ывания, есть объект.

Вернемся теперь к нашей задаче. То обстоятельство, что нечто происходит, т.
е. что возникает нечто или некое состояние, которого прежде не было, нельзя
воспринять эмпирически, если нет предшествующего явления, которое не
содержит в себе этого состояния; в самом деле, действительность, следующую
за пустым временем, стало быть, возникновение, которому не предшествует
никакое состояние вещей, точно так же нельзя схватывать, как и само пустое
время. Таким образом, всякое схватывание того или иного события есть
восприятие, следующее за другим восприятием. Но так как всякий синтез
схватывания происходит точно так же, как это было указано мной по поводу
дома как явления, то одно схватывание не отличается от другого. Однако в
явлении, содержащем в себе событие (назовем предшествующее состояние
восприятия А, а последующее- В), я замечаю также, что В может только
следовать за А при схватывании, а восприятие А может только предшествовать
[восприятию] В, но не следовать за ним. Я вижу, например, лодку, плывущую
вниз по течению реки. Мое восприятие ее положения ниже по течению реки
следует за восприятием [ее] положения выше по течению, и невозможно, чтобы
лодка, когда схватывается это явление, воспринималась сначала в нижней, а
затем в верхней части течения. Стало быть, здесь порядок следования
восприятии при схватывании определен, и схватывание связано им. В
предыдущем примере, в случае с домом, мои восприятия могли начаться при
схватывании с верхней части дома и закончиться основанием его или,
наоборот, начаться снизу и закончиться наверху; я мог также схватывать
многообразное [содержание] эмпирического созерцания справа или слева.
Следовательно, в ряду этих восприятии не было никакого определенного
порядка, который бы с необходимостью решал, с чего я должен начать
схватывать, чтобы эмпирически связать многообразное. В восприятии же того,
что происходит, такое правило имеется всегда и делает необходимым порядок
следующих друг за другом восприятии (при схватывании этого явления).

Итак, в нашем случае я должен выводить субъективную последовательность
схватывания из объективной последовательности явлений, так как в противном
случае первая совершенно неопределенна и не отличает одно явление от
другого. Одна лишь субъективная последовательность схватывания ничего не
говорит о связи многообразного в объекте, потому что она совершенно
произвольна. Стало быть, объективная последовательность явлений должна
состоять в таком порядке многообразного в явлениях, согласно которому одно
событие (то, что происходит) схватывается по правилу после того, как
схватывается и другое событие (то, которое предшествует). Лишь при этом
условии я имею право утверждать о самом явлении, а не только о своем
схватывании, что в явлении имеется последовательность [во времени], и это
означает, что я могу схватывать не иначе как именно в этой
последовательности.

Таким образом, в том, что вообще предшествует какому-то событию, должно,
согласно этому правилу, заключаться условие для правила, по которому это
событие всегда и с необходимостью следует; наоборот же, пойти назад от
этого события и (схватывая) определить то, что предшествует ему, я не могу.
В самом деле, ни одно явление не возвращается от последующего момента
времени к предшествующему, хотя и относится к какому-то из предшествующих;
напротив, переход от данного времени к определенному последующему
совершается с необходимостью. Поэтому, так как есть нечто последующее, я
необходимо должен относить его к чему-то другому вообще, что предшествует и
за чем оно следует по какому-то правилу, т. е. необходимым образом, так что
событие как нечто обусловленное несомненно указывает на какое-то условие, а
условием определяется событие.

Допустим, что событию не предшествует ничего, за чем оно должно было бы
следовать по правилу; в таком случае всякая последовательность восприятии
определялась бы исключительно лишь в схватывании, т. е. только субъективно;
этим, однако, вовсе не было бы объективно определено, что именно в
восприятиях должно быть предшествующим и что последующим. Подобным образом
мы имели бы только игру представлений, которая не относилась бы ни к какому
объекту; иными словами, посредством наших восприятии нельзя было бы
отличать одно явление от других по временному отношению, потому что
последовательность в схватывании везде одинакова и, стало быть, она ничего
не может определить в явлении так, чтобы сделать некоторую
последовательность объективно необходимой. Поэтому я не могу сказать, что в
явлении два состояния следуют друг за другом, а могу лишь утверждать, что
одно схватывание следует за другим, и это следование есть нечто чисто
субъективное и не определяет объекта, стало быть, никак не может относиться
к познанию какого-нибудь предмета (даже в явлении).

