выливается в колодец. Что это  такое,  поймет  лишь  тот,  кто
испытает... Добавлю только, что вода ледяная.
   - Мальчики! Ой! Что там? Ой! Ну скажите!  -  ойкала  Валька,  подпрыгивая
сзади нас. Наши тела мешали ей подойти и самой заглянуть.  И  она,  наверно,
так и пошла бы по нашим телам (вы же знаете девчачье любопытство!), если  бы
не ухитрилась как-то поставить между нами  свои  ноги:  сперва  одну,  потом
другую, потом снова - уже прямо возле моего носа... И наконец заглянула.
   - Ой, Будка! Ой, Будочка! Ой, держись! Да лезь же, лезь! Ну тут  же  мало
осталось. Ну пожалуйста, Будочка... Ну еще немного... - надрывалась она.
   Я уже хотел крикнуть ей, чтоб она замолчала (кудахчет, как наседка,  тоже
мне помощница!), и вдруг почувствовал, что Будка лезет...
   Валькины причитания подействовали на него  больше,  чем  наши  усилия.  А
усилия наши были прямо-таки титанические. Я так тянул, что казалось, вот-вот
у меня что-то лопнет в груди. Я  только  тут  понял,  какие  же  мы  с  Явой
слабаки. А мы-то себя воображали Власовым и  Жаботинским  среди  васюковских
ребят. Ведь мы выжимали кусок рельса, в который звонят на обед в нашем селе,
- Ява девять, а я семь раз... А "запорожец" Карафолька еле-еле три  раза,  а
уж Коля Кагарлицкий так и совсем выжать не мог.  И  когда  мы  сжимали  свои
бицепсы, ведь они нам казались тверже, чем тот рельс. А теперь... В голове у
меня почему-то все время крутятся слова:  "Ох,  нелегкая  это  работа  -  из
болота тащить бегемота...", "Ох, нелегкая это  работа  -  из  болота  тащить
бегемота...",  "Ох,  нелегкая  это  рабо..."  Ну   прямо   как   испорченная
пластинка... Вот ведь бывает: прицепится какая-нибудь песня или  слова  -  и
крутятся, крутятся, крутятся в голове.
   Будка уцепился руками за край колодца. Мы  уже  не  лежим,  мы  стоим  на
коленях и тянем, тянем, тянем из последних сил. Валька тоже вцепилась  одной
рукой в Будкин ворот и тоже тянет. Вот уже  Будка  уперся  руками,  вот  уже
коленями  встал  на  край...  У-ух...  С  дрожью  в  ногах  от  усталости  я
поднимаюсь.
   - Идемте, идемте быстрее на воздух... - затараторила  Валька.  -  Вы  все
такие мокрые! Вы же простудитесь...
   - Постой! А ну посвети, посвети... - нагнулся Ява. -  Пистолет...  Я  его
где-то здесь бросил... где-то  здесь...  Вот!  Он  поднял  мокрый,  в  грязи
пистолет. Будка взглянул:
   - Стартовый? Я... с-сразу догадался, - сказал он, лязгая зубами и  шмыгая
носом.
   "Чего же ты тогда так драпапул, что прямо в колодец угодил?" - подумал я.
Но промолчал. Неудобно было...
   - Идем, идем... Вы же заболеете... Там поговорим, - тянет нас Валька.
   Да мы и не собираемся тут задерживаться - мокрая одежда  липнет  к  телу,
зуб на зуб не попадает. И  вот  сноватеплый  и  такой  легкий-легкий  воздух
охватывает меня со всех сторон.

   - Мальчики, выжимайте! Немедленно выжимайте одежду! Я отвернусь...  Я  не
буду на вас смотреть... Вы что, ненормальные?! Немедленно выжимайте!  Я  уже
отошла и отвернулась... Ну!
   Ну и упрямая она! И вот мы стоим и выжимаемся. Все остатки сил, что у нас
еще были, мы вкладываем в то, чтобы выжать воду из  своих  брюк  и  рубашек.
