- Артем! - возбужденно продолжал режиссер. - Схватил Артема  за
руки... Артем разворачивается. Р-раз - жандарма. Тот - плюх в воду! Ну!
   - Го!.. Ха! Ха!.. Иги! Ой!..  -  вскинулись  мы  все  разом  в  искреннем
порыве.
   - Во-во! Годится! Молодцы! Спасибо.  Чтобы  так  было  во  время  съемки.
Договорились?.. Людмила Васильевна!
   Людмила Васильевна! (И снова подбежала женщина в халате с  чемоданчиком.)
Подновите им, пожалуйста, их  гули.  Да  подрисуйте  хорошенько,  чтоб  было
видно. Придется в эпизоде на явочной квартире дать реплику про эти гули...
   Пока Людмила Васильевна возилась с нами, Валька шепнула мне на ухо:
   - Гордитесь! Ваши гули  войдут  в  историю  кино.  Они  помогают  создать
художественный образ.
   - Кончай! - сказал я небрежно, но только для виду,  чтобы  скрыть  гордую
радость: а что ж, из-за нас даже реплику какую-то новую в фильме дают!
   - Идемте, идемте! Будем начинать съемку! - сказал режиссер.
   Он подвел нас к лодке.
   - Грести умеете?
   - А как же! - воскликнул Ява. - Мы ведь в плавнях выросли!
   - Прекрасно! Значит, так. Девочка садится на носу. Ты, -  показал  он  па
Будку, - вот здесь... Ты, - взял меня за плечо, - с веслом вот тут... А  ты,
- обернулся к Яве, - с рулем на корме... На корме и  на  носу,  как  видите,
веревки с камнями. Бросите их вместо якорей  там,  где  скажут.  И  следите,
чтобы лодку не снесло. И еще одно: ни в коем случае не смотрите  в  аппарат!
Только на жандарма. А то испортите кадр.
   Мы сели в лодку, Ява оттолкнулся веслом. Я гребнул раз, еще раз, стараясь
это делать как можно красивее и ловчее, - пусть  видят,  как  я  умею!..  Но
третий раз уже гребнуть не успел.
   - Стоп! - скомандовал оператор, который по ту сторону мостка нацелился на
нас с плота кинокамерой. От неожиданности  я  дернулся,  чиркнул  веслом  по
воде, задерживая его, и обрызгал Будку и Яву. Вот тебе и показал, как умею!
   - Назад! - закричал оператор. - И немножко левее...  А  теперь  правее...
Вперед чуть-чуть... Нет-нет,  это  много...  Назад...  Влево  теперь...  Еще
немного... Хватит, хватит. Немного правее...
   Минут пять, не меньше, мы вот так маневрировали под командой придирчивого
оператора, пока он не крикнул:
   - Сто-оп! Бросайте якоря! И сидите тихо, чтобы не сдвинуть лодку...
   Ява на корме, а Валька на носу сбросили в воду камни, и лодка  стала.  Мы
замерли, дожидаясь съемки.
   - Внимание, внимание! Приготовиться! Начинаем... - послышался  неожиданно
зычный голос режиссера. Он уже, оказывается, стоял  рядом  с  оператором  на
плоту, приставив ко рту блестящий металлический рупор. Как  он  очутился  на
плоту, мы так и не заметили - будто пришел прямо по воде, как Христос.
   Жандарм и Артем побросали папироски. С берега по мостику подбежал  к  ним
молодой человек в берете. В руках у него дощечка, сверху выкрашена полосато,
как шлагбаум, а внизу черная, как классная доска, и на ней мелом написано:

   "А Р Т Е М" 297-1

 - Внимание!... Начали!.. Мотор! - крикнул режиссер. Парень растопырил свой "шлагбаум" из дощечек, поднес к самому носу жандарма - щелк!
   - "Артем"...  Двести  девяносто  седьмой...  Дубль  первый...  -  крикнул
молодой человек, дощечки под мышку и, пригнувшись, скорее на берег.
