тех русских мыслителей, которые движутся в линиях секуляризма и решительно отделяют религиозную сферу от идеологии, от философской мысли. У многих представителей этого течения мы встречаем подлинную и глубокую личную религиозность, которая кое у кого сохраняется на всю жизнь, - но это не мешает им вдохновляться началами автономизма, развивать свои построения в духе секуляризма. В этом смысле не случайно, что почти все защитники секуляризма оказываются в то же время "западниками", - т. е. открыто и прямо примыкают к западной секулярной культуре и стремятся связать пути русской мысли с проблемами Запада. Другой характерной чертой этого течения является социально политический радикализм, в котором по новому воскресает и своеобразно углубляется "теургическое беспокойство" - чувство ответственности за историю и искание путей к активному вмешательству в ход истории. Все эти черты вместе образуют идеологию русской внецерковно мыслящей интеллигенции, замыкающейся, по верному выражению одного писателя, в своеобразный "орден" - с прочной традицией в путях мышления, с своеобразной психологией секты - фанатической и нетерпимой.
    Все это очень неблагоприятно, конечно, было для развития философии, как таковой. Ряд бесспорных философских дарований (Бакунин, Герцен, Чернышевский, позже Михайловский) отдают свое вдохновение не философии, а философской
    [246]
    публицистике (достаточно ярко представленной и в  Западной  Европе).  Мы
увидим далее,  что  это  в  известной  степени  было  связано  с  некоторыми
принципиальными моментами, - в частности с идеей непосредственного  перехода
работы мысли в действие, в конкретную историческую деятельность. Это явление
не  случайное  для  русской  мысли,  -  в  нем  по  новому  выступает  мотив
целостности,   уже   знакомый   нам.   Даже   те   мыслители,   которые   от
трансцендентализма переходят к позитивизму, даже они  по  существу  остаются
"полупозитивистами",  так  как  привносят  в  свое  мировоззрение   элементы
идеализма, невыводимые из позитивного материала, а просто присоединяемые ими
- явно или тайно - к своему позитивизму. В развитии русского  западничества,
русского социально-политического радикализма по разному влияет немецкая  или
французская  мысль,  -  но  над  всем  этим  возвышается,   все   объединяет
эстетический гуманизм. На путях секуляризма  и  построения  "независимой"  и
автономной системы мысли последней заветной идеей является вера в "правду" и
"красоту", но не  столько  в  форме,  какую  этому  придал  Шиллер  (.Schone
Seele!),  а  в  несколько  иных  тонах  (хотя  по  существу   это   остаются
шиллерианством). Шеллинг и Гегель оба вдохновляют  русскую  мысль  в  рамках
шиллерианства (как и сами в начале вдохновлялись Шиллером). И, конечно,  при
изучении всего этого течения важны не только отдельные мыслители,  но  и  та
духовная атмосфера, в которой  они  жили.  Это  была  атмосфера  философской
культуры;  в  широких  кругах  русского  общества  интересовались   и   жили
философскими вопросами. Об этом много пишет Герцен в своих мемуарах "Былое и
думы", об этом много рассказывает Тургенев (напр. в  "Рудине"  или  "Гамлете
Щигровского уезда"). Очень интересно  с  этой  точки  зрения  погрузиться  в
изучение  семья  Бакуниных  (1),  с  которыми  были  связаны  столь   многие
выдающиеся люди этого периода. Философские кружки (преимущественно в Москве)
(2), собирали, главным образом, молодежь, но их  влияние  не  ограничивалось
только периодом юности,  а  переходило  в  дальнейшие  годы.  О  кружках,  с
которыми были связаны Чаадаев и Хомяков. Киреевские, Самарин и  К.  Аксаков,
нам уже приходилось говорить. Сейчас мы переходим к двум другим  кружкам,  -
один из них возглавлялся Н. В. Станкевичем, другой Герценом, но  оба  кружка
были очень связаны между собой персонально. Обратимся
    ---------------------------------------(1) См. об этом  главным  образом
книги Корнилова (т.  1  и  II).  (2)  О  философских  кружках,  в  частности
гегельянских кружках, см. у Чижевского "Гегель в России". Книга  Аронсона  и
Рейсера Литературные кружки и салоны" (1929) заключает в  себе  очень  много
лишнего материала.