Итак, если мы узнаем, что происходит что-то, мы всегда при этом
предполагаем, что данному событию предшествует нечто, за чем оно следует по
правилу. В самом деле, без этого я не мог бы сказать об объекте, что он
следует, так как одна лишь последовательность в моем схватывании, если она
не определена правилом в отношении к чему-то предшествующему, не дает права
допускать последовательность в объекте. Таким образом, свой субъективный
синтез (схватывания) я делаю объективным, если я принимаю в расчет правило,
согласно которому явления в их последовательности, т. е. так, как они
происходят, определяются посредством предыдущего состояния, и только при
этом предположении возможен самый опыт о том, что происходит.

Правда, это как будто противоречит всем наблюдениям над порядком применения
нашего рассудка, согласно которым лишь воспринятые и сопоставленные между
собой сходные случаи следования многих событий за предшествующими явлениями
приводят нас к открытию правила, по которому определенные события следуют
всегда за определенными явлениями, и прежде всего это дает нам возможность
составить себе понятие о причине. В таком случае это понятие было бы только
эмпирическим и приобретенное им правило, гласящее, что все, что происходит,
имеет причину, было бы столь же случайным, как и сам опыт: его всеобщность
и необходимость были бы в таком случае лишь вымышлены и не имели бы никакой
истинной всеобщей значимости, потому что они были бы не априорными, а
основывались бы только на индукции. Однако дело обстоит здесь точно так же,
как и с другими чистыми априорными представлениями (например, пространство
и время), которые мы можем извлечь из опыта как ясные понятия только
потому, что сами вложили их в опыт и лишь посредством них осуществили опыт.
Конечно, логическая ясность этого представления о правиле, определяющем тот
или иной ряд событий, как о понятии причины, возможна в этом случае лишь
после применения его в опыте, однако принятие его в расчет как условия
синтетического единства явлений во времени было основанием самого опыта, и
потому оно a priori предшествовало опыту.

Итак, нужно показать на примере, что даже в опыте мы только в том случае
приписываем объекту последовательность (события, когда происходит нечто,
чего не было раньше) и отличаем ее от субъективной последовательности
нашего схватывания, если в основе лежит правило, принуждающее нас наблюдать
скорее такой-то, а не иной порядок восприятии; более того, мы должны
показать, что именно это принуждение и есть то, что впервые делает
возможным представление о последовательности в объекте.

В нас имеются представления, которые мы и можем осознать. Но как бы далеко
ни простиралось это осознание и как бы точно или пунктуально оно ни было,
представления все же остаются лишь представлениями, т. е. внутренними
определениями нашей души в том или ином временном отношении. Каким же
образом мы приходим к тому, что даем этим представлениям объект или сверх
их субъективной реальности как модификаций приписываем им неизвестно какую
объективную реальность? Объективное значение не может состоять в отношении
к другому представлению (о том, что можно было бы высказать о предмете),
так как тогда вновь возникает вопрос: как в свою очередь это представление
исходит из самого себя и приобретает еще объективное значение сверх
субъективного, которое присуще ему как определению душевного состояния?
Когда мы исследуем, какое же новое свойство придает нашим представлениям
отношение к предмету и какое достоинство они приобретают благодаря этому,
мы находим, что оно состоит только в том, чтобы сделать определенным
образом необходимой связь между представлениями и подчинять ее правилу, и,
наоборот, наши представления получают объективное значение только благодаря
тому, что определенный порядок во временном отношении между ними необходим.

В синтезе явлений многообразное [содержание] представлений всегда
последовательно [во времени]. Однако этим еще не представлен ни один
объект, так как посредством этой последовательности, общей для всякого рода
схватывания, нельзя ничего отличить от другого. Но как только я воспринимаю
или заранее допускаю, что в этой последовательности существует отношение к
предшествующему состоянию, из которого представление следует по некоторому
правилу, нечто представляется мне как событие или как что-то происходящее,
иными словами, я познаю предмет и должен поместить его во времени в
каком-то определенном месте, которое после предшествующего состояния не
может быть дано ему иным образом. Следовательно, если я воспринимаю, что
нечто происходит, то в этом представлении прежде всего содержится то, что
нечто предшествует, так как именно в отношении к предшествующему явление
получает свое временное отношение, а именно свое существование после
предшествующего времени, в котором его не было. Но свое определенное место
во времени в этом отношении оно может получить только благодаря тому, что в
предшествующем состоянии предполагается нечто, за чем оно всегда следует,
т. е. по некоторому правилу; отсюда вытекает, во-первых, что для меня этот
ряд необратим, и то, что происходит, я не могу поставить впереди того, за
чем оно следует, и, во-вторых, что если предшествующее состояние дано, то
это определенное событие неизбежно и необходимо следует за ним. Этим
объясняется то, что среди наших представлений возникает порядок, в котором
настоящее (поскольку оно возникло) указывает на какое-нибудь предшествующее
состояние как на коррелят данного события, не определенный еще, правда, но
определяюще относящийся к этому событию как своему следствию и необходимо
связывающий его с собой во временном ряду.