   А жандарм с Артемом уже сцепились. Возятся на мостике.  Вот  Артем  резко
вырвал руки, размахнулся... Бац жандарма в грудь. Жандарм  -  шлеп!  Бултых!
Ого-го! Брызги взлетели аж до неба, не то что от моего весла! Мгновение -  и
уже из воды  торчат  только  сапоги  жандарма.  А  Артема  и  след  простыл.
Забурлила вода... Глядь - вынырнула голова жандарма. Без  фуражки,  волосами
глаза залепило, из носу течет, отовсюду течет, усы как у моржа, изо рта вода
фонтаном, на полтора метра. Ух ты! Здорово играет!
   - Да радуйтесь же, радуйтесь! - послышался сразу с плота  отчаянный  крик
режиссера.
   Мы вздрогнули, переглянулись растерянно,  привстали...  У  меня  не  было
зеркала, и я не видел своего лица, но у Вальки, у Явы и у Будки  лица  были,
прямо говоря, глуповатые. Глаза вытаращены, рты  разинуты,  искривлены.  Это
была, конечно, не радость. Это было бог знает что.
   - Стоп! - закричал режиссер. Где-то что-то щелкнуло.  Ворчание  тонвагена
стихло. - Вы что, заснули? Кто за вас играть будет? Я? Вы ж в одном кадре  с
жандармом. Жандарм падает... Наплыв трансфокатора -  вы  радуетесь...  Я  же
предупреждал. Испортили мне первый дубль. И  жандарму  нужно  переодеваться.
Видите, что натворили.
   Мы сидели как побитые. Мы так увлеклись игрой  жандарма,  что  пропустили
момент, когда нам нужно было радоваться. Ну что вы хотите! Это  же  все-таки
наша первая в жизни съемка! Что ж мы вам сразу станем как Аркадий Райкин?!
   Жандарм вылез из воды, погрозил нам кулаком, но  без  злости,  усмехаясь.
Еще и подморгнул. И пошел за тонваген Переодеваться.
   - Подвели мы их! Давайте хоть сейчас  хорошо  обрадуемся,  -  зашептал  с
кормы Ява.
   - Ага!
   - Ну да!
   - Конечно, - поддакнули мы все трое.
   Пока жандарм переодевался, я накапливал в себе радость. Сидел и вспоминал
все самое лучшее, что было в моей жизни: и как мне  новые  футбольные  бутсы
купили, и как я на баштане самый  большой  кавун  стащил,  и  как  мой  враг
отличник Карафолька двойку по физкультуре схватил... Я поймал на  себе  Явин
взгляд. Он смотрел  на  меня  с  ехидной  улыбкой.  Я  догадываюсь,  что  он
вспоминает! Он вспоминает, наверно, как я нырял при всех с дерева, зацепился
трусами за сучок, разодрал их и летел  в  воду  голый...  Ну  ладно,  пускай
вспоминает, мне для искусства не жалко! Лишь бы только съемку не срывал!
   - У, гад, жандарм Европы, так тебе и нужно!.. Хи-хи-хи! - это шепчет  про
себя рядом со мной Будка - настраивает себя, готовится.
   Мне не видно и не слышно, как готовится Валька, но я уверен, что она тоже
готовится. Ух мы сейчас дадим! Ух мы сейчас обрадуемся!
   Из-за тонвагена вышел жандарм в новом сухеньком  мундире  -  будто  и  не
падал в воду.
   И вот снова они стоят с Артемом на мостике.
   - Внимание!.. Начинаем... Мотор! - кричит  режиссер.  И  снова  подбегает
парень в берете, щелкает своим "шлагбаумом" и выкрикивает:
   - "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль второй... Ворчит тонваген.
Борются жандарм с Артемом. Бац!.. Шлеп!.. Бултых!..  Жандарм  в  воде...  Мы
вскакиваем.
   - Стоп! - кричит режиссер.
   Тю-у-у... Пропал такой заряд.
   Оказывается, Артем, убегая, поскользнулся и упал. Он был еще в  кадре.  А
Артем - герой и не должен падать. Герои не  падают.  В  кино  падают  только
отрицательные персонажи.
