мира. Следовательно, предположение разума о
высшей сущности как высшей причине мыслится только относительно, для
систематического единства чувственно воспринимаемого мира, и есть лишь
нечто в идее, о чем мы не имеем никакого понятия, что оно само по себе.
Этим объясняется также и то, почему мы, нуждаясь в идее самой по себе
необходимой первосущности в отношении к тому, что дано чувствам как
существующее, все же не можем иметь ни малейшего понятия об этой сущности и
ее абсолютной необходимости.

Теперь мы можем отчетливо показать результат всей трансцендентальной
диалектики и точно определить конечную цель идей чистого разума, которые
только по недоразумению и неосмотрительности становятся диалектическими. На
самом деле чистый разум занимается только самим собой и не может иметь
никакого иного занятия, так как ему даются не предметы для единства
эмпирического понятия, а рассудочные знания для единства понятий разума, т.
е. для единства связи, согласно единому принципу. Достигаемое разумом
единство есть единство системы, и это систематическое единство служит
разуму не объективно, как основоположение, приложимое к предметам, а
субъективно, как максима, приложимая ко всему возможному эмпирическому
знанию о предметах. Тем не менее систематическая связь, которую разум может
дать эмпирическому применению рассудка, не только содействует расширению
этого применения, но и обеспечивает правильность его; принцип такого
систематического единства также и объективен, но неопределенно (principium
vagum), не как конститутивный принцип для определения чего-то в отношении
своего непосредственного предмета, а только как регулятивное
основоположение и максима для того, чтобы, открывая неизвестные рассудку
новые пути, расширять и укреплять до бесконечности (неопределенно далеко)
эмпирическое применение разума, никогда при этом не противореча законам
эмпирического применения.

Но разум может мыслить это систематическое единство не иначе, как давая
своей идее предмет, который, однако, не может быть дан ни в каком опыте,
ведь опыт никогда не дает примера совершенного систематического единства.
Эта сущность, созданная разумом (ens rationis ratiocinatae), есть, правда,
лишь идея и потому признается не абсолютно и сама по себе как нечто
действительное, а полагается в основу только проблематически (так как мы не
можем дойти до этой сущности при помощи рассудочных понятий), чтобы
рассматривать всю связь между вещами чувственно воспринимаемого мира так,
как если бы они имели свое основание в этой сущности, созданной разумом;
однако мы делаем это исключительно с целью основать на ней систематическое
единство, которое для разума необходимо, а для эмпирического рассудочного
знания во всех отношениях полезно и никогда не может быть ему помехой.

Значение этой идеи толкуют неверно, когда ее принимают за утверждение или
хотя бы только за предположение действительной вещи, которой приписывалось
бы основание системного устройства мира; скорее остается нерешенным вопрос,
каково само по себе основание этого устройства, недоступное

нашим понятиям, и идея устанавливается только как точка зрения, с которой
единственно и можно распространить это столь существенное для разума и
столь полезное для рассудка единство; одним словом, эта трансцендентальная
вещь есть лишь схема того регулятивного принципа, посредством которого
разум, насколько это в его власти, распространяет систематическое единство
на весь опыт.

