дачу во всех попытках выявить его, мы все же предполагаем, что
оно имеется, и это не только ввиду единства субстанции, как в приведенном
случае, но даже и там, где имеется много субстанций, правда в известной
степени однородных, как, например, в материи вообще, разум предполагает
систематическое единство различных сил, так как частные законы природы
подчинены более общим законам, и экономия принципов становится не только
принципом экономности разума, но и внутренним законом природы.

В самом деле, нельзя понять, каким образом логический принцип достигаемого
разумом единства правил мог бы иметь место, если бы не предполагался
трансцендентальный принцип, благодаря которому такое систематическое
единство как присущее самим объектам допускается a priori и необходимо.
Действительно, по какому же праву разум в логическом применении мог бы
требовать, чтобы многообразие сил, которое природа делает доступным нашему
познанию, рассматривалось только как скрытое единство и по возможности
выводилось из какой-то первоначальной силы, если бы разум был свободен
утверждать, что в такой же степени возможно, чтобы все силы были разнородны
и чтобы систематическое единство выведения их не было адекватно природе?
Ведь в таком случае он действовал бы прямо против своего назначения, ставя
себе целью идею, которая совершенно противоречила бы устроению природы.
Нельзя также утверждать, что из случайных свойств природы он раньше выводил
это единство по принципам разума. Действительно, закон разума, требующий
искать это единство, необходим, так как без него мы не имели бы никакого
разума, без разума не имели бы никакого связного применения рассудка, а без
этого применения не имели бы никакого достаточного критерия эмпирической
истинности, ввиду чего мы должны, таким образом, предполагать
систематическое единство природы непременно как объективно значимое и
необходимое.

Это трансцендентальное допущение мы удивительным образом находим в скрытой
форме также в основоположениях философов, хотя они не всегда замечают это
или не признаются в этом себе. Что все многообразие единичных вещей не
исключает тождества вида, что различные виды должны рассматриваться лишь
как различные определения немногих родов, а эти в свою очередь -как
определения еще более высоких классов, что, следовательно, должно искать
некоторое систематическое единство всех возможных эмпирических понятий,
поскольку они могут быть выведены из более высоких и более общих понятий,
-это есть школьное правило, без которого не было бы никакого применения
разума, потому что мы можем заключать от общего к частному лишь постольку,
поскольку в основу полагаются общие свойства вещей, которым подчинены
частные свойства.

Существование такого согласия также и в природе философы допускают в
известном школьном правиле. Согласно которому не следует без нужды умножать
число начал, т. е. принципов (entia practer necessitatem non esse
multiplicanda). Тем самым утверждается, что сама природа вещей дает
материал для достигаемого разумом единства и что кажущиеся бесконечные
различия не должны помешать нам предположить, что за ними кроется единство
основных свойств, из которых многообразие может быть выведено лишь при
помощи многих определений. Хотя это единство есть только идея, его всегда
искали столь ревностно, что есть больше оснований сдерживать эту страсть,
чем поощрять ее. Химики сделали значительный шаг вперед уже тогда, когда
смогли свести все соли к двум основным видам- к кислым и щелочным солям, и
даже это различие они пытаются рассматривать только как разновидности или
различные проявления одного и того же основного вещества. Различные виды
земли (вещество камней и даже металлов) химики постепенно пытались свести к
трем и наконец к двум видам. Однако, не довольствуясь этим, они не могут
отделаться от мысли, что за этими разновидностями скрывается всего лишь
один вид и даже что существует один общий принцип для земли и солей. Можно
было бы, пожалуй, думать, что это только прием разума ради экономии-
насколько возможно, сберечь труд- и гипотетическая попытка, которая в
случае удачи придает именно благодаря этому единству правдоподобие
предположенному основанию объяснения. Однако такую эгоистическую цель легко
отличить от идеи, согласно которой всякий предполагает, что это достигаемое
разумом единство соответствует самой природе и что разум здесь не просит
милостыни, а повелевает, хотя и не может определить границы этого единства.

Если бы среди явлений, представляющихся нам, было столь большое различие,
не по форме (так как в этом отношении они могут быть сходными друг с
другом), а по содержанию, т. е. по многообразию существующих сущностей, что
даже самый проницательный человеческий рассудок не мог бы найти путем
сравнения их ни малейшего сходства между ними (случай, который, конечно,
мыслим), то логический закон родов вовсе не мог бы существовать и не было
бы самого понятия рода или какого-то общего понятия, более того, не было бы
даже рассудка, так как он имеет дело только с такими понятиями.
Следовательно, логический принцип родов, если он должен быть применен к
природе (под которой я разумею здесь только предметы, которые даются нам),
предполагает трансцендентальный принцип, согласно которому в многообразном
[содержании] возможного опыта необходимо предполагается однородность (хотя
степень ее мы не можем определить a priori), так как без нее не было бы
возможно никакое эмпирическое понятие, стало быть, никакой опыт.