   Виноватый Артем бормотал:
   - Конечно...  Накидали  тут  каких-то  арбузных  корок...  И  канатоходец
поскользнется...
   Режиссер хмурится и молчит. Главных героев фильма  режиссеры  не  ругают.
Режиссеры ругают только статистов.
   Жандарм вылезает из воды, грозит кулаком Артему, но уже не  усмехается  и
не подмаргивает. Идет за тонваген переодеваться.
   И вот снова:
   - Внимание!.. Начинаем... Мотор! Щелк! - "шлагбаум".
   - "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль  третий...  ...Бац!  Шлеп!
Бултых!
   - Ура! Га-га-га! Го-го-го! - как скаженные,  по-настоящему  радуемся  мы,
радуемся не столько "по роли", сколько потому, что наконец-то  нас  снимают.
Видим, режиссер улыбается, кивает нам, довольный. Ну, все!
   - Стоп! - кричит вдруг оператор. - Не годится! Ветка закрывает девочку...
   Вот еще!.. Мы враждебно смотрим на Вальку, как будто она виновата, что ее
закрывает какая-то ветка.
   - Срубить ветку!.. Немедленно. Что  за  свинство!  Не  могут  подготовить
съемку! Срываете мне работу! Черт те что делается на этой студии!  -  кричит
режиссер неизвестно на кого.
   Мы сидим, гордо поглядывая вокруг. Мы не  виноваты.  Мы  хорошо  сыграли.
Режиссер нам кивал и улыбался. И правда свинство, что этот  дубль  испорчен.
Выходит, даром мы радовались.
   Жандарм вылезает из воды, ни на кого кулаком не  грозится,  но  про  себя
что-то бормочет - видно, ругается... Что ж, мы его понимаем. Падать  в  воду
не легче, чем радоваться.
   - Внимание!.. Начали... Мотор!..
   "Шлагбаум".
   Щелк!
   - "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль четвертый...
   Бац! Шлеп! Бултых!
   - Га-га-га! Урра! Го-го-го!.. И-и-и!..
   -  Стоп!  Еще  раз!  Жандарм  недостаточно  выразительный.   Будешь   тут
выразительным - четвертый раз в воду шлепаться!..
   - Внимание!.. Начали... Мотор!..
   "Шлагбаум".
   Щелк!
   - "Артем"...  Двести  девяносто  седьмой...  Дубль  пятый...  Бац!  Шлеп!
Бултых!
   - Стоп!
   У жандарма отклеился один ус... А  что  же  вы  хотите!  Таких  испытаний
настоящие усы не выдержат, не то что приклеенные.
   Идет за тонваген мокрый жандарм. Выходит из-за тонвагена сухой жандарм.
   - Внимание!.. Начали... Мотор!..
   "Шлагбаум".
   Щелк!
   - "Артем"... Двести  девяносто  седьмой...  Дубль  шестой...  Бац!  Шлеп!
Бултых!
   - Га-га!.. Го-го! Ох-ох-о!.. Хи-хи!.. - стараемся мы.
   - Стоп! Молодцы! Наконец-то. Кажется, теперь  все!  Порядок!  -  довольно
говорит  режиссер.  (Мы  расплываемся  в  радостной  улыбке.)  И  вдруг   он
застывает, вытаращив глаза: - Что это?! На руке?!
   Я не понимаю, что это ко мне относится, и  какое-то  время  еще  радостно
улыбаюсь. Будка толкает меня в бок. Я смотрю на свою руку и все понимаю...
   - Ча-сы... - бормочу я.
   - Что-о?! Убийца! Где ты видел, чтоб дети бедняков  до  революции  носили
часы! Ну! Зарубил мне все дубли. Ну! -  каким-то  плаксивым  голосом  кричал
режиссер, потом поднес к губам рупор и уже обычным своим голосом закричал: -
Все остаются на местах! Пересъемка! Пересъемка! - А потом  плаксиво  мне:  -
Снимай немедленно часы и отдай на берег! Немедленно!

