то сам или легко
найдет, чем здесь руководствоваться. Все эти основоположения направлены к
тому, чтобы не допускать в эмпирическом синтезе ничего, что могло бы
нанести ущерб и вред рассудку и непрерывной связи всех явлений, т. е.
единству понятий рассудка. В самом деле, только в рассудке становится
возможным единство опыта, в котором все восприятия должны иметь свое место.

Больше ли область возможного, чем область всего действительного, и больше
ли в свою очередь область действительного, чем сумма того, что необходимо,
- это вопросы серьезные, требующие синтетического решения, но они подлежат
суду только разума, так как в них, собственно, заключается следующая
[проблема]: все ли вещи как явления входят в совокупность и контекст
одного-единственного опыта, содержащего в себе всякое данное восприятие как
часть, которая, следовательно, не может быть связана ни с какими другими
явлениями, или же мои восприятия могут принадлежать к более чем одному
возможному опыту (в его общей связи)? Рассудок a priori дает опыту вообще
только правила по субъективным и формальным условиям чувственности и
апперцепции-правила, без которых опыт невозможен. Однако других форм
созерцания (кроме пространства и времени), а также других форм рассудка
(кроме дискурсивных форм мышления или познания посредством понятий), если
бы даже они и были возможны, мы никаким образом не в состоянии ни
представить себе, ни понять; а если бы нам это и удалось, то такие формы
все же не принадлежали бы к опыту как единственному способу знания, каким
нам даются предметы. Существуют ли другие восприятия, отличные от тех,
которые вообще принадлежат ко всему нашему возможному опыту, и возможна ли,
следовательно, совершенно другая по содержанию область-этот вопрос рассудок
решить не может: он имеет дело только с синтезом того, что дано. Скудость
наших обычных умозаключений, с помощью которых мы узнаем об обширном
царстве возможности, где все действительное (все предметы опыта) составляет
лишь малую часть, вообще бросается резко в глаза. Все действительное
возможно; отсюда естественно, по логическим правилам обращения, следует
лишь частное суждение: некоторые возможные вещи действительны, и это
суждение как будто равнозначно суждению возможно многое такое, что не
действительно. На первый взгляд в самом деле кажется, что количество
возможного превышает количество действительного, так как к возможности
должно еще что-то прибавиться, чтобы получилось действительное. Однако я не
знаю этого прибавления к возможному; ведь то, что должно было бы быть еще
прибавлено к возможному, было бы невозможно. К моему рассудку в дополнение
к согласию с формальными условиями опыта может быть прибавлено только одно,
а именно связь с каким-нибудь восприятием; но то, что по эмпирическим
законам связано с восприятием, действительно, хотя оно и не воспринимается
непосредственно. А из того, что дано, нельзя заключать, будто в непрерывной
связи с тем, что дано мне в восприятии, возможен иной ряд явлений, стало
быть, более чем один-единственный всеохватывающий опыт, и еще в меньшей
степени можно сделать это заключение, если ничего не дано, так как без
материала вообще ничего нельзя мыслить. То, что возможно лишь при условиях,
которые сами только возможны, возможно не во всех отношениях. Между тем
именно такую возможность во всех отношениях имеет в виду тот, кто ставит
вопрос: простирается ли возможность вещей дальше, чем опыт?

Я упомянул об этих вопросах лишь для того, чтобы не оставить пробела в том,
что по общему мнению относится к рассудочным понятиям. На самом же деле
абсолютная возможность (возможное во всех отношениях) не есть чисто
рассудочное понятие и не может иметь какое-либо эмпирическое применение, -
это понятие принадлежит одному только разуму, который выходит за пределы
всякого возможного эмпирического применения рассудка. Поэтому мы должны
были удовольствоваться здесь лишь критическим замечанием, оставив все
остальные вопросы неразъясненными до дальнейшего исследования.

Собираясь закончить этот четвертый раздел и вместе с ним всю систему
основоположений чистого рассудка, я должен еще указать, на каком основании
я назвал принципы модальности именно постулатами. Этот термин я беру здесь
не в том значении, какое ему придают некоторые новейшие авторы философских
сочинений в противоположность математикам, от которых, собственно,
заимствован этот термин; эти авторы полагают, что постулировать- значит
выдавать некоторое положение за непосредственно достоверное без обоснования
или доказательства; однако если бы мы должны были допустить, что для
синтетических суждений, как бы они ни были очевидны, можно требовать
безусловного одобрения без дедукции в силу одного лишь авторитета их
собственных утверждений, то вся критика рассудка свелась бы на нет; и так
как нет недостатка в дерзких притязаниях, от которых не отказывается и
обыденная вера (которая, однако, не есть ручательство), то наш рассудок
стал бы доступен всяким фантазиям, не имея возможности отказать в своем
одобрении таким утверждениям, которые требуют для себя признания тем же
уверенным тоном, как и действительные аксиомы, хотя и не имеют никакого
права на это. Таким образом, если к понятию вещи a priori синтетически
прибавляется какое-то определение, то непременно должно быть присоединено
если не доказательство, то по крайней мере дедукция правомерности
утверждения такого суждения.