Если необходимый закон нашей чувственности и, стало быть, формальное
условие всех восприятии состоят в том, что последующее время с
необходимостью определяется предыдущим временем (так как я не могу дойти до
последующего иначе как через предшествующее), то и необходимый закон
эмпирического представления о временном ряде состоит в том, что явления
прошедшего времени определяют всякое существование в последующем времени и
эти последующие явления как события могут иметь место лишь постольку,
поскольку первые определяют их существование во времени, т. е.
устанавливают его согласно правилу. В самом деле, только в явлениях можем
мы эмпирически познать эту непрерывность в связи времен.

Для всякого опыта и возможности его необходим рассудок, и первое действие
рассудка состоит здесь не в том, что он делает отчетливым представление о
предметах, а в том, что он вообще делает возможным представление о
предмете. Это происходит потому, что он переносит временной порядок на
явления и их существование, приписывая каждому из них как следствию место
во времени, a priori определенное в отношении к предшествующим явлениям,
без чего они не согласовались бы с самим временем, которое a priori
определяет место для всех своих частей. Это определение места не может быть
заимствовано из отношения явлений к абсолютному времени (так как абсолютное
время не может быть предметом восприятия); наоборот, явления должны сами
определять друг другу свои места во времени и делать их необходимыми во
временном порядке; иными словами, то, что следует или происходит, должно
следовать по общему правилу за тем, что содержалось в предыдущем состоянии;
отсюда возникает определенный ряд явлений, который с помощью рассудка
создает и делает необходимыми точно такой же порядок и непрерывную связь в
ряду возможных восприятии, какие a priori находятся в форме внутреннего
созерцания (во времени), где все восприятия должны иметь свое место.

Итак, то, что нечто происходит, есть восприятие, относящееся к возможному
опыту, который становится действительным в том случае, если я рассматриваю
явление как определенное по месту его во времени, стало быть, как объект,
который всегда можно найти в связи восприятии согласно правилу. Это правило
для определения чего-то, согласно временной последовательности, гласит: в
том, что предшествует, должно находиться условие, при котором событие
всегда (т. е. необходимо) следует. Таким образом, закон достаточного
основания есть основание возможного опыта, а именно объективного знания
явлений касательно отношения их во временной последовательности.

Доказательство этого положения основывается исключительно на следующих
моментах. Для всякого эмпирического знания необходим синтез многообразного
посредством воображения, который всегда последователен во времени, т. е.
представления в нем всегда следуют друг за другом. Но в воображении порядок
этой последовательности (что должно предшествовать и что следовать) вовсе
не определен, и ряд следующих друг за другом представлений может быть взят
в одном и другом направлении- назад и вперед. Но если этот синтез есть
синтез схватывания (многообразного в данном явлении), то порядок определен
в объекте или, точнее говоря, в нем существует порядок последовательного
синтеза, который определяет объект и согласно которому нечто необходимо
должно предшествовать, и если это нечто дано, то другое необходимо должно
последовать. Таким образом, если мое восприятие должно содержать знание о
событии, т. е. о том, что нечто действительно происходит, то оно должно
быть эмпирическим суждением, в котором заключается мысль, что следствие
определено, т. е. что им предполагается по времени другое явление, за
которым оно следует необходимо, или по правилу. В противном случае, [т. е.]
если бы я полагал предшествующее и событие не последовало бы за ним с
необходимостью, то я должен был бы считать его лишь субъективной игрой
моего воображения и, если бы я все же усматривал в этом явлении нечто
объективное, я назвал бы его просто сновидением. Итак, отношение между
явлениями (как возможными восприятиями), при котором последующее (то, что
происходит) необходимо и согласно правилу определяется по своему
существованию во времени чем-то предшествующим, стало быть, отношение
причины к действию есть условие объективной значимости наших эмпирических
суждений для данного ряда восприятии, т. е. условие эмпирической истинности
их и, следовательно, условие опыта. Поэтому принцип причинного отношения в
последовательности явлений применим также ко всем предметам опыта (в
случаях последовательности), потому что он сам есть основание возможности
такого опыта.