   У меня сразу онемело внутри, я опустил голову и сказал:
   - Не отдам!
   - А?! Что?! - не поверил своим ушам режиссер.
   - Не отдам... Это не мои часы... Они уже раз пропадали. А  я  их  сегодня
хозяину отдать должен.
   - Так что же, ты мне всю съемку испортить хочешь?!
   - Если так, я лучше сниматься не буду. Я на берег пойду.
   Мокрый жандарм, что стоял по пояс в воде недалеко от нас  и  слышал  весь
разговор, сказал:
   - Ну давай уж мне эти несчастные часы...
   - Ого... Какие быстрые! - говорю я и прячу руку с часами  за  спину,  как
будто жандарм хочет их силой отнять.
   - Не доверяешь? - усмехается жандарм.
   Я молчу. -
   И вдруг жандарм тихо так, тихо говорит:
   - А я тебе на пляже доверил... Не побоялся... Будто меня палкой по  спине
трахнули - рванулся я и рот разинул.
   - Что-о?
   - Не узнаешь? - улыбается жандарм.
   Я вглядываюсь, вглядываюсь, вглядываюсь... Нет, не может быть.  Не  похож
ведь совсем. Обернулся я к Яве - он только плечами пожимает; тоже не узнает.
   Смотрит жандарм вокруг, кого-то глазами разыскивая, остановился  взглядом
на Людмиле Васильевне в белом халате, кулаком ей погрозил - его  излюбленный
жест - и крикнул:
   - У-у... Размалевала меня так, что хлопцы собственных часов возвратить не
хотят.
   Вижу - все кругом смеются: и Людмила Васильевна, и режиссер, и  оператор,
и все-все, кто на озере. И Валька, вижу, смеется, и Будка,  и  Ява  уже  рот
растягивает. Значит, это он!.. Он, наш незнакомец из  тринадцатой  квартиры!
Ну, я и сам начал улыбаться, а потом и говорю:
   - А почему же вы такой... Сказали: "царь, царь..."  -  а  на  самом  деле
обыкновенный жандарм. А мы, дураки, по всему Киеву царя искали.
   Еще пуще засмеялись все.
   - Все правильно, - сказал  жандарм-незнакомец.  -  Что  касается  царя  -
никакой с вашей стороны ошибки нет. Царя я  таки  играю.  В  этом  же  самом
фильме. И царя, и жандарма -  две  роли.  Это  вот  Евгений  Михайлович  так
задумал. А вообще извините, дорогие, что я вам столько хлопот  задал  своими
часами. Поверьте, совсем не хотел... Очень я тогда спешил...  На  репетицию.
Мне Максим Валерьянович рассказал про  ваши  переживания...  Что  же  вы  не
догадались зайти в милицию пляжа? Я же туда специально забежал - предупредил
и адрес свой оставил... - Ну  хватит,  хватит...  -  улыбаясь,  перебил  его
режиссер. - Потом побеседуете. У вас то хорошо кончилось, а  вот  у  меня...
Бегите переодевайтесь. Пересъемка! И все из-за ваших часов.
   - Боюсь, что  ничего  с  переодеванием  не  выйдет,  -  вздохнув,  сказал
царь-жандарм. - Это был последний сухой мундир. - И он двумя  пальцами  взял
себя за край галифе, с которых стекала вода.
   - Как?! Клава! (Клава! Где сухие мундиры для жандармов?  Чтоб  сейчас  же
мне были сухие мундиры! Жду! Немедленно! Вы срываете мне съемку!
   - Евгений Михайлович!  В  костюмерной  было  шесть  мундиров.  Все  шесть
подмочены - Клава засмеялась.  -  Больше  взять  негде.  Нужно  ждать,  пока
высохнут.
   - Что ждать? Что ждать? Солнце не будет ждать. Солнце вон уже садится!  -
кричал режиссер, хотя солнце еще и не думало садиться.
   - Евгений Михайлович, - спокойно сказал оператор, - я думаю,  переснимать
нет необходимости... Я уверен, что часов в кадре не было. Я бы их заметил...