Вода журчит на землю. Мы кряхтим и сопим. А Валька стоит в отдалении  спиной
к нам и, не оборачиваясь, командует:
   - Лучше, лучше выжимайте, не ленитесь...
   - "Лучше"... Какая умная! - скриплю я.
   - Сама бы попробовала... Когда оно не выжимается, - бурчит Ява.
   - Говорить легко... - подаст голос Будка.
   И то, что мы все трое одинаково голые, и то, что  все  лязгаем  зубами  и
бурчим на Вальку, - все это  объединяет  нас  с  Будкой.  И  я  не  чувствую
почему-то той злости и ненависти к нему, что раньше, хотя  он  заставил  нас
пережить это страшное подземное приключение. И с часами еще ведь  неизвестно
что...
   И вот что удивительно: если ты сделаешь человеку что-нибудь  хорошее,  он
тебе становится приятным. И наоборот: тот, кому  ты  сделал  что-то  плохое,
неприятен тебе.
   - Где  час-ы-ы?  -  не  столько  спросил,  сколько  пролязгал  я  зубами,
выкручивая штаны.
   - Есть, не волнуйся... С-сейч-а-ас получишь... - залязгал в ответ  Будка,
выжимая рубашку. - А-а, да это  такой  "чувак"!  Б-барахло,  а  не  "чувак"!
Смылся... И вообще я про "чувака"... все выдумал. Это  Вовка  Иванов...  Она
его знает...
   - Как?! А часы?
   - Да есть... У него. Они из кармана  выпали,  когда  Вовка  тебя  с  меня
стаскивал... Сперва мы хотели сразу отдать, а потом... я  придумал  вот  это
самое, с "чуваком", чтоб было интересней... И чтоб вас попугать...
   - Ха! - сказал я (мол, кого хотели испугать?!).
   - Мы думали завести вас, а когда  вы  начнете  плакать,  вывести.  Но  мы
договаривались все вместе это сделать. А пришли только я и Вовка  с  младшим
братом. Ну и...
   - Ты думаешь, так легко ночью уйти из дома! - подала голос  Валька.  -  Я
целый час в туалете просидела... пока все обо мне забыли и заснули. И  тогда
- через черный ход. Тебе хорошо, у тебя дома никого, мать в ночной смене.  И
Вовка с братом на веранде спят, я знаю...
   - А ты... ты как тут очутилась? - спросил я,  судорожно  натягивая  штаны
(Ява и Будка были уже одеты).  Я  знал:  раз  она  начала  говорить,  сейчас
обернется. Где вы видели, чтоб девчонка долго говорила, стоя к вам спиной.
   - А мне Юрка Скрипниченко ска... Ой! Я  не  смотрю,  я  не  смотрю!  Юрка
Скрипниченко сказал. Я только из студии от  Максима  Валерьяновича  приехала
(рассказала ему все, что случилось с часами)...  Иду  -  Юрка  Скрипниченко.
Говорит: "А мы сегодня ночью твоих дружков в  пещере  давить  будем!"  Что?!
"Как?" - говорю. "А так", - говорит. И рассказал... Ух  я  разозлилась!  "Вы
все бандиты! - говорю. - А ты еще и предатель, своих выдаешь..." Он меня  за
косу... А я его трах по спине...
   - Ничего... Мы с ним еще поговорим...  А  сейчас  идем  Вовку  искать,  -
сказал Будка. - Он совсем убежать не мог... Он где-то здесь.
   И Будка повел нас по кустам, через цепкий чертополох и жгучую  крапиву  в
яр.
   Так вот оно что! Напугать нас хотели... Выдумали все - и про "чувака",  и
про милицию, и  про  тайник  в  пещере.  А  мы  поверили!  Как  дураки.  Как
малолетки. Тут и слепому было бы видно,  что  все  это  брехня.  Подземелье.
Двенадцатый час ночи... черная маска... Даже в книжках  теперь  уже  так  не
пишут. Позор! Ну ж... Пусть только отдаст часы! Это все только из-за  часов.
Если бы не часы или если бы это были мои часы, я б  вообще...  Пусть  только
отдаст часы!.. А что мы ему сделаем?.. Налупцуем? Как-то нет настроения...