Однако здесь возникает еще одно сомнение, которое следует устранить.
Принцип причинной связи между явлениями относится в нашей формуле только к
последовательному ряду явлений; между тем при применении этого закона мы
видим, что он приложим и к одновременному существованию явлений и что
причина и действие могут существовать в одно и то же время. Например, в
комнате теплее, чем на улице. Я ищу причину этого и нахожу ее в том, что
печь натоплена. Но эта натопленная печь как причина существует одновременно
со своим действием-с теплотой в комнате; стало быть, здесь нет временной
последовательности причины и действия; они существуют одновременно, и тем
не менее закон [причинности] применим к этому случаю. Большинство
действующих причин в природе существует одновременно со своими действиями,
и временная их последовательность вызвана лишь тем, что причина не может
произвести всего своего действия в одно мгновение. Но в тот момент, когда
действие только возникает, оно всегда существует одновременно с
каузальностью своей причины, так как оно не возникло бы, если бы за
мгновение до [его появления] причина исчезла. Здесь следует, конечно,
заметить, что все зависит не от течения времени, а от временного порядка:
отношение [причины к действию] сохраняется даже в том случае, если не
протекло никакого времени. Время между каузальностью причины и
непосредственным ее действием может быть ничтожно малым (так что они
существуют одновременно), но отношение между причиной и действием все же
остается определимым по времени. Если шар, положенный на набитую подушку,
выдавливает в ней ямку, то как причина этот шар существует одновременно со
своим действием. Однако я различаю их по временному отношению динамической
связи между ними. В самом деле, если я кладу шар на подушку, то на гладкой
прежде поверхности подушки появляется ямка; если же на подушке (неизвестно
почему) имеется ямка, то отсюда еще не следует свинцовый шар.

Таким образом, временная последовательность действительно есть единственный
эмпирический критерий действия в отношении к каузальности причины, которая
предшествует ему. Стакан есть причина поднятия воды над горизонтальной
поверхностью ее, хотя оба явления существуют одновременно. В самом деле,
как только я начинаю черпать стаканом воду из большего сосуда, за этим
что-то следует, а именно горизонтальная поверхность воды, бывшей в большем
сосуде, становится вогнутой поверхностью ее в стакане.

Эта причинность приводит к понятию действия (Handlung), а это последнее-к
понятию силы и через это- к понятию субстанции. Так как мой критический
замысел направлен исключительно на источники априорного синтетического
знания и я не хочу загромождать свое сочинение расчленениями, имеющими
целью только разъяснение (а не расширение) понятий, то я предоставляю
обстоятельное истолкование этих понятий будущей системе чистого разума; к
тому же подобный анализ в изобилии встречается уже в доныне известных
учебниках этого рода. Однако я не могу не коснуться вопроса об эмпирическом
критерии субстанции, поскольку субстанция, по-видимому, обнаруживается
легче и лучше посредством действий, чем посредством постоянности явления.

Где есть действие, стало быть, деятельность и сила, там есть также и
субстанция, и только в субстанции следует искать местопребывание этого
плодотворного источника явлений. Это совершенно верно, но если мы захотим
объяснить, что такое субстанция, и притом избежать порочного круга, то
ответить на этот вопрос не так-то легко. Каким образом от действия мы
тотчас заключаем к постоянности действующего, которое ведь составляет столь
существенный и отличительный признак субстанции (phaenomenon)? Но на
основании сказанного раньше этот вопрос решить нетрудно, хотя при обычном
методе исследования (при чисто аналитическом подходе к понятиям) он был бы
совершенно неразрешим. Действие уже означает отношение субъекта причинности
к следствию. Так как всякое следствие есть нечто происходящее, стало быть,
изменчивое, которое обозначает время по его последовательности, то
последним субъектом изменчивого служит постоянное как субстрат всего
сменяющегося, т. е. субстанция. В самом деле, согласно основоположению о
причинности, действия всегда суть первое основание всякой смены явлений, и
потому они не могут принадлежать субъекту, который сам сменяется, потому
что в таком случае были бы необходимы другие действия и другой субъект,
который определил бы эту смену. В силу этого действие как достаточный
эмпирический критерий уже доказывает субстанциальность, и нам нет нужды
искать еще [признаки] постоянности субъекта прежде всего посредством
сопоставляемых восприятии; подобным путем нельзя сделать это с такой
обсто