Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
ыделенных нами словах легко усмотреть что это истолкование -в духе
мистических течений XVIII-г о века (о "восстановлении первозданного бытия")
и шеллингианского эстетического идеализма. "Очищая любовно душу, прижимая к
груди всю вселенную, мы восполняем цель человека", пишет тут же Герцен, а
несколькими строками ниже пишет о "собирании изящного повсюду...". Как
вообще в XVIII-ом и в начале ХIХ-го века в западном христианстве (в обоих
исповеданиях) к основным христианским идеям прилеплялись идеи оккультной
натурфилософии, так и в религиозных идеях Герцена в эту пору врезаются в
чистую мелодию христианства двусмысленные тона оккультизма. Герцен, еще
недавно увлекавшийся сен-симонизмом и "реабилитацией плоти", пишет невесте
(17. VI. 1837): "ты права - тело мешает. Простор, простор, и я наполню все
беспредельное пространство одной любовью. Прочь тело!" (31).
---------------------------------------(26) Ibid. сто. 325. (27) Ibid.
стр. 367. (28) Ibid. стр. 367. (29) Ibid. стр. 409, 484. (30) Ibid. стр.
479. (31) Ibid. стр. 432.
[289] Не будем умножать выписок - и приведенного достаточно для оценки
ранней религиозности Герцена. Вслед за романтиками Франции и Германии,
Герцен прикасается не к одному чистому христианству, но и к мутным потокам
оккультизма. Существенно здесь именно то, что христианство, религиозный путь
открывается Герцену не в чистоте церковного учения, а в обрамлении
мистических течений, идущих от XVIII-го века. Неудивительно, что еще в
первом своем произведении "О месте человека в природе" Герцен, отчасти под
влиянием шеллингианства, отчасти в духе мистицизма, резко отбрасывает
материализм (который он называет "ужасным", "бледным") (32). Шеллингианство
навсегда вошло в. душу Герцена своим утверждением метафизичности красоты
("природа полна жизни и изящного", читаем в той же статье), - и этот
эстетический 'мотив постоянно повторяется у Герцена - в 1837-ом году он
пишет Захарьиной о "собирании изящного отовсюду" (33), и до конца дней
Герцен останется верным эстетическому подходу к жизни, заимствованному
сначала от Шиллера, потом - от Шеллинга. Но в ранний период это спаялось с
его экзальтированной, мистически окрашенной религиозностью. "Почему мне
открылось это место (Эккартсгаузена), пишет он невесте (34). Случай? Вздор!
Нет случая! Это - нелепость, выдуманная безверием". Эта мысль Герцена (в
письме 1836-го года) тем более любопытна, что, с падением религиозного
мировоззрения, категория случайности станет одной из основных в философии
Герцена. В том же письме Герцен следует мистическим идеям XVIII-го века и в
другом (впоследствии очень характерном для Герцена) высказывании (с прямой
ссылкой на Эккартсгаузена): "не мышление, не изучение надобно -
действование, любовь, - вот главное". Обратим внимание на то, что это учение
о том, что познавание должно непременно переходить в "действование" (уже
знакомое нам в философии Бакунина), имеет у Герцена, как видим, корни в
мистике XVIII-го века. "Одной литературной деятельности мало, писал Герцен
своей невесте позже (35), в ней недостает плоти, реальности, практического
действия". Так же, как мистики XVIII-го века от теоретического вживания в
"тайны природы" и истории стремительно переходят к "магическим" упражнениям,
к "действиям", - так и у Герцена от того же оккультизма, который вообще
является псевдоморфозой религиозной жизни, легла потребность "действия",
"деяния", невозможность остановиться на одном теоретизировании.
---------------------------------------(32) ibid. стр. 351. (33) ibid.
стр. 402. (34) ibid. стр. 76, 80. (35) ibid. стр. 480. Ср. стр. 438, 493.