   - А вы молодцы! - вдруг сказал Будка. - Не побоялись. И часы-то  ведь  не
ваши. Могли бы просто плюнуть, и все. С вами в разведку можно идти.
   Ну вот видишь! Как же ты его налупцуешь после этих слов! Медом  разлились
по нашим сердцам эти слова. Похвала, услышанная от врага, - высшая  похвала.
Постой, а откуда он знает, что это не наши часы? И  только  я  раскрыл  рот,
-чтобы спросить, как из  темных  кустов,  совсем  близко,  послышался  тихий
свист. Будка свистнул в ответ. Зашуршали ветки, и из кустов вышел "чувак"  -
Вовка. Он был все еще в маске.
   - Давай сюда часы! Барахольщик! - приказал Будка.
   - А ты-то кто? Тоже мне! Подумаешь! - Вовка снял маску. Это был тот самый
долговязый хлопец, который двинул меня тогда по ноге.
   - Ты давай, давай, а не болтай! - раздраженно повторил Будка.
   - На! Очень они мне нужны... - Вовка вытащил из кармана часы.
   У меня радостно  забилось  сердце.  Наконец-то!  До  последней  минуты  я
боялся, что случится что-нибудь и часов я не увижу.
   Будка взял у Вовки часы и протянул мне (видно, он  собственноручно  хотел
их отдать):
   - Бери.
   - Спасибо! - как-то само собой вырвалось у меня.
   - Пожалуйста, - испытывая неловкость, буркнул Будка. Я не положил часы  в
карман. Я не доверял  больше  карманам.  Я  зажал  их  в  руке  и  решил  не
выпускать, пока не приду домой и не положу  под  подушку.  Никакая  сила  не
смогла бы теперь отобрать у меня часы.
   Мы пошли назад той же дорогой. Снова возле крепостной стены  по  узенькой
деревянной лестнице, почти в полной темноте, лишь едва  разбавленной  светом
двух фонариков (только теперь один из них был Валькин - Будка свой разбил  в
колодце).
   - Откуда ты знаешь, что часы не наши? - наконец спросил я.
   - Мы все знаем... - таинственно сказал Будка.
   - Да нет, серьезно.
   - Да это ее брат, - он кивнул на Вальку, - сказал его брату, - он  кивнул
на Вовку, - вот и все. Они дружат.
   - А-а...
   - Слушай, Будка, - сказала вдруг Валька, -  а  чего  ты  полез  вверх  по
колодцу? Ты же мог через нижний туннель выйти на склон.
   - А! - махнул рукой Будка.
   - Что "а"! Серьезно.
   - А что, если бы они пошли не в ту сторону?  И  заблудились  бы?  Отвечай
потом, так ведь? У них же ни фонарика, ничего.
   - И пистолета не побоялся?
   - А я бы кричал...
   Ты смотри! Да этот Будка почти  герой  -  лез  нас  спасать!  Вот  тут  и
разберись в людях. Вроде бы отрицательный тип, и вдруг... Нет,  не  так  оно
просто сказать, что человек - отрицательный тип.
   - Слушайте, - сказала Валька, - а как же вы доберетесь домой?  Трамваи-то
уж не ходят.
   - А что там добираться! - сказал Будка. - Спустятся к бульвару Дружбы,  а
там по автостраде - и до Печерского моста. Я их проведу... до клумбы... Чао!
   - Чао! - сказал Вовка.
   - Пока! - сказала Валька.
   - Бывайте! - сказал Ява.
   - Спокойной ночи! - сказал я.
   Мы разошлись. Валька пошла в свой флигель (через черный ход). Вовка пошел
в Лавру (он жил на территории Лавры).  А  мы  с  Будкой  прошли  через  одну
большую кирпичную арку, через другую, потом спустились  по  узкой,  мощенной
булыжником улочке. И все это молча, без единого слова. При  Вовке  и  Вальке
Будка был разговорчивым, а как остался с нами, замолк. Видно, он  чувствовал
себя очень неловко перед нами. Да и нам хотелось поскорей расстаться с  ним.