Логическому принципу родов, постулирующему тождество, противоположен другой
принцип, а именно принцип видов, для которого требуется многообразие и
различие между вещами, несмотря на принадлежность их к одному и тому же
роду, и который предписывает рассудку обращать внимание на различия не
меньше, чем на согласия. Это основоположение (проницательности или
способности различения) сильно ограничивает легкомыслие первой способности
(остроумия), и разум обнаруживает здесь двойственный, противоречивый
интерес: с одной стороны, интерес к объему (ко всеобщности) в отношении
родов, а с другой стороны, интерес к содержанию (к определенности) в
отношении многообразия видов, так как рассудок в первом случае мыслит
многое под своими понятиями, а во втором случае он мыслит многое в этих
понятиях. Это проявляется в весьма разных способах мышления
естествоиспытателей, из которых одни (склонные преимущественно к
спекулятивному мышлению), так сказать, враги разнородности, всегда ищут
единство рода, а другие (преимущественно эмпирические умы) постоянно
стремятся раздробить природу на столько разновидностей, что почти теряешь
надежду судить о ее явлениях сообразно общим принципам.

В основе последнего способа мышления, совершенно очевидно, лежит также
логический принцип, имеющий в виду систематическую полноту всех знаний,
причем я, начиная с рода, нисхожу к многообразию, которое может содержаться
в нем, и таким образом стараюсь придать системе широту, подобно тому как в
первом случае, восходя к роду, я стараюсь придать ей простоту.
Действительно, подобно тому как из пространства, занимаемого материей, не
видно, до каких пор она делима, точно так же из объема понятия,
обозначающего род, не видно, до каких пор может продолжаться деление его.
Поэтому для каждого рода требуются различные виды, а для видов- различные
подвиды; а так как и последние всегда в свою очередь имеют объем (объем как
conceptus communis), то разум при своем расширении требует, чтобы ни один
вид не рассматривался сам по себе как самый низший, потому что, будучи все
еще понятием, которое содержит в себе только то, что обще различным вещам,
оно не определено целиком, стало быть, не может быть отнесено прямо к
единичному и, следовательно, всегда должно содержать в себе другие понятия,
т. е. подвиды. Этот закон спецификации можно было бы выразить так: entium
varietates поп temere esse minuendas.

Но легко понять, что и этот логический закон не имел бы смысла и
применения, если бы в его основе не лежал трансцендентальный закон
спецификации. Этот закон, конечно, не требует от вещей, которые могут стать
предметами для нас, действительной бесконечности в отношении различий, так
как логический принцип, утверждающий только неопределенность логического
объема в отношении возможной классификации, не дает никакого повода к
этому; но тем не менее он возлагает на рассудок обязанность искать для
всякого встречающегося нам вида подвиды и для всякого различия-более мелкие
различия. Действительно, если бы не было низших понятий, то не было бы и
высших. Но рассудок все познает только посредством понятий; следовательно,
сколько бы он ни производил подразделений, он не может познавать
посредством одного лишь созерцания, а всегда познает посредством низших
понятий. Познание явлений в их полном определении (возможном только
посредством рассудка) требует безостановочно продолжающейся спецификации
наших понятий и продвижения к все еще остающимся различиям, от которых
видовое понятие и еще в большей мере родовое понятие отвлекаются.

Этот закон спецификации не может быть заимствован также из опыта, так как
опыт не может открывать столь далеких горизонтов. Эмпирическая спецификация
скоро прекращает различение многообразного, если не руководствуется
предшествующим ей трансцендентальным законом спецификации как принципом
разума, требующим искать различия и предполагать их даже в том случае, если
они и не открываются чувствам. Чтобы обнаружить, что поглощающие почвы
бывают различных видов (известковые и солянокислые), нужно было
предварительно иметь правило разума, которое ставит рассудку задачу искать
различия, предполагая природу настолько богатой, что следует их ожидать. В
самом деле, мы что-то понимаем лишь при условии, если, с одной стороны,
имеются различия в природе, а с другой стороны, объекты ее сами по себе
однородны, так как именно многообразие того, что может быть охвачено одним
понятием, и составляет применение этого понятия и занятие рассудка.