    [247]
    сначала к изучению кружка  Н.  В.  Станкевича,  к  которому  одно  время
принадлежал и К. Аксаков и в который входили М. А. Бакунин, В. Г. Белинский,
В.  П.  Боткин  и  другие.  На  изучении  их  "лидера",  наиболее  яркого  и
замечательного в краске человека - Н. В. Станкевича - остановимся теперь. 2.
Николай Владимирович Станкевич (1813  -  1840)  писал  очень  мало  за  свою
недолгую жизнь, - наиболее существенной (как и  у  других  мыслителей  этого
времени)  является  его  переписка  (3).  Но  и  она  не  дает  достаточного
представления  о  Станкевиче  -  нужно  вчитаться  в   переписку   Бакунина,
Белинского, в различные воспоминания из того  времени,  чтобы  почувствовать
всю значительность этого  человека  и  понять  его  исключительное  влияние.
Первоначальное образование Н. В. Станкевич получил в  Воронеже  в  так  наз.
"Благородном пансионе": 17-ти лет он поступил в  Московский  университет,  а
жил у известного нам шесллингианца. проф. Павлова. Здесь  Станкевич  целиком
погрузился в мир  немецкой  романтики  -  и  особенно  залегло  в  его  душе
эстетическое мировоззрение Шиллера. "Искусство для меня делается Божеством",
писал в эти годы Станкевич, а к  концу  его  жизни  эта  формула,  сменилась
несколько иной: "искусство есть  первая  ступень  познания  Бога".  Все  это
созвучно тому примату эстетического начала, который столь глубоко  связан  с
романтизмом, - Станкевич, конечно, во всю свою недолгую жизнь был романтиком
(4), хотя в нем с чрезвычайной силой стала развиваться позже строгая  мысль.
Во всяком случае у Станкевича (как у всех русских мыслителей  того  времени)
чувство интимнейше связано с работой мысли, и это и делает его  неисправимым
романтиком. Станкевич обладал поэтическим даром (небольшого калибра), но его
личности было присуще постоянное одушевление, которое неотразимо действовало
на всех окружающих людей. Он был  весь  проникнут  своеобразным  поэтическим
оптимизмом; его любимой фразой было изречение: "Es  herrscht  eine  allweise
Gute uber die.) Welt". Yoa вера в "премудрую благость", царящую в мире,  это
живое ощущение гармонии и благообразия в мире вытекали из самой глубины  его
души и определяли тот
    ---------------------------------------(3)  См.  Н.  В.   Станкевич.   -
Переписка. Москва 1914. См. также книгу  Н.  В.  Станкевич.  (Стихотворения.
Трагедия. Проза). Москва 1910 г. О Станкевиче особенно важны  статьи  П.  В.
Анненкова. (Воспоминания, ч. Ш, 1881), Гершензона. (История молодой России),
Чижевского: "Гегель в России", Setchkareff: Schellings Einfluas in d.  russ.
Literatur der 20-30  Jahre  des  XIX  Jahrliunderte,  Leipzig,  1939.  Образ
Станкевича  прекрасно  обрисован  Тургеневым  в  романе   "Рудин"   в   лице
Покорского. (4) Противоположный взгляд высказывают Сечкарев (Ор. cit. S. 75)
и  Чижевский.  (Ор.  cit.,  стр.  78).  Оба  историка-  свое  категорическое
отрицание романтизма у Станкевича не аргументируют.
    [248]
    эстетический гуманизм, изящнейшим представителем которого  был  он  сам.
Надо заметить, что в Станкевиче к этому присоединялись удивительная  доброта
и  очень  глубокая  и  живая  религиозность,  -  что  и  придавало  личности
Станкевича исключительное очарование.  Под  влиянием  Павлова  и  еще  более
профессора словесности Н. И. Надеждина Станкевич  увлекается  Шеллингом,  но
затем под влиянием М. Бакунина,  с  которым  он  знакомится,  он  увлекается
Фихте, а вслед  затем  Гегелем.  К  этому  времени  философские  интересы  у
Станкевича решительно выступают на первый план. Он едет  в  Германию  (этого
требовало и его пошатнувшееся здоровье), слушает в  Берлине  лекции.  Еще  в
Москве Станкевич носился с мыслью об магистерском экзамене по  философии;  в
Берлине он углубляет свои занятия, но здоровье становится все хуже  и  хуже;
он едет в Италию, где не бросает своих занятий.  Летом  1840  г.  жизнь  его
оборвалась,  философские  замыслы  остались   незаконченными...   Философски
Станкевич прежде всего испытал влияние Шеллинга,  на  которого  он,  по  его
словам, "напал нечаянно". Любопытно, что  сам  Станкевич  считает  (5),  что
Шеллинг "опять обратил  меня  на  прежний  путь,  к  которому  привела  было
эстетика". Именно Шеллинг вернул Станкевича к целостному восприятию  мира  и
жизни: "я хочу полного единства в мире  моего  знания,  пишет  он  вслед  за
упоминанием о влиянии Шеллинга (6), ...хочу видеть связь каждого  явления  с
жизнью целого мира, его необходимость, его роль в развитии  одной  идеи".  У
Шеллинга (по свидетельству самого Станкевича) он научается понимать единство
истории и природы, научается связывать разные стороны бытия в  живое  целое.