Когда мы дошли наконец до автострады, Будка сказал:
   - Идите вот так прямо - выйдете как раз к Печерскому мосту!..  Чао!  -  и
помахал нам рукой.
   Страх не люблю, когда слово, сказанное тебе, ты не понимаешь. Эх,  что  б
ему такое ответить? Раздумывать было некогда.
   - Цоб! - сказал я.
   - Цобе! - подхватил Ява.
   Мне казалось, что горожанин  Будка  примет  наш  "цоб-цобе"  за  какое-то
жаргонное словечко. И действительно, он самым серьезным образом помахал  нам
рукой и пошел назад. А мы поплелись по автостраде. Но если вы  думаете,  что
на этом наши ночные приключения закончились, вы зря так думаете.
   Мы подошли к дому под теткин балкон. Веревка  наша  была  на  месте.  Дом
спал, даже окна, где справляли новоселье, уже не светились.
   Ява по своей привычке хотел было лезть первым. Но я решительно  оттолкнул
его: забыл, что ли? Я же  сегодня  предводительствую,  вот  еще!  Дурень  я,
дурень... Если б я знал! Но я ничего не знал.
   Я полез вверх. Дали все же себя знать силовые упражнения  по  вытягиванию
Будки. Тяжело было лезть, ох как тяжело! Я и не думал, что  так  будет.  Все
мускулы мои ныли и болели. Руки сводило, плечи будто кто ножом  резал,  ноги
все время теряли веревку, и  я  беспорядочно  сучил  ими,  как  распеленатый
младенец. Каких-то  три  метра  -  и  такая  пытка!  Хорошо  хоть,  что  дом
малогабаритный: высота потолков два семьдесят пять. Подлезая  к  балкону,  я
уже пыхтел, как насос. Еще, еще немного, и я  схвачусь  за  железные  прутья
балконных перил. И вдруг надо мной раздался вопль:  "Воры!"  -  и  я  увидел
что-то белое в черном провале окна (то была комната, где спали дядя и тетя).
   ...Все произошло так молниеносно, что я не успел опомниться.  На  балконе
возникла, как привидение, тетя в белой ночной рубашке. В руках  у  нее  было
что-то черное. Она перегнулась через перила и с восклицанием:  "Так  вот  же
тебе!" - опрокинула это черное прямо  на  меня.  Что-то  шлепнулось  мне  на
голову и полилось в глаза, за уши, за шиворот, в штаны и до самых  пяток.  Я
почувствовал на губах знакомый сладкий вкус и понял: тетя выплеснула на меня
из  кастрюли  свой  любимый  вишневый  компот,   что   стоял   на   балконе.
Ошеломленный, едва  держась  за  веревку,  я  отфыркивался  и  отплевывался,
стряхивая с головы вишни.
   Но тетя считала, что это еще не вс„. Я вовремя заметил, как в руке у  нее
блеснул нож. И догадался: сейчас она резанет по веревке,  и  я  шмякнусь  на
землю.
   - Тетя, не режьте!.. - не своим голосом закричал я.
   Нож выпал у нее из рук и больно ударил меня рукояткой по  макушке.  Я  не
удержался и съехал по веревке вниз. На земле не устоял на ногах и сел  прямо
в компот, который лужей растекся как  раз  подо  мной.  Только  тогда  тетка
наконец закричала сверху:
   - Ой, Павлуша, это ты?
   - Нет, не я! - проворчал я, сидя в компоте.

   Ява не сдержался и отрывисто хохотнул, как будто  его  кто-то  неожиданно
защекотал под ребрами. Тетя совсем опомнилась и запричитала:
   - О господи, как же ты здесь очутился? Что тебя среди ночи на веревку под
балкон потянуло?! И Ваня тут? Вы что, очумели? Что вы тут делаете?..
   - Да не кричите, тетя, людей  разбудите!  -  сквозь  зубы  проговорил  я,
поднимаясь с земли и брезгливо обирая со штанов раздавленные вишни.