Первым объектом такой идеи служу я сам, рассматриваемый только как мыслящая
природа (душа). Если я хочу узнать, какими свойствами обладает мыслящее
существо само по себе, то я должен обратиться к опыту, и даже категории я
могу применять к этому предмету лишь постольку, поскольку схема их дана в
чувственном созерцании. Но таким путем я никогда не прихожу к
систематическому единству всех явлений внутреннего чувства. Поэтому вместо
эмпирического понятия (о том, что представляет собой душа в
действительности), которое не может повести нас далеко, разум берет понятие
эмпирического единства всякого мышления и, мысля это единство безусловным и
первоначальным, создает из него понятие разума (идею) о простой субстанции,
которая, будучи сама по себе неизменной (тождественной как личность),
находится в общении с другими действительными вещами; одним словом, разум
создает понятие простого мыслящего существа. Но при этом он имеет перед
глазами не что иное, как принципы систематического единства в объяснении
явлений души, требующие рассмотрения всех определений как находящихся в
едином субъекте, всех сил -по возможности как производных от одной
первоначальной силы, а всякой смены- как принадлежащей к состояниям одной и
той же постоянной сущности, так чтобы все явления в пространстве
представлялись как совершенно отличные от действий мышления. Простота
субстанции и т. п. должна служить только схемой для этого регулятивного
принципа, причем вовсе не предполагается, будто она есть действительное
основание для свойств души. В самом деле, эти свойства могут опираться
также и на совершенно другие основания, вовсе не известные нам; и если бы
мы прямо приписали душе эти свойства, все равно посредством этих принятых
предикатов мы не познали бы душу самое по себе, так как они составляют
только идею, которая вообще не может быть представлена in concrete. Такая
психологическая идея может быть вполне полезной, если только мы будем
остерегаться принимать ее за нечто большее, чем только идея, т. е. если
будем считать ее годной только для систематического применения разума к
явлениям нашей души. Действительно, в таком случае к объяснению того, что
принадлежит только к внутреннему чувству, не примешиваются эмпирические
законы телесных явлений, имеющие совершенно иной характер; в таком случае
не допускаются легковесные гипотезы о возникновении, разрушении и
возрождении душ и т. п.; следовательно, этот предмет внутреннего чувства
рассматривается в совершенно чистом виде, не смешанном с инородными
свойствами, и исследование разума направляется, кроме того, на то, чтобы по
возможности свести основания для объяснения в этом субъекте к одному
принципу; все это достигается лучше всего и даже единственно и
исключительно посредством такой схемы, как если бы этот субъект был
действительной сущностью. Психологическая идея и не может означать ничего
иного, кроме схемы регулятивного понятия. Действительно, самый вопрос, не
духовной ли природы душа сама по себе, не имеет никакого смысла, так как
посредством такого понятия я устраняю не только телесную природу, но и
вообще всякую природу, т. е. все предикаты любого возможного опыта, стало
быть, все условия, при которых соответственно такому понятию мыслится
предмет, между тем только там, где есть эти условия, мы имеем право
говорить, что понятие имеет смысл.

Вторая регулятивная идея чисто спекулятивного разума есть понятие мира
вообще. Действительно, природа, собственно, есть единственный данный
объект, в отношении которого разум нуждается в регулятивных принципах. Эта
природа двойственна: она есть или мыслящая, или телесная природа. Чтобы
мыслить одну лишь телесную природу по ее внутренней возможности, т. е.
определять применение к ней категорий, мы не нуждаемся в идее, т. е. в
представлении, выходящем за пределы опыта; к тому же в отношении телесной
природы и невозможна никакая идея, так как мы руководствуемся в ней только
чувственным созерцанием, а не так, как в психологическом основании понятия
(Я), которое a priori содержит определенную форму мышления, а именно
единство мышления. Следовательно, для чистого разума нам остается только
природа вообще и полнота условий в ней, согласно некоторому принципу.
Абсолютная целокупность рядов этих условий при выведении их членов есть
идея, которая в эмпирическом применении разума никогда, правда, не может
быть полностью осуществлена, однако все же служит правилом, руководствуясь
которым мы должны поступать по отношению к таким рядам, а именно при
объяснении данных явлений (в нисхождении или восхождении), так, как если бы
ряд сам по себе был бесконечным, т. е. in indefinitum; там же, где сам
разум рассматривается как определяющая причина (в свободе), следовательно,
где речь идет о практических принципах, мы должны поступать так, как если
бы перед нами находился не объект чувств, а объект чистого рассудка, где
условия могут полагаться не в ряду явлений, а вне его, и ряд состояний
может рассматриваться так, как если бы он начинался прямо (посредством
умопостигаемой причины). Все это показывает, что космологические идеи суть
лишь регулятивные принципы и далеки от того, чтобы полагать как бы
конститутивно действительную целокупность этих рядов. Остальное можно найти
в соответствующем месте главы об антиномии чистого разума.

Третья идея чистого разума, содержащая в себе только относительное
предположение о сущности, составляющей единую и вседовлеющую причину всех
космологических рядов, есть понятие разума о Боге. Мы не имеем ни малейшего
основания безусловно признавать предмет этой идеи (предполагать, что он
существует сам по себе), действительно, что может побудить нас или хотя бы
дать нам право полагать или утверждать, что имеется сущность, обладающая
высшим совершенством и абсолютно необходимая по своей природе, на основании
одного лишь понятия ее, если бы не было мира, в отношении к которому только
и может быть необходимым это предположение; при этом ясно обнаруживается,
что идея такой сущности, подобно всем спекулятивным идеям, выражает лишь
то, что разум предписывает нам рассматривать все связи в мире согласно
принципам систематического единства, стало быть, так, как если бы все они
возникали из одной-единственной всеохватывающей сущности как высшей и
вседовлеющей причины. Отсюда ясно, что разум может иметь при этом целью не
что иное, как свое собственное формальное правило при расширении своего
эмпирического применения, а вовсе не расширение за все пределы
эмпирического применения; следовательно, под этой идеей вовсе не скрывается
конститутивный принцип направленного на возможный опыт применения разума.