Вместе с тем у того же Шеллинга Станкевич берет его  трансцендентализм  (7),
его концепцию космоса. В отрывке "Моя метафизика" (написанном д о знакомства
с Гегелем), еще очень юном, мы встречаем  перепевы  шеллингианства,-но  есть
существенное и важное отличие между Станкевичем (этого периода) и напр.  кн.
Одоевским в его период шеллингианства - у последнего натурфилософские мотивы
и эстетический идеализм выдвигается на первый план, у Станкевича же гораздо
    ---------------------------------------(5) Переписка...  Стр.  450.  (6)
Неверно поэтому утверждать (см. Чижевский, ibid., стр. 79),  что  "отдельные
философские замечания, рассыпанные в письмах  Станкевича,  стоят  всецело  в
рамках  гегельянства".  В  действительности  влияние  Шеллинга  не  исчезало
никогда у Станкевича; не надо, ведь, забывать о близости во многом Гегеля  и
Шеллинга (см. впрочем. Чижевского, ibid., стр. 80).  (7)  ЧижевскиЯ  (Ibid.,
стр.  78),  поэтому  неправ,  когда  относит  к  влиянию  Гегеля   обращение
Станкевича к "действительному философскому  мышлению"  -  вкус  к  "строгой"
философии у Станкевича идет от изучения Шеллинга.
    [249]
    сильнее интерес .к трансцендентализму,  как  таковому.  Ярче  всего  это
обнаруживается в том, что после Шеллинга Станкевич издает - Канта! Любопытно
тут же отметить нотки имперсонализма у Станкевича в этом периоде:  он  хотел
бы исходным  пунктом  считать  не  трансцендентальное  Я,  а  Разум  ("Разум
предшествует всему" пишет он) (8). Если и можно исходить, по СТАнкевичу,  из
трансцендентального Я,  то  лишь  потому,  что  "я  в  своей  безначальности
современно разумению", (это все написано до изучения Фихте). Наконец отметим
еще один момент в раннем шеллингианстве Станкевича: поставление религии н  а
д философией. "Выше (системы Шеллинга) возможна, только одна ступень,  пишет
он, - проникновение этой системы религией: она может развиться (!) в  чистое
христианство". Несколько позже Станкевич  скажет  иначе:  "упрочить  религию
может одна философия" (писано в 1835 г. - за год  до  изучения  Гегеля),  но
перед этой формулой резче выступает мысль об иерархическом примате  религии:
"только для души, примиряющейся с Богом... вся природа обновляется;  тяжелые
нравственные вопросы, неразрешимые для ум а, решаются без  малейшей  борьбы,
жизнь снова становится прекрасной и высокой" (9). "Слепая ananke тяготит над
бытием" (10) для того, кто верит в мудрую Благость. Станкевич и в  эти  годы
признает "автономию" разума,  но  констатирует  недостаточность  автономного
разума (т. е. философии quand  тёте)  в  отношении  проблем,  которые  может
решить только религия. От Канта Станкевич (под влиянием М. Бакунина - см.  о
фихтеянстве  последнего  в  §  4)  переходит  к  беглому   изучению   Фихте.