Но основоположения о модальности не есть объективно-синтетические
положения, так как от того, что предикаты возможности, действительности и
необходимости что-то прибавляют к представлению о предмете, понятие, о
котором они высказываются, нисколько не расширяется. Но так как они тем не
менее имеют синтетический характер, то они таковы только субъективно, т. е.
к понятию вещи (реального), о котором они вообще ничего не высказывают, они
прибавляют познавательную способность, в которой оно возникает и находится;
так что если понятие связано в рассудке лишь с формальными условиями опыта,
то его предмет называется возможным; если оно находится в связи с
восприятием (с ощущением как материей чувств) и определяется им посредством
рассудка, то объект действителен; если понятие определяется связью
восприятии согласно понятиям, то предмет называется необходимым.
Следовательно, принципы модальности ничего не говорят о понятии, кроме того
лишь, что указывают действие познавательной способности, посредством
которого образуется понятие. В математике постулатом называется
практическое положение, не содержащее в себе ничего, кроме синтеза, лишь
посредством которого мы даем себе предмет и составляем его понятие,
например с помощью данной линии из данной точки на плоскости описываем
круг; такое положение нельзя доказать потому, что оно требует именно того
приема, лишь благодаря которому мы составляем понятие о такой фигуре. Таким
же образом и с тем же правом мы можем постулировать основоположения о
модальности, потому что они вообще не расширяют понятия о вещах, а только
показывают, как оно вообще связывается с познавательной способностью.


                                   * * *


                 Общее замечание к системе основоположений

В высшей степени примечательно, что по одним лишь категориям мы не в
состоянии усмотреть возможность какой-нибудь вещи, а всегда должны
пользоваться созерцанием, чтобы по нему выяснять объективную реальность
чистого рассудочного понятия. Возьмем, например, категории отношения. На
основании лишь понятий вовсе нельзя усмотреть, каким образом 1) нечто может
существовать только как субъект, а не просто как определение других вещей,
т. е. быть субстанцией, или каким образом 2) благодаря тому, что существует
нечто одно, должно существовать нечто другое, иными словами, каким образом
нечто вообще может быть причиной, или 3) каким образом, если существует
несколько вещей, из существования одной из них может нечто следовать в
существовании остальных, и наоборот, так что имеет место общение между
субстанциями. То же самое относится к другим категориям, например каким
образом одна вещь может быть однородной со многими другими вещами, т. е.
быть величиной, и т. п. Итак, до тех пор пока нет созерцания, неизвестно,
мыслим ли мы посредством категорий какой-нибудь объект и может ли им вообще
быть присущ какой бы то ни было объект; так подтверждается, что сами по
себе категории вовсе не знания, а только формы мышления для того, чтобы из
данных созерцаний порождать знания. Поэтому -то из одних лишь категорий
нельзя построить ни одно синтетическое суждение. Например, [в суждении] во
всяком существовании есть субстанция, т. е. нечто такое, что может
существовать только как субъект, а не лишь как предикат, или всякая вещь
есть величина и г. д. нет ничего, что могло бы помочь нам выйти за пределы
данного понятия и связать с ним другое понятие. Поэтому никогда и не
удавалось из одних лишь чистых рассудочных понятий доказать синтетическое
положение, например положение о том, что все случайно существующее имеет
причину. Самое большее, чего можно было достигнуть, - это доказать, что без
отношения причинности мы бы вовсе не могли понять существования случайного,
т. е. не могли бы a priori познать с помощью рассудка существование
подобной вещи; но из этого не следует, что отношение причинности есть также
условие возможности самих вещей. Поэтому тот, кто снова обратится к нашему
доказательству принципа причинности, заметит, что мы могли доказать его
только в отношении объектов возможного опыта: все, что происходит (всякое
событие), предполагает причину; и притом мы могли доказать это положение не
на основе одних лишь понятий, а только как принцип возможности опыта, стало
быть, познания объекта, данного в эмпирическом созерцании. Никто, впрочем,
не станет отрицать, что положение все случайное должно иметь причину для
каждого становится очевидным на основании одних лишь понятий; однако при
этом понятие случайного берется уже в таком смысле, что оно содержит в себе
не категорию модальности (как нечто такое, небытие чего можно мыслить), а
категорию отношения (как нечто такое, что может существовать лишь как
следствие чего-то другого), и мы имеем здесь, конечно, тождественное
суждение то, что может существовать лишь как следствие, имеет причину.
Действительно, когда нам нужно привести примеры случайного существования,
мы всегда ссылаемся на изменения, а не на одну лишь возможность мыслить
противоположное. Изменение же есть событие, которое, как таковое, возможно
только благодаря причине и небытие которого, следовательно, само по себе
возможно; так мы познаем случайность из того, что нечто может существовать
только как действие причины; поэтому если вещь признается случайной, то
утверждение, что она имеет причину, есть аналитическое суждение.