Вот проявим пленку, и вы убедитесь...
   - А если были?
   -  Тогда  переснимем.  Оператору   все-таки   посчастливилось   уговорить
режиссера, и тот объявил перерыв на обед
   - После перерыва снимаем эпизод "Встреча Артема с Марией".
   - Вы, друзья,  не  убегайте,  -  сказал  нам  царь-жандарм.  -  Я  сейчас
переоденусь и выйду. Я сегодня больше не снимаюсь. Марию играю не  я...  Так
что не убегайте... Сегодняшний день нам нужно отметить. Максим Валерьянович,
вы подождите меня у проходной. Хорошо?
   Максим Валерьянович, который уже давно, с третьего дубля, сидел на  стуле
около тонвагена, закивал, улыбаясь.
   Мы пошли переодеваться. А потом подошел  ассистент,  тот  самый,  который
приезжал за нами, и вручил нам всем по  три  рубля.  Оказывается,  артистам,
которые принимают участие в  съемке,  платят  в  день  по  трешке.  Вот  это
здорово! Мало того, что ты в кино снимаешься, славу добываешь,  тебе  еще  и
платят за это!
   Прощаясь с нами, Евгений Михайлович сказал:
   -  Спасибо  вам,  дорогие  друзья!  За  помощь.  Молодцы!  Создали  очень
убедительные образы революционно настроенных  детей  бедняков  периода  1905
года. Если придется переснимать, мы вас вызовем. До свидания!
   И он каждому из нас пожал руку. Эти рукопожатия плюс трешки произвели  на
нас очень хорошее впечатление. Настроение у нас было блестящее. По-моему,  с
такого настроения начинается счастье.
   У памятника Пушкину Олег  Иванович  -  так  звали  нашего  незнакомца  из
тринадцатой квартиры - взял такси, и  мы  поехали.  Поехали  туда,  куда  не
только "до шестнадцати не...". а, наверное, и "до восемнадцати не..."  -  мы
поехали в ресторан. В тот  самый,  что  стоит  на  горе  над  Крещатиком,  в
наивысшей, как говорят, точке  Киева,  в  ресторан  "Москва".  И  через  все
шестнадцать этажей поднялись скоростным лифтом на самую крышу.
   Весь Киев лежал у нас под ногами. Игрушечные машины и троллейбусы сновали
по Крещатику, а на тротуарах суетились какие-то муравьи, а не люди. И  видно
было так далеко, что, кажется, еще немного - и увидишь родную Васюковку
   Мы сели за столик, и к нам сразу подбежала  молоденькая  официантка,  еще
издалека улыбаясь и здороваясь с нами, а вернее, с  Олегом  Ивановичем  и  с
Максимом Валерьяновичем. Так здороваются только с теми, кого  хорошо  знают,
уважают и любят.
   Олег Иванович начал заказывать всевозможные кушанья.  Долго  заказывал  -
официантка две страницы в блокноте исписала.
   Мимо  нас  пробежал  какой-то   дяденька-официант   и   тоже   приветливо
поздоровался, кивая Максиму Валерьяновичу и Олегу Ивановичу. Официант держал
на руке большой поднос с тарелками, от которых шел пар и очень вкусно пахло.
   - Что это так пахнет? - тихо спросил меня Ява (Мы же с утра ничего не ели
- даже про бутерброды свои забыли.) Официантка услышала и  повернула  к  Яве
свою улыбку:
   - Это шницель. Хотите?
   Ява покраснел, как мак. Вышло, что он напросился на этот шницель.
   - А как же... Всем шницели непременно. Мы же голодные, как  волки!  Целый
день снимались... - громко, на весь ресторан, сказал Олег Иванович.
   Тут уж мы все четверо покраснели - от удовольствия и гордости.
   Официантка куда-то побежала и начала носить на наш стол разные бутылки  и
тарелки.