Справедливо была отмечена (11) недостаточность этого изучения Фихте -но и  у
Станкевича  и  Бакунина  и  Белинского  краткое  их  увлечение  фихтеянством
отразилось в том нpимате ЭТики, потребность и правду которого они  носили  в
себе. Этический радикализм Фихте, вообще этический мотив, столь доминирующий
в его системе, был дорог им всем, как второй основной момент в  эстетическом
гуманизме. Во всяком случае Станкевич, а Белинский, в особенности, через всю
жизнь проносят моральный патетизм, - уже  у  них  в  сущности  выступает  то
тяготение к "панморализму", которое с исключительной силой проявится позже у
Толстого и (по иному) у Н. К. Михайловского... В фихтеянстве для  Станкевича
и его друзей была очень дорога идея личности и притом в ея  укорененности  в
транцендентальной  сфере  -  что  открывало   для   них   всех   возможность
освобождения от романтического субъективизма.
    ---------------------------------------(8)  Переписка.  стр.  293.   (9)
Ibid., стр. 283. (10) Ibid., стр. 249. (11) Чижевский, op. cit., стр. 78.
    [250] Именно  этот  момент  объясняет  нам  тот  парадокс  в  диалектики
развития всей группы Станкевича, что к Гегелю они приходят от Шеллинга через
фихтеянство. Но все это менее парадоксально,  чем  может  показаться  сразу.
Шеллингом увлекались у нас раньше в его натурфилософии и эстетике; группа же
Станкевича,  хотя  и  увлекалась   (слегка)   натурфилософией   Шеллинга   и
связыванием истории с природой, - а также и эстетикой, но больше  всего  его
{трансцепдентализмом}. С другой стороны  учение  о  личности,  вообще  очень
слабое у Шеллинга, не могло' быть развито на почве Шеллингианства -  в  силу
чего Станкевич в этот период и возвышал над философией религию. В Фихте же с
его исключительным моральным пафосом, Станкевич и его группа, нашли то, чего
не могли найти у Шиллинга - идею  личности.  В  одном  позднем  письме  (12)
Станкевич пишет Бакунину: "действительность есть поприще настоящего человека
- только слабая душа живет в Jenseits". Это, конечно, уже влияние Гегеля, но
к утверждению реальной, конкретной личной жизни Станкевич и его  друзья  шли
через Фихте. Этот мотив фихтеянства сохранился и в период увлечения  Гегелем
ив свое время привел к критике Гегеля. Особенно  сильно  "то  было  выражено
Белинским, но  и  у  Станкевича  мы  встречаем  протест  против  растворения
индивидуальности во всеобщем (13). Гегеля Станкевич изучал внимательно  и  с
большим подъёмом - он глубоко чувствовал  всю  силу  синтеза  у  Гегеля.  Он
перевел очень недурную статью Вильма о Гегеле (14): кроме  сочинений  самого
Гегеля он изучает произведения его последователей - в  том  числе  Фейербаха
(15) и Цешковского (польского гегельянца, о котором  будем  еще  говорить  в
главе о Герцене). Станкевич  написал  сам  статью  на  тему  "О  возможности
философии как -науки", но статья почему то не была напечатана, а рукопись ее
утеряна. Еще изучая Фихте, Станкевич увлекался идеей философии, как  строгой
науки, но сам же писал в письме к своему другу Неверову:  "Фихте  сумел  так
тонко, так удовлетворительно превратить весь мир в  модификацию  мысли,  что
самую мысль сделал модификацией какого то неизвестного субъекта...  построил
из законов ума целый мир призраков и из ума сделал  призрак"...  "Из  Фихте,
добавляет он, я уже провижу возможность другой системы". В Гегеле  Станкевич
как раз и нашел эту новую систему, над изучением которой он
    ---------------------------------------(12) Переписка,  стр.  650.  (13)
Ibid., стр. 624. (14) Этот перевод напечатан в томе его сочинений.  (Москва,
1890). (15) Любопытный отзыв о Фейербахе, см. Переписка, стр. 669.
    [251]
    очень много работал (16). Справедливо было указано Чижевским  (17),  что
Станкевич был совершенно свободен от тех недоразумений в истолковании одного
из основных понятий Гегеля - "действительности", вокруг которого (мы  увидим
это  при   изучении   Белинского)   было   не   мало   этих   недоразумений.
''Действительность,  в  смысле  непосредственного,  внешнего  бытия  -  есть
случайность, писал Станкевич: действительность в ее истине есть разум, дух".