Итак, разум подготавливает рассудку его поле деятельности: 1) посредством
принципа однородности многообразного в рамках высших родов; 2) посредством
основоположения о разнообразии однородного в рамках низших видов; а для
завершения систематического единства он присоединяет 3) еще закон сродства
всех понятий, требующий непрерывности перехода от одного вида ко всякому
другому виду путем постепенного нарастания различий. Эти принципы мы можем
назвать принципами однородности, спецификации и непрерывности форм.
Последний принцип возникает от соединения двух первых принципов, после того
как систематическая связь завершена в идее как путем восхождения к высшим
родам, так и путем нисхождения к низшим видам; в самом деле, в этом случае
все многообразия оказываются родственными друг другу, так как все они ведут
свое происхождение от одного высшего рода через все ступени расширенного
определения.

Систематическое единство в рамках этих трех логических принципов можно
выразить в чувственно воспринимаемой форме следующим образом. Всякое
понятие можно рассматривать как точку, которая, как точка зрения
наблюдателя, имеет свой горизонт, т. е. определенное множество вещей,
которые можно представить и как бы обозреть из этой точки. Необходимо,
чтобы внутри этого горизонта можно было указать бесчисленное множество
точек, из которых каждая в свою очередь имеет свой более узкий кругозор;
иными словами, всякий вид содержит в себе подвиды, согласно принципу
спецификации, и логический горизонт состоит лишь из меньших горизонтов
(подвидов), а не из точек, не имеющих никакого объема (не из индивидуумов).
Но для различных горизонтов, т. е. родов, определяемых столькими же
понятиями, можно мыслить себе общий горизонт, из которого, как из
средоточия, все они обозримы, и этот горизонт есть более высокий род, а
высший род в конце концов есть всеобщий и истинный горизонт, определяемый с
точки зрения высшего понятия и охватывающий собой все многообразие как
роды, виды и подвиды.

К этой высшей точке зрения меня ведет закон однородности, а ко всем низшим
точкам зрения и величайшему разнообразию их- закон спецификации. Но так как
ввиду этого во всем объеме всех возможных понятий нет никаких пустоты, а
вне этого объема нет ничего, то из предположения обрисованного выше
всеобщего кругозора и полного деления его вытекает следующее
основоположение: поп datur vacuum formarum, т. е. не бывает таких различных
первоначальных и первых родов, которые были бы как бы изолированы и
отделены друг от друга (пустым промежутком); все многообразные роды суть
лишь подразделения одного высшего и общего рода; а из этого основоположения
непосредственно вытекает следующее: datur continuum formarum, т. е. все
различия между видами граничат друг с другом и допускают переход друг к
другу не путем скачков, а через все меньшие степени различия, благодаря
чему можно прийти от одного вида к другому; одним словом, нет видов или
подвидов, которые были бы ближайшими друг к другу (в понятии разума), а
всегда между ними возможны промежуточные виды, отличающиеся от первых и
вторых меньше, чем эти последние друг от друга.

Следовательно, первый закон предотвращает чрезмерное увлечение
многообразием различных первоначальных родов и рекомендует нам
однородность; второй закон, наоборот, сдерживает эту склонность к согласию
и заставляет нас различать подвиды, прежде чем обратиться со своим общим
понятием к индивидууму. Третий закон соединяет оба первых закона,
предписывая при высшем многообразии однородность через постепенный переход
от одного вида к другим, вследствие чего обнаруживается сродство различных
ветвей, поскольку все они выросли из одного ствола.

Но этот логический закон continui specierum (formarum logicarum)
предполагает трансцендентальный закон (lex continui in natura), без
которого применение рассудка приводило бы только к заблуждениям
перечисленными выше предписаниями, так как оно, быть может, избрало бы
путь, прямо противоположный природе. Следовательно, этот закон должен
опираться на чистые трансцендентальные, а не эмпирические основания. Ведь в
последнем случае он появился бы позднее, чем системы [знания], между тем
как на самом деле первое, что создано указанным законом,- это
систематичность естествознания. За этими законами не скрывается также
намерение производить проверку, предпринимаемую как простые попытки, хотя,
конечно, такая связь- там, где она имеется,- дает серьезный повод считать
гипотетически вымышленное единство обоснованным, и таким образом эти законы
полезны также и в этом отношении. Из них ясно видно, что экономность числа
основных причин, многообразие действий и проистекающее отсюда сродство
звеньев природы сами по себе рассматриваются ими как разумные и
соответствующие природе; следовательно, эти основоположения значимы сами по
себе, а не только как методические приемы.

