рубашке  медленно  двигал  тележку,  на  которой  стоял
киноаппарат. К аппарату припал мужчина в черном халате.
   - Выключить четвертый! - крикнул он, как раз когда мы подходили.
   Что-то щелкнуло, и один из прожекторов, что  стоял  наверху  на  каком-то
мостике, погас...
   Ох как тут интересно! Да еще и самолет! (Как будто на студии знали, что я
будущий летчик.) И меня охватила волна  бурной  радости...  Все  здесь  было
таким необычным  и  праздничным,  что  чувствовали  мы  себя  прямо  как  на
собственных именинах, когда гости уже собрались и садятся за стол. Я не  мог
устоять  на  месте  от  мысли,  что  сейчас  начнется  самое  интересное   -
киносъемка.
   - Где Вася? - сквозь зубы процедил "Поцелуйте  меня,  друзья!".  -  Снова
опаздывает?.. Ну что ж, сядем и будем его дожидаться. - Он  резко  опустился
на стул, уперся руками в колени и замер с каменным лицом.
   Но не прошло и минуты, как на площадку выбежал  из  темноты  запыхавшийся
молодой человек в форме летчика:
   - Виктор Васильевич, извините! Извините! Часы... стали... Я не виноват...
Забыл завести...
   "А мои? - вдруг подумал я. - Я ведь тоже не  заводил.  А  надо  регулярно
заводить... Отец вон каждый  день  заводит.  А  то  еще  сломаются...  Нужно
завести..."
   Я сунул руку в карман...
   Мне показалось, что огромный прожектор падает на меня... Я пошатнулся...
   Часов в кармане не было!..
   Глава Х. ГДЕ ЧАСЫ? МЫ ИДЕМ В ЛОГОВО ВРАГА.
   - Сейчас начнется! Сейчас начнется! - взволнованно говорит Ява. -  А  тот
длинный, в фуражке, - вылитый Филиппов... Скажи!
   - Ява... - говорю я мертвым и каким-то далеким-далеким,  будто  с  другой
планеты, голосом.
   - А может, это настоящий Филиппов... Вот было бы здорово познакомиться!..
Подойти  и  сказать:  "Здрасте,  а  мы  завтра   тоже   снимаемся...   хотим
посоветоваться".
   - Ява!
   - Хлопцы от зависти так и лопнут!  -  захлебывается  Ява.  -  Вот  выпало
счастье-то! Вот выпало...
   - Ява...
   - Я ж  тебе  говорил,  что  мы  будем  артистами...  А  ты  -  "летчиком,
летчиком"... Как попугай...
   Я хватаю его за руку и силой тащу в темноту за перегородку.
   - Что такое? - пытается вырваться он.
   - Часы...
   - А?
   - Нету...
   - Что?
   - Часов нету...
   - А где?
   - Да были в... кармане. И... и... нету.  -  Я  вывернул  карман,  хотя  в
темноте он все равно бы ничего не увидел. Ява молчит, пораженный.
   - А сейчас после съемок найдут хозяина и... - в отчаянии говорю я.
   - Это во время драки! Точно! Когда вы по земле катались, они и  выпали!..
Идем! Мы еще успеем, пока съемки будут...
   Я крикнул Вальку.
   Он проскользнул между людьми к  Вальке,  зашептал  ей  на  ухо.  Она  рот
бубликом: "Ох!" - и вмиг они оба уже были возле меня. Мы  начали  осторожно,
чтоб не привлекать внимания, пробираться к  выходу.  На  съемочной  площадке
царила такая суматоха, что было не до нас. Только какая-то дородная  женщина
в  белом  халате  заметила  наши  маневры.  Но  она  поняла  их   по-своему.
Наклонившись к нам, она тихо сказала:
   - Вторая дверь налево - женская... Третья - мужская.
   Мы смутились, но объяснять ничего не стали.
   ...Никогда в жизни я так не спешил. Казалось, что  я  раздвоился:  первое
"Я" рвалось вперед, а второе "Я" никак не могло угнаться за первым.
   В метро по эскалатору вниз  мы  катились  горохом,  несмотря  на  громкое
предостережение радиотети: "Бежать по эскалатору запрещается!"  А  потом  на
"Арсенальной" - вверх, аж сердце из груди выскакивало.
   И на двадцатом троллейбусе хотелось выпрыгнуть и опередить его:  так  он,
казалось, медленно идет...
   А по горе мимо церкви Рождества Богородицы бежали так, что пятки касались
затылка.
   Наконец... Вот оно... Вот это проклятое место!.. Все трое мы кинулись  на
колени и начали ползать на четвереньках. Колючая дереза царапала щеки, лезла
в глаза, запутывалась в волосах... Часов не было... Вы можете смеяться, но я
даже водил над землей ухом,  надеясь  услышать  тиканье  (так  саперы  водят
миноискателем). Тиканья не было. Мне только показалось,  что  я  слышу,