   Мы  "кутили"  в  ресторане,  как  настоящие  взрослые  артисты.  Мы   ели
многочисленные  закуски:  шпроты,  сардины,  ветчину,  галантин  (это  такая
куриная колбаса),  салаты,  икру,  крабы...  Ели  шницель...  Ели  пирожные,
конфеты и мороженое... Максим Валерьянович и Олег Иванович  пили  коньяк.  А
нам дали понемножечку шампанского, от которого на нас только икотка  напала.
Мы прикрывали салфетками свою икотку и внимательно слушали, что говорил Олег
Иванович:
   - Позвольте выпить за ваши успехи, юные друзья! За ваши  первые  шаги  по
тернистому пути искусства! Того, кто ступает на этот путь, ожидают и великие
муки, и великие страдания... и великое счастье.  Позвольте  выпить  за  ваше
счастье!
   Мы позволили.
   Мы сидели и  украдкой  озирались  во  все  стороны.  Какие-то  усатенькие
пареньки  и  накрашенные  девчата,  что  сидели  за   соседними   столиками,
перешептывались, поглядывая на нас Это была слава. Та слава,  о  которой  мы
так давно мечтали. Так вот она какая - слава! Ресторан, столики с  бумажными
салфетками в вазочках, весь Киев под ногами, галантин, шницель, шампанское и
икотка... Хорошо!
   Выпив  за  наши  успехи  и  за  наше  счастье,  Олег  Иванович  и  Максим
Валерьянович оставили  нас  в  покое  и  завели  речь  о  каком  то  Степане
Степановиче, который "ни биса не понимает, извините, в  искусстве  и  только
мешает создавать истинно художественные фильмы".
   Хоть и был тот Степан Степанович нехорошим человеком, но мы чувствовали к
нему благодарность, так как благодаря  ему  мы  могли  наконец  очнуться  от
своего счастья и уделить должное внимание  пирожным,  конфетам  и  всем  тем
лакомствам, которые стояли на столе. И все это  было  такое  вкусное,  такое
вкусное, что у нас три дня потом болели животы.
   * * *
   А  через  три   дня,   когда   выздоровели,   мы   начали   аккуратненько
растранжиривать  свои  впервые  заработанные  трешки.  Мы   их   тратили   и
коллективно - вместе с Будкой и Валькой, и индивидуально - вдвоем с Явой.
   Мы с Явой  будто  переродились  после  того  "съемочного  дня"  -  ходили
погруженные в мечты, задумчивые и как будто сонные.
   Нас не интересовали захватывающие игры  в  густых  зарослях  возле  Лавры
(Будка ввел нас в свою компанию, которая оказалась совсем  не  зловредной  и
каждый день играла во что-нибудь интересное). Нас не манили тихие прогулки с
Валькой и ее подругами.
   Нас не радовали все многочисленные радости  "Городка  развлечений",  куда
широкую дорогу открывали нам наши трешки.
   Другого, совсем другого жаждали сердца наши.
   Кулисы,  декорации,  грим,  приклеенные  усы  и   бороды,   огни   рампы,
прожектора, киносъемочные аппараты и... аплодисменты, аплодисменты  (ох  как
жаль, что на киносъемках не аплодируют!) - вот чего хотелось нам нестерпимо,
безумно, до боли...
   Мы выходили на дорогу и  смотрели,  не  едет  ли  за  нами  ассистент  из
киностудии. Но ассистент не ехал. На студию нас  больше  не  приглашали.  Ни
съемки, ни пересъемки для нас не было.
   Тогда мы отправлялись и долго ходили по городу, останавливаясь у театров,
разглядывая сверкающие афиши и вздыхая.
   А потом шли и с  горя  пропивали  свои  трешки  на  газированной  воде  с
сиропом.
   И вот однажды, сидя  в  павильоне  "Соки  -  воды"  на  бульваре  "Дружба
народов" за стаканом доброго лимонада, мы...  Ну  конечно,  это  была  Явина
идея. Как все гениальное, она была очень проста, и удивительно, что  она  не
родилась у нас  раньше.  Организовать  театр!..  Свой  собственный  театр  в
Васюковке!  Не  какой-нибудь  драмкружок,  который  готовит  одну  захудалую
постановку  к  празднику,