Однако ясно, что эта непрерывность форм есть только идея и в опыте вовсе
нельзя указать предмет, соответствующий ей, не только потому, что виды в
природе действительно обособлены друг от друга и, следовательно, сами по
себе должны образовать quantum discretum (а если бы постепенное продвижение
в их сродстве было непрерывным, то между двумя данными видами существовало
бы действительно бесконечное число промежуточных звеньев, что невозможно),
но также и потому, что мы не в состоянии найти для этого закона
определенного эмпирического применения, так как этот закон не указывает
никакого признака сродства, по которому можно было бы определить, где и в
какой мере мы должны искать степени различия, а заключает в себе только
общее указание, что мы должны искать их.

Если мы расположим теперь указанные принципы систематического единства по
порядку соответственно их применению в опыте, то они должны образовать
следующий ряд: многообразие, сродство и единство, причем каждое из этих
[понятий], как идея, берется в высшей степени своей полноты. Разум
предполагает рассудочные знания, применяемые прежде всего к опыту, и ищет в
них единство согласно идеям, идущее гораздо дальше того, что может
доставить опыт. Сродство многообразного, подходящего, несмотря на свои
различия, под принцип единства, касается не только вещей, но в гораздо
большей степени -их свойств и сил. Поэтому, например, если движение планет
дано нам на основании (еще не вполне подтвержденного) опыта как круговое и
мы находим в нем различия, то мы предполагаем эти различия в том, что
может, изменяя круг на основании постоянного закона, провести его через все
бесконечное множество промежуточных звеньев к одной из этих отклоняющихся
орбит, т. е. мы предполагаем, что движения планет, не описывающие круга,
должны более или менее приближаться к свойствам круга и образуют эллипс.
Кометы обнаруживают еще большее различие в своих орбитах, так как они
(насколько простирается наблюдение) даже не возвращаются назад по круговым
линиям, однако мы приписываем им параболический путь, который все же
родствен эллипсу, и если длинная ось эллипса очень растянута, то во всех
наших наблюдениях эллиптический путь нельзя отличить от параболического.
Так мы, руководствуясь упомянутыми принципами, приходим к единству рода
этих орбит по форме, а тем самым также и к единству причины всех законов их
движений (к тяготению); отсюда мы затем расширяем свои завоевания и
стараемся объяснить также все разновидности и кажущиеся отклонения от этих
правил, исходя из того же самого принципа; наконец, присоединяем даже
больше, чем опыт когда-либо может подтвердить, а именно, согласно правилам
сродства, мы мыслим для комет даже гиперболические орбиты, двигаясь по
которым эти небесные тела совершенно покидают нашу Солнечную систему и,
переходя от солнца к солнцу, объединяют в своем движении более отдаленные
части безграничного для нас мироздания, связанного одной и той же движущей
силой.

В этих принципах примечательно и единственно интересно для нас именно то,
что они кажутся трансцендентальными и, хотя содержат в себе только идеи для
следования эмпирическому применению разума, за которыми это применение
разума может следовать только как бы асимптотически, т. е. только
приближаясь к ним, но никогда не достигая их, тем не менее обладают, как
априорные синтетические положения, объективной, хотя и неопределенной,
значимостью, служат правилом возможного опыта и действительно удачно
применяются при обработке опыта как эвристические основоположения; однако
трансцендентальная дедукция их не может быть осуществлена, так как она
вообще невозможна в отношении идей, как это было доказано выше.

Среди основоположений рассудка мы выделили в трансцендентальной аналитике
динамические основоположения как чисто регулятивные принципы созерцания в
отличие от математических основоположений, которые конститутивны в
отношении созерцания. Тем не менее эти динамические законы, конечно,
конститутивны в отношении опыта, так как они делают a priori возможными
понятия, без которых нет никакого опыта. Принципы же чистого разума не
могут быть конститутивными даже в отношении эмпирических понятий, потому
что для них не может быть дана соответствующая схема чувственности, и,
следовательно, они не могут иметь предмет in concrete. Но если я
отказываюсь от такого эмпирического применения их как конститутивных
основоположений, то как же я тем не менее хочу обеспечить за ними
регулятивное применение и вместе с тем некоторую объективную значимость и
какое значение может иметь это регулятивное применение?

Рассудок служит предметом для разума точно так же, как чувственность служит
предметом для рассудка. Задача разума-сделать систематическим единство всех
возможных эмпирических действий рассудка, подобно тому как рассудок
связывает посредством понятий многообразное [содержание] явлений и подводит
его под эмпирические законы. Но действия рассудка без схем чувственности
неопределенны; точно так же само по себе