   Тетя наконец смекнула, что она не в бальном платье, а в ночной рубашке  и
не стоит в таком виде знакомиться с новыми соседями. Сказавши нам: "Идите, я
сейчас открою", она исчезла.
   Поднимаясь  по  лестнице,  мы  хорошо  представляли,  как   должны   себя
чувствовать бойцы, сдающиеся в плен. Больше всего беспокоило то, что  же  мы
сейчас скажем тете, как объясним свое странное  поведение.  Говорить  правду
после всего пережитого просто не было сил  -  уж  очень  много  пришлось  бы
рассказывать. Но тетя ведь не отстанет, сказать что-то придется.
   - Ява, отменим до утра щелчки, прошу тебя, - слабым голосом сказал  я.  -
Утром на все готов...
   - Ладно, - сказал Ява.
   Времени было в обрез.  Нужно  что-то  выдумать  немедленно.  Головы  наши
работали, как счетные машины, - миллион операций в секунду! Но  выдумали  мы
всего лишь примитивную брехню:  будто  мы  поспорили,  кто  из  нас  быстрее
заберется по веревке на балкон. А почему  ночью?  Так  ведь  днем  никто  не
позволил бы.
   И когда тетя, уже в халате, открыла нам дверь, мы очень правдиво выложили
ей эту выдумку. Тетя была мужественная, решительная - в этом вы  только  что
убедились, - но добрая женщина и очень меня любила (может, потому что  своих
детей у нее не, было), И она поверила. Компот нам в этом даже помог: тетя не
заметила, какой мокрой и жалкой была  на  нас  одежда.  Мы  все  свалили  на
компот. Для этого я посоветовал Яве обляпать компотом свои штаны и  рубашку,
как будто и на него попало. Хотя его, чертяку, ни одной вишенкой не  задело!
Вся порция мне досталась.
   Тетя чувствовала себя страшно виноватой перед нами и очень извинялась.  А
потом сказала:
   - Такой компот был! На три дня варила. Я же думала, что воры.  Жалость-то
какая...
   И непонятно было, что ей жалко: нас или компот.
   - Тетя, вы дяде пока...  не  говорите,  -  попросил  я,  прислушиваясь  к
до-ре-ми-фа-солям в соседней комнате и боясь, как бы дядя не  проснулся.  Он
был вспыльчивый и под горячую руку мог посадить нас на поезд и отправить  "к
чертовой матери домой".
   - Хорошо... А компот? Ну ладно, скажу,  что  нечаянно  опрокинула,  когда
ночью на балкон выходила свежим воздухом подышать. Только чтоб вы мне больше
такие номера не откалывали! Ну, раздевайтесь - и в ванну. А  я  вашу  одежду
почищу да сушить повешу. Ну, быстро!
   Мы живо разделись. Я ловко, чтоб тетка не заметила, снял с руки часы - их
я надевал перед тем, как лезть, - и положил под подушку.
   Вы когда-нибудь мыли посуду? Припоминаете запах? Точно  так  же  запахло,
когда мы с Явой залезли в ванну. Словно то не люди мылись,  а  две  кастрюли
из-под компота.
   И вот мы уже в постели. И уже проваливаемся-проваливаемся в сон.  У-ух...
Наконец-то кончились наши ночные приключения. Наконец-то... Наконе...  Хр...
Хр... Хр-у-у-у...
   Глава XIV. "ВНИМАНИЕ!.. НАЧАЛИ!.. МОТОР!" ЧАСЫ  НАХОДЯТ  СВОЕГО  ХОЗЯИНА.
РОЖДЕНИЕ ЯВЫ СТАНИСЛАВСКОГО И ПАВЛУШИ НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО.