Высшее формальное единство, основывающееся исключительно на понятиях
разума, есть целесообразное единство вещей, и спекулятивный интерес разума
заставляет рассматривать все устроение мира так, как если бы оно возникало
из намерения наивысшего разума. В самом деле, такой принцип открывает
нашему разуму, применяемому к сфере опыта, совершенно новую перспективу-
связать вещи в мире согласно телеологическим законам и тем самым дойти до
их наибольшего систематического единства. Следовательно, допущение некоего
высшего мыслящего существа как единственной причины мироздания, но,
конечно, лишь в идее всегда может быть полезным разуму и никогда не может
повредить ему. Действительно, если в отношении фигуры Земли (круглой, но
несколько сплющенной), гор и морей и т. д. мы заранее предполагаем только
мудрые замыслы творца, то на этом пути мы можем сделать много открытий.
Если это предположение будет для нас лишь регулятивным принципом, то даже и
ошибка не может повредить нам. В самом деле, из ошибки следовало бы лишь
то, что там, где мы ожидали телеологической связи (nexus finalis),
оказалась только механическая или физическая связь (nexus efiectivus),
вследствие чего у нас в таком случае было бы только одним единством меньше,
но достигаемое разумом единство в его эмпирическом применении не было бы
нарушено. Более того, такое препятствие вообще не может затронуть самый
закон в его общем и телеологическом значении. Действительно, если бы
какой-нибудь анатом и впал в ошибку, ставя в связь с определенной целью
какой-нибудь орган животного тела, относительно которого можно ясно
показать, что он вовсе не вытекает из этой цели, то все же совершенно
невозможно доказать в каком-либо случае, будто то или иное устройство
природы, какое бы оно ни было, совсем не имеет никакой цели. Поэтому также
и физиология (врачебная) расширяет свое весьма ограниченное эмпирическое
знание о целях строения органического тела, принимая основоположение,
данное одним только чистым разумом, и, встречая одобрение всех понимающих
людей, смело допускает, что в животных все приносит пользу и имеет цель;
это допущение, если понимать его как конститутивное, идет гораздо дальше
того, на что произведенные до сих пор наблюдения дают нам право; отсюда
видно, что оно не более как регулятивный принцип разума, имеющий целью
привести к высшему систематическому единству посредством идеи
целесообразной каузальности высшей причины мира так, как если бы она в
качестве высшего мыслящего существа была причиной всего, согласно
мудрейшему замыслу. Если же мы отказываемся от этого ограничения идеи чисто
регулятивным применением, то разум различными путями впадает в заблуждения,
покидая в этом случае почву опыта, который ведь должен содержать в себе
вехи для его пути; он отваживается тогда выйти за пределы опыта в область
непостижимого и недоступного исследованию и неизбежно испытывает
головокружение на этой высоте, так как с этой точки зрения он видит себя
совершенно отрезанным от всякого согласного с опытом применения.

Первая ошибка, возникающая из того, что идеей высшей сущности пользуются не
только регулятивно, но и (что противно природе идеи) конститутивно,- это
ленивый разум (ignava ratio). Так можно назвать всякое основоположение,
приводящее к тому, что мы рассматриваем свое исследование природы, где бы
это ни было, как безусловно завершенное, ввиду чего разум удаляется на
покой, как если бы он полностью закончил свое дело. Поэтому даже
психологическая идея, если она применяется как конститутивный принцип для
объяснения явлений нашей души и затем даже для расширения нашего знания об
этом субъекте еще и за Пределы всякого опыта (состояние души после смерти),
оказывается очень удобной для разума, но зато расстраивает и разрушает все
его руководствующееся опытом применение к природе. Так, сторонник
догматического спиритуализма объясняет остающееся неизменным при всякой
смене состояний единство личности единством мыслящей субстанции, которую,
как ему кажется, он непосредственно воспринимает в Я; интерес к тому, что
произойдет только после нашей смерти, он объясняет из сознания
нематериальной природы нашего мыслящего субъекта и т. п.; он освобождает
себя от всякого естественнонаучного исследования происхождения этих наших
внутренних явлений из физических оснований и, как бы следуя велению
трансцендентного разума, проходит мимо источников познания, имманентных
опыту, с удобством для себя, но в ущерб всякому познанию. Это вредное
следствие еще более заметно при догматизме нашей идеи о высшем мыслящем
существе и ошибочно построенной на ней теологической системы природы
(физикотеологии). В самом деле, в таком случае всеми целями,
обнаруживаемыми в природе и нередко только вымышленными нами, мы пользуемся
для того, чтобы облегчить себе исследование причин: вместо того чтобы
искать их в общих законах механизма материи, мы ссылаемся прямо на
недоступные исследованию решения высшей мудрости и тогда считаем
законченными усилия разума, освободившись от применения его, которое,
однако, находит чем руководствоваться только там, где такое руководство
дает нам порядок природы и весь ряд изменений согласно ее внутренним и
всеобщим законам. Этого недостатка можно избежать, если не только
рассматривать с точки зрения целей некоторые черты природы, как, например,
распределение суши, ее строение, свойства и положение гор или же структуру
растений и животных, но и признать полностью всеобщим это систематическое
единство природы в отношении к идее высшего мыслящего существа.
Действительно, в таком случае мы в основу полагаем целесообразность
согласно всеобщим законам природы, от которых не отклоняется ни одно
отдельное устроение, только целесообразность эта вырисовывается для нас с
большей или меньшей отчетливостью; мы имеем в таком случае регулятивный
принцип систематического единства телеологической связи, которую, однако,
мы не определяем заранее, а, только ожидая ее, прослеживаем
физико-механическую связь по всеобщим законам. Действительно, лишь таким
образом принцип целесообразного единства может всегда расширять применение
разума к опыту, чем этому применению не наносится никакого ущерба.