Но еще более примечательно то, что мы, дабы понять возможность вещи
согласно категориям и, следовательно, доказать объективную реальность
категорий, нуждаемся не просто в созерцаниях, а именно во внешних
созерцаниях. Если, например, мы возьмем чистые понятия отношения, то мы
найдем: 1) что, когда мы желаем дать соответственно понятию субстанции
нечто постоянное в созерцании (и тем самым доказать объективную реальность
этого понятия), нам требуется созерцание в пространстве (материи), потому
что лишь пространство определено постоянно, тогда как время и, стало быть,
все, что находится во внутреннем чувстве, постоянно течет; 2) дабы
представить изменение как созерцание, соответствующее понятию причинности,
мы должны взять для примера движение как изменение в пространстве, более
того, только таким путем мы можем сделать для себя наглядными изменения,
возможность которых не может быть понята никаким чистым рассудком.
Изменение есть соединение противоречаще -противоположных определений в
существовании одной и той же вещи. Каким образом из данного состояния
следует противоположное ему состояние той же самой вещи -это разум не
только не может объяснить без примера, но не может даже понять без
созерцания; таким созерцанием служит созерцание движения точки в
пространстве, лишь пребывание которой в различных местах (как следствие
противоположных определений) делает для нас наглядным изменение; ведь для
того чтобы сделать мыслимыми для себя внутренние изменения, мы должны
образно представлять себе время как форму внутреннего чувства посредством
некоторой линии, а внутреннее изменение - посредством проведения этой линии
(посредством движения) и, стало быть, последовательное существование нас
самих в различных состояниях- посредством внешнего созерцания; истинная
причина этого заключается в том, что даже для того, чтобы всякое изменение
было воспринято как изменение, оно предполагает нечто постоянное в
созерцании, а во внутреннем чувстве никакого постоянного созерцания нет.
-Наконец, категоршо общения, если иметь в виду ее возможность, нельзя
понять одним лишь разумом, и, следовательно, объективную реальность этого
понятия нельзя усмотреть без созерцания, а именно без внешнего созерцания в
пространстве. В самом деле, как мыслить себе возможность того, что если
существует несколько субстанций, из существования одной из них может
следовать нечто в существовании других (как действие), и наоборот, стало
быть, так как в одной из них существует нечто, то и в других должно
существовать нечто такое, что не может быть понято из одного лишь их
существования? Ведь именно это требуется для общения, а между тем оно
совершенно непонятно в вещах, которые, обладая субстанцией, полностью
изолированы друг от друга. Именно поэтому Лейбниц, приписывая общение
субстанциям мира только так, как их мыслит один лишь рассудок, был вынужден
прибегнуть к божеству как посреднику, так как из одного лишь существования
субстанций ему совершенно правильно казалось непонятным общение между ними.
Однако мы вполне можем сделать понятной для себя возможность общения (между
субстанциями как явлениями), если представим их себе в пространстве,
следовательно, во внешнем созерцании. В самом деле, пространство уже a
priori содержит в себе формальные внешние отношения как условия возможности
реальных отношений (действия и противодействия, стало быть, общения).-Точно
так же нетрудно доказать, что возможность вещей как величин и,
следовательно, объективная реальность категории количества также может быть
показана только во внешнем созерцании и только при его помощи может быть
затем применена и к внутреннему чувству. Однако во избежание многословия я
должен предоставить самому читателю найти примеры, подтверждающие это.

Все это замечание очень важно не только потому, что подтверждает изложенное
выше опровержение идеализма, но и еще в большей степени потому, что, когда
пойдет речь о самопознании из одного лишь внутреннего сознания и об
определении нашей природы без помощи внешних эмпирических созерцаний, они
укажут нам границы возможности такого познания.

Последний вывод из всего этого раздела, следовательно, таков: все
основоположения чистого рассудка суть не более как априорные принципы
возможности опыта и только к опыту относятся также и все априорные
синтетические положения; более того, сама возможность их основывается
целиком на этом отношении [к опыту].


   ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ (АНАЛИТИКИ
                              ОСНОВОПОЛОЖЕНИЙ)


                                ГЛАВА ТРЕТЬЯ


   Об основании различения всех предметов вообще на phaenoniena и noumena

Мы теперь не только прошли всю область чистого рассудка и внимательно
рассмотрели каждую часть ее, но также измерили ее и определили в ней место
каждой вещи. Но эта область есть остров, самой природой заключенный в
неизменные границы. Она есть царство истины (прелестное название),
окруженное обширным и бушующим океаном, этим средоточием иллюзий, где
туманы и льды, готовые вот-вот растаять, кажутся новыми странами и,
постоянно обманывая пустыми надеждами мореплавателя, жаждущего открытий,
втягивают его в авантюры, от которых он никогда уже не может отказаться, но
которые он тем не менее никак не может довести до конца. Прежде чем
отважиться пуститься в это море, чтобы исследовать его по всем широтам и
узнать, можно ли найти что-нибудь в них, полезно еще раз взглянуть на карту
страны, которую мы собираемся покинуть, и задать прежде всего вопрос,
нельзя ли удовольствоваться тем, что в ней есть, или нельзя ли нам в силу
необходимости удовольствоваться ею, если нигде, кроме нее, нет почвы, на
которой мы могли бы обосноваться; и еще нам нужно узнать, по какому праву
владеем мы этой землей и можем ли считать себя гарантированными от всяких
враждебных притязаний. Хотя в аналитике мы уже с достаточной полнотой
ответили на эти вопросы, все же краткий обзор ее результатов может укрепить
наше убеждение, соединяя все моменты аналитики в одном пункте.

Мы видели, что все, что рассудок черпает из самого себя без заимствований
из опыта, имеется, однако, у него не для какой иной цели, кроме применения
в опыте. Основоположения чистого рассудка, и a priori конститутивные
(каковы математические основоположения), и чисто регулятивные (каковы
динамические основоположения), содержат в себе только как бы чистую схему
для возможного опыта; в самом деле, опыт получает единство только от того
синтетического единства, которое рассудок первоначально и самопроизвольно
сообщает синтезу воображения в отношении к апперцепции и с которым явления
как данные для возможного знания должны уже a priori находиться в связи и
согласии. Однако, хотя эти правила рассудка не только истинны a priori, но
и заключают в себе источник всякой истины, т. е. в соответствии наших
знаний объектам, благодаря чему они содержат в себе основание возможности
опыта как совокупности всего знания, в котором объекты могут быть нам даны,
тем не менее нам кажется недостаточным услышать только то, что истинно,
-нам надо услышать и то, что мы стремимся узнать. Поэтому если с помощью
такого критического исследования мы узнаем не более того, что мы узнали бы
и так, без утонченных изысканий, путем одного лишь эмпирического применения
рассудка, то нам кажется, что выводы, извлекаемые из этого исследования, не
окупают затраченных сил. Правда, на это можно ответить, что ничто так не
вредит расширению наших знаний, как нескромное желание знать приносимую ими
пользу еще до исследования и даже до того, как можно себе составить хоть
какое-нибудь понятие об этой пользе, если бы даже она стояла у нас перед
глазами. Есть, впрочем, одна полезная сторона таких трансцендентальных
исследований, которая даже самому тупому и неповоротливому ученику может
стать понятной и важной. Она состоит в следующем: рассудок, занятый липа
своим эмпирическим применением и не размышляющий об источниках своего
собственного знания, может, правда, делать большие успехи, но одного он не
в состоянии выполнить, а именно определить самому себе границы своего
применения и узнать, что находится внутри или вне всей его сферы, так как
для этого [знания] требуются именно такие глубокие исследования, как наши.
Но если он не может различить, входят ли те или иные вопросы в его кругозор
или нет, то он никогда не может быть уверенным в своих правах и в своем
достоянии и должен всякий раз ожидать смущающих его наставлений, когда он
(неизбежно) выходит за пределы своей области и запутывается в иллюзиях и
заблуждениях.

Итак, утверждение, что рассудок может все свои априорные основоположения и
даже понятия применять только эмпирически и никогда не трансцендентально,
может привести к важным выводам, если оно твердо усвоено.
Трансцендентальное применение понятия в любом основоположении относится к
вещам вообще и самим по себе, а эмпирическое -только к явлениям, т. е. к
предметам возможного опыта. Что всегда возможно только эмпирическое
применение понятий- это видно из следующего. Для всякого понятия требуется,
во-первых, л