[290] Мы потому подчеркиваем зависимость темы "деяния" у Герцена от
оккультизма, что мы много еще раз будем встречать рецидивы темы "деяния" на
почве оккультизма (ярче всето у Н. Ф. Федорова) (см. 11-ой том, гл. Y).
Любопытно отметить, что уже в этот период Герцена беспокоит тема
индивидуальности и eе судьбы Утверждая (в соответствии с мистической
натурфилософией), что "вся природа есть возвращение от падения", Герцен
считает бесспорным лишь "общий закон", - но "частность закона - тайна Бога".
Герцен тут же спрашивает, какой смысл в существовании тех, кто никогда не
мог раскрыть своих "возможностей", и кончает так: "но не тщетно же их
существование. Я твердо верю в строгую последовательность и отчетливость
Провидения" (36). Герцен еще до отмены ссылки женился на Н. А. Захарьиной;
когда он, уже женатый, встретился через некоторое время с ближайшим своим
другом Огаревым, который был тоже женат, - мистическое религиозное
настроение охватило всех. В комнате Герцена висело Распятие, - и все они
четверо опустились перед ним на колени, в благодарной молитве... Но скоро
это религиозное настроение стало спадать у Герцена (37). Еще в 1839-ом году
он пишет перед рождением сына: "Бог поручает мне это малое существо, и я
устремлю его к Богу" (38), но уже через год он чувствует иначе. В письме к
Огареву, утешавшему его (у Герцена было много тогда тяжелого в семье -
преждевременные роды, смерть ребенка, тяжелая болезнь жены) тем, что это -
"частный случай", не нарушающий общей гармонии бытия, Герцен пишет: твои
утешения - "одно из проявлений ложной монашеской пассивности" (39). Впрочем
религиозное разрешение тяжелых дум о страшной силе смерти все еще звучит у
Герцена: "дух здесь же - при смерти побежден, безумные стихии берут верх над
жизнью. Да, тут религия, одна религия несет утешение. Философия еще. не
овладела идеей индивидуума". Это сказано, конечно, по адресу Гегеля, но
беспокойство о тайне человеческой судьбы охватывало Герцена постоянно. Когда
же умерло у него трое детей, у Герцена начался настоящий бунт. В дневнике
(апрель 1842-го года) уже читаем ироническое замечание
---------------------------------------(36) Ibid. стр. 384. См.
существенные замечания Анненкова об этом периоде в статье "Идеалисты
тридцатых годов" (в книге Анненков и его друзья, стр. 19-29, стр. 51). (37)
Анненков по этому поводу отмечает, что Герцена стали утомлять "однообразие
торжественных нот", религиозная экзальтация, присущая его жене (Ibid. стр.
76). (38) Соч., т. II, стр. 263. (39) Ibid. стр. 415.
[291]
о "детски-религиозных людях": "я даже завидовать им не могу, хотя
удивляюсь великой тайне врачевания безвыходного горя - суеверным
мечтательным убеждением". В сентябре того же года читаем в Дневнике сильные
строки о "давящей грусти, которая растет, растет, - и вдруг сделается немая
боль, и так станет ясно все дурное, трагическое нашей жизни... готов бы
умереть, кажется". Мы вступаем явно в эпоху крайнего духовного кризиса,
который унесет не только благодушный панлогизм Гегеля, но и религиозную
веру. Острое ощущение трагедии бытия со всех сторон охватывает Герцена, - и
в это время и складывается его собственная философская позиция. Здесь ключ
ко всему позднейшему мировоззрению Герцена, к той "философии случайности",
которая подкопала его прежние взгляды. Но прежде, чем "философия
случайности" до конца овладела мыслью Герцена, он очень глубоко и сильно
пережил влияние Гегеля. Остановимся на этом периоде у Герцена. 4. Герцен
очень основательно изучал Гегеля - об этом особенно красноречиво говорят
записи в его Дневнике, но его рецепция Гегеля довольно своеобразна.