Очень тонко и верно (в смысле следования Гегелю) Станкевич оценивал значение
государства,  вообще  истории.  Высказывания  Станкевича  в  его  переписке,
конечно,  отрывочны  и  не  могут  нам  позволить  восстановить   построения
Станкевича,  которые  у  него  слагались.  Но  из  переписки  Станкевича  мы
убеждаемся в том, что в лице Станкевича русская философия потеряла бесспорно
одаренного человека, философское творчество которого могло бы много дать. Но
значение Станкевича все же велико именно тем, что он был живым, одушевленным
вождем  целой  группы  молодых  мыслителей.  Его  духовное  влияние  и   его
преданность философии не должны быть забыты  при  изучении  истории  русской
мысли. И все же в нем еще важнее его значение  в  утверждении  эстетического
гуманизма,  как  основной  черты  новой  секулярной  идеологии   у   русской
интеллигенции. Сочетание веры  в  прогресс  с  энтузиастическим  поклонением
красоте  и  искусству  сообщает  русской  интеллигенции   тот   оптимизм   и
действенный  идеализм,  который  насыщает   и   умеряет   ее   "теургическое
беспокойство". "Вера в человечество, писал  однажды  Станкевич,  -  одно  из
сладчайших моих верований" (18), - и  это  упоение  красотой  будущей  жизни
характерно отражает  те  новые  формы  секуляризма,  которые  сложились  под
воздействием романтизма во всей  Европе.  3.  Переходим  к  изучению  М.  А.
Бакунина.  Философское  творчество   его,   незначительное   по   объему   и
преимущественно заключенное в письмах (19), имеет все  же  большое  значение
для
    ---------------------------------------(16) См. об этом в биографическом
очерке Анненкова, ор. cit„ стр. 355. (17) Ор. cit, стр. 80. (18)  Переписка,
стр. 290. (19) См. издание сочинений  и  переписки  Бакунина  под  редакцией
Стеклова (особенно важен т. III), а также переписку Бакунина  с  Герценым  и
Огаревым (издание Драгоманова). Очень важна книга "Материалы  для  биографии
Бакунина> под редакцией В. Полонского (1923), где напечатана его  "Исповедь"
- документ, долгое время остававшийся неизвестным.  О  Бакунине,  см.  книги
Корнилова "Молодые годы М. Бакунина"  ("Из  истории  русского  романтизма"),
1915. Его-же: "Годы странствий М. Бакунина, 1925. Вяч. Полонский: "Бакунин",
1922 (т. 1),  Ю.  {М}.  Стеклов:  "Бакунин".  См.  также  большой  очерк  М.
Драгоманова (стр. 1-112) в издании Балашова "М. А. Бакунин", 1906. См. также
книгу "Спор о Бакунине и Достоевском" (статьи
    [252]
    правильного понимания диалектики развития философской  мысли  в  России.
Если у Станкевича его гегельянство,  достаточно  близкое  к  первоисточнику,
остается в мирном и гармоническом сочетании с основной линией  эстетического
гуманизма, то у Бакунина гегелианство воспринимается всецело, как учение  об
историческом  бытии,  о  диалектике  абсолютного  духа  в  его  историческом
самопроявлении. Именно в этой точке гегелианство получает  в  русской  мысли
чрезвычайное и творческое влияние,  -  и  как  раз  Бакунин  является  здесь
пионером  и  застрельщиком.  Его  личная  позднейшая  эволюция  к  проповеди
всеобщего разрушения, к пламенной защите анархизма  и  нигилизма  на  основе
философского материализма не  до  конца  еще  понята  и  истолкована,  но  в
Бакунине и бакунизме мы находим уже много  "семян"  того,  что  впоследствии
развернулось с чрезвычайной  силой,  например,  в  философии  Ленина  и  его
последователей. Поскольку, однако, нас здесь интересуют философские  идеи  и
построения Бакунина, мы должны пройти мимо его  революционной  деятельности,
его скитаний и авантюр, - но, чтобы  понять  в  Бакунине  то,  что  является
философски-существенным, нам необходимо  все  же  коснуться  его  биографии.
Михаил Александрович Бакунин (1814 - 1875)  родился  в  очень  культурной  и
зажиточной семье (20), -в настоящем "дворянском  гнезде".  Отец  М.  А.  был
очень образованным для своего  времени  человеком  (он  учился  в  Италии  в
Падуанском Университете), с некоторым поэтическим талантом. Вся семья (в ней
было II детей) жила культурными интересами; село Премухино, в  котором  жили
Бакунины, долго было  местом,  куда  съезжалась  т