   Снилась мне  какая-то  страшная  чертовщина.  Какое-то  мокрое  могильное
подземелье... Я ползу по нему. Совсем один в полной темноте. Но все вижу: на
сводах висят летучие мыши, по стенам сбегает  вода,  а  внизу,  под  ногами,
текут  какие-то  грязные  помои.  Внизу  вдоль  стен  сидят   отвратительные
пучеглазые жабы. И в голове у меня мысль:
   "Да я, оказывается, умею видеть в темноте. Вот не знал! Оказывается,  мне
никакого фонарика не нужно... Видеть в темноте - это мне, как дураку с  горы
сбежать!.." И я ползу, и мне не страшно, а все потому, что я умею  видеть  в
темноте... Вдруг я вижу - ниша в стене... И в этой нише сидит на здоровенном
кресле-троне, на каких когда-то  цари  сидели,  наша  стосемилетняя  бабушка
Триндичка. И говорит она мне голосом учительницы Галины Сидоровны:
   "Ты чего это часы наши царские до сих пор не отдаешь, поганец?"
   Я удивленно смотрю на нее и отвечаю:
   "Часы я отдам, не волнуйтесь. Но почему вы ругаетесь на меня? Нам в школе
всегда замечания делали за грубость, а сами ругаетесь. Нехорошо".
   "Да ты еще и огрызаться, шмаровоз?! Вот сейчас как дам!"  -  уже  голосом
моего друга Явы говорит бабушка Триндичка, хватает меня за шиворот и  кидает
в колодец. И вот я лечу, лечу, лечу... И вдруг  чувствую,  что  кто-то  меня
держит за плечи. Стойте, да это же я сам. Лежу ничком над  краем  колодца  и
держу себя за плечи, себя, который висит в колодце... И то я... И это я... И
мне не странно, что нас - двое. "Закон парности!" - думаю я спокойно.
   И тут я слышу голос своего дяди:
   - А что это за тела лежат? Чьи тела?
   Я открываю глаза. И мне кажется, что сон еще продолжается. У тахты  стоит
дядя. В одной руке он держит стартовый пистолет, в  другой...  наше  письмо,
которое мы оставляли вместо пистолета (ой-ой-ой, мы же забыли про письмо!).
   - Хватит спать, трупы! Уже одиннадцатый час... Так  где  были  ваши  тела
сегодня ночью? Признавайтесь, - сурово говорит дядя и читает: - "Ищите  наши
тела в подземельях  Лавры..."  Приятное  вы  мне  занятие  готовили,  что  и
говорить. Между прочим, это на ваши тела опрокинули кастрюлю с компотом?  А?
А то я этой женщине, - он кивнул на тетю, - не верю!
   Тетя  стояла  рядом  и  расстроено  смотрела  на  нас.  "Я  не  виновата,
голубчики! - говорил ее взгляд. - Но зачем же вы меня, старую, обманули?"
   Мы с Явой переглянулись и глубоко-глубоко вздохнули. А  потом  я  откинул
одеяло, сел и сказал Яве, подставляя лоб:
   - Бей! Не меньше шести! Ява тоже сел и говорит:
   - И ты мне... Вместе заработали... Поровну... И мы  одновременно  влепили
друг другу по шести щелчков. Пока мы это делали, дядя молча переводил взгляд
с
   Явы на меня и с меня на Яву, а потом сказал:
   - Я не знаю, что это означает. Меня это мало интересует.  Но  делаете  вы
правильно. И я хочу поддержать вас и добавляю каждому от себя. Прошу!
   И дядя так залепил по лбу сперва мне, а потом Яве,  что  мне  показалось,
будто голова моя треснула, как кавун, на две половины и из обеих  посыпались
искры. Вы бы видели дядины пальцы - каждый, как сарделька.
   - А теперь рассказывайте, - приказал дядя.
   -  Да  подождите...  Все  из  головы  вылетело!  Так  бьют,  да   еще   и
рассказывай... - простонал я, хватаясь руками за голову и будто скрепляя две
ее половинки.
   Под моей рукой росла на лбу здоровенная гуля. Я глянул на Яву. На его лбу
фиолетово наливалась точно такая же.  Я  смотрел  на  Яву,  как  в  зеркало:
одновременно и чувствовал и видел, как растет моя  шишка,  хотя  то,  что  я
видел, было не мое, а Явино. Позднее я узнал, что  у  кинематографистов  это
называется - синхронно.
   - Ой, что же ты наделал?! - застонала тетка. - Так ведь детей и поубивать
можно!