Чижевский (40) признают, что Герцен, "исходя из гегелевских предпосылок,
почти нигде не переживает гегелевских формулировок и гегелевских схем".
Плеханов (41) постоянно упрекает Герцена в одностороннем понимании Гегеля,
хотя и признает, что у Герцена не было "пренебрежительного отношения" к
Гегелю. Внимательное изучение Герцена убеждает, действительно, прежде всего
в тол, что он вовсе не был "гегелианцем" в {точном} смысле слова, - он не
только "свободно" относился к системе Гегеля, но и брал из нее не все, а
лишь то, что ему было нужно. Система Гегеля заполнила для Герцена прежде
всего ту пустоту, которая образовалась у него после падения религиозного
мировоззрения. Религиозный имманентизм, к которому Герцен имел внутреннюю
склонность (от ранней "секулярной религиозности"), получил в учении об
Абсолютном Духе, живущем в мире и через мир, новую формулировку. Это очень
живо и даже поэтично раскрыто в первой статье "О диллетантизме в науке".
"Субстанция влечет к проявлению, бесконечное - к конечному, пишет здесь
Герцен: в вечном движении, в которое увлечено все сущее, живет истина... в
этом всемирное диалектическое биение пульса жизни". Герцен очень благодушно
принимает пока то понимание личности, которое соответствует системе
имманентизма. Философия развивает в человеке "всеобщий разум, освобожденный
от личности...
---------------------------------------(40) Чижевский Ор. cit. стр. 195.
(41) Плеханов, Ор. cit. стр. 359, 361, 356.
[292] Разум не знает личности этой, - он знает одну необходимость
личности вообще... Личность погибает в науке, но это есть процесс
становления из непосредственно-естественной в сознательную,
свободно-разумную личность". Это совсем в духе Гегеля, но тут же рядом
находятся замечания, которые то ограничивают эту общую позицию, то иногда
очень существенно ее меняют. В понимании природы Герцен, хотя и восхваляет
Гегеля (42), но он гораздо ближек Шеллингу, чем к Гегелю. Правда,
терминология у Герцена носит гегелианский характер, развитие природы
движется у него "только логическим движением понятия", что, конечно, не
отвечает реализму в натурфилософии Шиллинга, но гегелианская трактовка есть
лишь оболочка, под которой бьется пульс шеллинговского витализма. Сам Герцен
пишет об этом (43): в учении о развитии природы "Шеллинг предупредил Гегеля,
но Шеллинг не удовлетворил наукообразности"; действительно, чисто
шеллинговское восприятие природы Герцен ныне облекает в гегелиаискую
терминологию, связывает с диалектическим пониманием процессов в природе.
Впрочем, можно отнести к влиянию Гегеля и настойчивые мысли Герцена о том,
что "в науке природа восстанавливается, освобожденная от власти случайности,
- в науке природа просветляется в своей логической необходимости". Это,
конечно, навеяно идеей) что развитие не знает "никакой другой агенции, кроме
логического движения понятия". В духе же Гегеля написаны и те частые мысли у
Герцена (в статьях "О диллетантизме в науке"), что разум "не знает личности
этой, а знает лишь необходимость личности вообще". Но общая характеристика
природы и места человека в природе не выходит за пределы шеллинговского
витализма. Природа для Герцена есть живой, неистощимый в своей энергии поток
бытия, до конца неисследимый; натурфилософский иррационализм все время
прорывается у Герцена под оболочкой гегелевского натурфилософского
рационализма. И как раз в той точке, где под рационализмом бьется пульс
иррационального начала, начнет кристаллизоваться основная для Герцена идея
случайности. "Внимательный взгляд, - читаем в первой статье из серии "Писем
об изучении природы", - без особенного напряжения увидит
---------------------------------------(42) См. Дневник: запись от 14.