Вторая ошибка, возникающая из ложного толкования этого принципа
систематического единства, есть ошибка извращенного разума (perversa ratio,
rationis). Идея систематического единства должна в качестве регулятивного
принципа служить только для того, чтобы искать это единство в связи вещей
согласно общим законам природы и, насколько его можно найти эмпирическим
путем, верить, что мы приблизились к полноте его применения, хотя, конечно,
никогда не достигнем его. Вместо этого извращают все дело и начинают с
того, что в основу полагают действительность принципа целесообразного
единства, гипостазируя его, определяют понятие такого высшего мыслящего
существа антропоморфически, так как оно само по себе совершенно недоступно
исследованию, и затем насильственно и по -диктаторски навязывают природе
цели, вместо того чтобы искать их, проводя физические исследования, как это
нужно делать. Таким образом, телеология, которая должна служить только
дополнением к единству природы по всеобщим законам, на самом деле устраняет
его, и сам разум не достигает своей цели-доказать этим путем из природы
существование такой высшей мыслящей причины. В самом деле, если не
предполагать высшую целесообразность в природе a priori, т. е. как
принадлежащую к сущности ее, то как же должно искать ее и по лестнице
природы приближаться к высшему совершенству творца как безусловно
необходимому, стало быть, как a priori познаваемому совершенству?
Регулятивный принцип требует, чтобы мы допускали безусловно, стало быть,
как вытекающее из сущности вещей, систематическое единство как единство
природы, которое не только эмпирически познается, но и a priori, хотя и в
не определенной еще форме, предполагается. Но если я заранее полагаю в
основу высшую упорядочивающую сущность, то единство природы на самом деле
устраняется. Действительно, оно совершенно чуждо природе вещей и случайно
для нее и не может быть также познано из общих ее законов. Отсюда возникает
порочный круг в доказательствах, так как в них предполагается то, что,
собственно, нужно было доказать.

Принимать регулятивный принцип систематического единства природы за
конститутивный и гипостазировать как причину то, что только в идее
полагается в основу согласованного применения разума, - значит только
запутывать разум. Естествознание идет своим путем, руководствуясь
исключительно цепью естественных причин согласно их общим законам, правда,
соответственно идее творца, однако не для того, чтобы из него выводить
целесообразность, за которой оно постоянно следует, а для того, чтобы
познать его существование из этой целесообразности, которую мы ищем в
сущности вещей природы и по возможности также в сущности всех вещей вообще,
стало быть, познать его существование как безусловно необходимое. Удастся
ли это или нет, все равно идея остается правильной, правильным остается
также ее применение, если оно ограничивается условиями чисто регулятивного
принципа.

Полное целесообразное единство (рассматриваемое безусловно) есть
совершенство. Если мы не находим его в сущности вещей, составляющих
совокупность предметов опыта, т. е. всего нашего объективно значимого
познания, стало быть, если мы не находим его во всеобщих и необходимых
законах природы, то каким же образом мы хотим от них заключить прямо к идее
высшего и безусловно необходимого совершенства первосущности -источника
всей причинности? Высшее систематическое, следовательно, и целесообразное
единство есть школа и даже основа возможности наибольшего применения
человеческого разума. Следовательно, идея этого единства неразрывно связана
с сущностью нашего