IV. 1844; в записи от 19. IV того же года читаем: "Гегелем сделан первый
опыт понять жизнь природы в ее диалектическом развитии от вещества
самоопределяющегося до индивидуализации... до субъективности, не вводя
никакой агенции, кроме логического движения понятия".Плеханов, конечно,
прав, когда с своей точки зрения, отвергает материализм у Герцена, который,
по его словам, "только двигался к материализму" - Плеханов, Ор. cit. стр.
368. (43) Дневник (запись 19. IV. 1844).
[293]
во всех областях естествоведения. какую-то неловкость..., каждая отрасль
естественных наук приводит к тяжелому сознанию, что есть нечто неуловимое,
непонятное в природе". Последняя мысль решительно несоединима с
натурфилософским рационализмом. Несколько дальше читаем еще более ясные
строчки: "все сущее во времени имеет случайную, произвольную закраину,
выпадающую за предел необходимого развития, не вытекающую из понятия
предмета". Именно э т о представление о природе, оказавшееся под оболочкой
"логического движения понятия", и уцелело, в итоге того кризиса, который был
вызван сознанием огромного значения случайности в бытии. В произведениях
Герцена, начиная с книги "С того берега", идея случайности неустранима не
только для истории, но и для природы, которая ныне признается простым
потоком бытия, не определяемым никаким "движением понятия". Когда Герцен
пишет, что "жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалектикой
чистого разума" (44), или когда он в той же книге пишет, что "разум
вырабатывается, и вырабатывается трудно - его нет ни в природе, ни вне
природы, его надобно достигать" (45), то в этом натурфилософском
иррационализме уже нет и следа гегелианского восприятия природы. Учение о
слепой игре сил в природе соответствует именно тому чувству природы, которое
вообще было сильно в романтизме и нашло свое выражение у Шеллинга. "Жизнь,
пишет все в той же книге Герцен (46), есть цель, и средство, и причина, и
действие... это есть вечное беспокойство деятельного, напряженного вещества,
отыскивающего равновесие, чтобы снова потерять его". Это, как ясно само
собой, совсем не материализм (46-а), тут нет и намека на него, это -
виталистическое восприятие природы в духе Шеллинга (и в духе Evolution
Creatrice Бергсона). "Много знают натуралисты, пишет в Дневнике Герцен (47),
а во всем есть нечто, чего они не знают, -и это нечто важнее всего того, что
они знают". Еще яснее малое значение Гегеля в развитии мыслей Герцена,
---------------------------------------(44) Соч., т. V, стр. 401. (45)
Ibid. стр. 407. (46) Ibid. стр. 456. (46а) У Герцена в заграничный период не
раз встречаются фразы, дающие повод к тому, чтобы считать его материалистом
(здесь он не раз подпадал под влияние того вульгарного материализма, который
развивал К. Фохт, близкий друг Герцена). По существу же, если не придираться
к словам, Герцен всегда мыслил в линиях виталистической натурфилософии (в
духе Шеллинга). См. работу Плеханова о Герцене (Соч., т. ХХШ). (47) Ibid.
Дневник. Запись от 29. X. 1844.
[294]
если остановиться на его антропологии. Под влиянием Гегеля, Герцен видит
долго основную функцию личности в том, что она служит Абсолютному Духу -
именно через познание, которое "возводит все сущее в мысль", как гласит
гегелианская формула у Герцена в "Письмах об изучении природы". Но место
человека в природе было уже темой студенческой работы Герцена, когда он знал
только Шеллинга. И теперь царит в мысли Герцена общая концепция Шеллинга, но
уже в одеянии гегедианских терминов. Вот в духе Шеллинга слова у Герцена (в
серии "Письма об изучении природы"): "все стремления и усилия природы
завершаются человеком, к нему они стремятся, в него впадают, как в океан".
"Разумение человека не вне природы, а есть разумение природы о себе". А
дальше идут формулы уже в духе гегелианской натурфилософии: "мышление
освобождает существующую во времени и в пространстве мысль в более
соответствующую ей среду сознания". Совершенно уже под влиянием Гегеля,
Герцен видит в историческом бытии, как таковом, центральную суть бытия:
"история связует природу с логикой"; "ни человечества, ни природы нельзя
понять мимо исторического бытия". Можно говорить о овоеобразном
онтологическом примате исторического бытия с этой точки зрения, -
историософия должна быть в свете этого центральной философской дисциплиной.
Так оно и было у Герцена, но не в рамках гегелианства развернулось
собственное историософское мышление Герцена, но в противопоставлении
гегелианству. Это противопоставление, точнее - существенная поправка к
гегелианству вносится как раз философией деяния. На эту тему написана статья
о "буддистах в науке", о которых зло говорит Герцен, что "их калачем не
заманишь в мир действительной жизни". Тема деяния, как мы видели выше,
стояла перед Герценом уже в ранний период его творчества, - но тогда она
была связана с религиозными идеями и при том в их оккультистском обрамлении.
В этом обрамлении "деяние" в сущности равносильно магии, - и под этой формой
развивалось и "теургическое беспокойство" - тот, уже секуляризованный,
оторвавшийся от былой (XVI-ый век) идеи "священного царства" мотив, который
ставил вопрос об ответственном участии в историческом процессе. У Герцена
больше, чем у кого-либо другого, это преобразуется в утопию, насыщенную
историософским м агизмом. Мы слышали уже его собственное свидетельство, что
слово "республика" имело для него "нравственный" смысл, - точнее, это был
идеал, заключающий в себе "магические" силы. Здесь лежит корень той
безоглядной веры в магию
[295]
всяческого прогресса, в магию революционного "деяния", которая от
Бакунина и Герцена (в раннюю пору) продолжает доныне зажигать русские
сердца. Вообще тема о "деянии", которую обычно связывают с влиянием идей
Цешковского (48), имеет у Герцена, подчеркнем еще раз, свои собственные
корни и внутренне связана с верой в "магическую" силу исторических форм
("республика"): эта тема до-гегелианская у Герцена, в гегелианский же период
она, наоборот, кристаллизует вокруг себя все, что не укладывалось в схеме
гегелианского характера. Мы узнаем (49), что "современная наука имеет иные
притязания (кроме отвлеченного знания), - она хочет со своего трона сойти в
жизнь. Ученые ее не удержат, - это не подвержено сомнению". Дальше читаем:
"человек призван не в одну логику, но еще и в мир социально-исторический";
"в разумном, нравственно-свободном и страстноэнергическом деянии человек
достигает действительности своей личности". Правильно понятая, эта мысль
заключает в себе бунт против гегелианства, и это с полной ясностью выступает
в том понимании человека, которое впервые до конца договаривает Герцен в
книге "С того берега". {"Целые миры} поэзии, лиризма, мышления дремлют в
душе каждого", пишет здесь Герцен (50) о том богатстве, которое есть в
"каждом", но которое стоит в н е природы и над ней. Судьба этого богатства
случайна, по своей внутренней силе именно оно возвышает человека и над
слепым потоком природного бытия, и над слепым ходом истории. Герцен приходит
к выводу, что "человек свободнее, нежели обыкновенно думают..., большая доля
нашей судьбы лежит в наших руках" (51). "Нравственная независимость
человека, пишет тут же Герцен, такая же непреложная истина и
действительность, как его зависимость от среды". "Вне нас все изменяется,
все зыблется; мы стоим на краю пропасти и видим, как он осыпается..., и мы
не сыщем гавани иначе, как в нас самих, в сознании нашей беспредельной (!)
свободы, нашей самодержавной независимости..." Это - уже своеобразный
апофеоз личности, гимн человечности за возможность противоставлять себя
всякому бытию. Понятно, что личность становится выше и исторического (тоже
ведь слепого, ибо бесцельного) бытия, - и Герцен пишет даже такие слова:
"подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее есть продолжение
человеческих жертвоприношений"...
----------------------------