жих культур и Рим никогда не сумел бы покорить мир. Нет  никакого
сомнения и в том, что поставленная в условия жесткого  духовного  инбридинга
Европа так никогда и не смогла бы выйти из своего Средневековья.  Ведь  даже
европейский  Ренессанс  во  многом  был   обусловлен   вынужденным   исходом
интеллигенции из давно уже обреченной Византии.  По  существу  крест  должен
быть благодарен полумесяцу за штурм Константинополя... И наконец,  чем  была
бы Америка без эмигрантов?
   7. Предмет Творения
   Итак, есть два полюса слова.  Ни  один  из  них  недостижим  для  простых
смертных, но тяготение к какому-то одному из них  может  составить  одно  из
фундаментальных определений не только национального духа, но и  ментальности
индивида.
   Но есть и два полюса творчества... Вот - один:
   "Я дух механики. Я вещества
   Во тьме блюду слепые равновесья,
   Я полюс сфер - небес и поднебесья,
   Я гений числ, я счетчик, я глава.
   Мне важны формулы, а не слова.
   Я всюду и нигде. Но кликни - здесь я!
   В сердцах машин клокочет злоба бесья.
   Я князь земли! Мне знаки и права!
   Я друг свобод.
   Создатель педагогик.
   Я - инженер, теолог, физик, логик.
   Я призрак истин сплавил в стройный бред.
   Я в соке конопли, я в зернах мака.
   Я тот, кто кинул шарики планет
   В огромную рулетку Зодиака."
   Ключевым содержанием человеческого бытия является деятельность. Но строго
говоря,  только  творческая  ее  составляющая  может  быть  определена   как
деятельность человека. Вес остальное, рано или поздно передается машине  или
вычислительному устройству - что по большому счету одно и то же - и, значит,
машинно по самой своей сути. Но в чем цель творчества?
   Нас семь десятилетий  воспитывали  на  том,  что  в  основе  всего  лежат
материальные  потребности  человека.  Но  нужно  понять,   что   становление
подобного мировоззрения - результат развития  не  одних  только  философских
систем. Потребовалась революция в самом  образе  жизни,  чтобы  не  лишенная
смысла максима младогегельянцев о том, что рабочие  не  создают  в  сущности
ничего, ибо акт творчества есть по самой своей природе  духовный  акт,  акт,
выходящий в сферу всеобщего,  рабочий  же  создает  единичное,  чувственное,
рассчитанное лишь на удовлетворение чисто материальных  потребностей,  стала
восприниматься не только как прямое противоречие  "единственно  научному"  и
правильному, но даже как своеобразная аберрация человеческого духа.
   Плоды  этой  революции  в   истории   русской   культуры   с   наибольшей
отчетливостью  впервые  были  замечены   в   тургеневском   герое.   Правда,
интеллигент в лучшем значении этого слова, Тургенев все  же  дает  основание
видеть в своем Базарове некое подобие самого себя, то есть человека довольно
высокой  культуры.  Человека,  чей   нигилизм   предстает,   скорее,   родом
гегелевского отрицания,  чем  простым  порождением  обыкновенного  духовного
невежества. Собственная интеллигентность играет  злую  шутку  с  романистом,
мешая  ему  разглядеть  в  своем   создании   нового   -   нравственного   -
Франкенштейна. А ведь Базаров фигура поистине страшная.
   Вдумаемся.  Разночинная  молодежь,   потоком   хлынувшая   после   реформ
Александра II в российские университеты,  осаждалась  на  естественнонаучных
факультетах отнюдь не потому, что сословные  перегородки  препятствовали  ей
специализироваться на поприще, до недавней поры более благородном. Да  и  не
потому, что в глазах этой молодежи все "метафизическое" обладало значительно
меньшей  ценностью,  нежели  осязаемое  прикладное  материальное,   гармония
которого строга и алгебраична. Истина далека как от вульгарного "романтизма"
дурно понятой социальной обездоленности вчерашних париев, так и от демонизма
прагматичности этих  вдруг  ставших  интеллигентами  кухаркиных  детей,  как
кажется, исповедующих лишь одну религию - логику и преклоняющихся лишь перед
точностью строго зафиксированного факта.
   История  развития  человеческого  духа  показывает,  что  подлинные   его
сокровения  обнаруживаются  лишь  там,  где   совершается   восхождение   от
однозначно  интерпретируемых  понятий,   которые   легко   выстраиваются   в
безупречные формальнологические цепи, в мир совершенно иной логики,  к  иной
системе мышления, где каждое понятие суть бездна. Тайна  материального  мира
заключается отнюдь не в знании того, сколько будет два плюс два, - несколько
упрощая,  можно  сказать,  что  истоки  истины  лежат  там,  где  начинается
осмысление того, что такое "равняется" и что такое  "плюс".  Иными  словами,
своими  корнями  истина  уходит  в  ту  самую   "метафизику",   романтизация
глубочайшего презрения к которой у нас начинается именно с Базарова.
   Можно прожить всю жизнь  и  так  и  не  узнать,  что  настоящим  гарантом
истинности  правильных  формальнологических  выводов  является   отнюдь   не
протокольная однозначность исходных посылок  и  безупречная  строгость  всех
промежуточных  построений,  но  именно  эти  -  лишенные   четких   контуров
бесконечно далекие от  алгебраической  точности  неуловимые  и  расплывчатые
метафизические сущности. Между тем, совсем иное состояние духа требуется для
того, чтобы видеть в любой однозначности  -  простую  условность,  в  каждой
конкретности  -  абстракцию  низшего  уровня,  во   всякой   очевидности   -
непроницаемую бездну.  Нет  и  не  может  быть  линейного  последовательного
перехода от таких, подобных  арифметическим  истинам,  начал  в  мир  тонких
метафизических  материй.   Это   принципиально   разные   ступени   развития
человеческого сознания.
   Путем, ведущим в этот, навсегда остающийся  трансцендентным  для  многих,
мир  являются  только  те  сферы  духа,  где  уже   изначально   отсутствует
протокольная точность  и  плоскостная  одномерность  фиксированных  явлений,
сферы, где любая единичность может быть осмыслена только через всеобщее.  Но
музыкой этих сфер должно заполняться  еще  бессознательное  бытие,  воздухом
этого мира нужно дышать с  самого  раннего  детства.  Я  где-то  читал,  что
подлинным интеллигентом становятся только в  третьем  поколении.  Базаров  -
интеллигент первого...
   Вероятно,  именно  в  этом  и  состоит  его  трагедия,  ибо   "социальная
обездоленность" как раз в том и заключается, что ему не довелось дышать этим
воздухом от своего рождения.
   Нет, нигилизм  Базарова  -  это  совсем  не  гегелевское  отрицание,  без
которого немыслимо восхождение на  новую  ступень  развития,  напротив,  его
истоки в простой неспособности преодоления человеком духовных  вершин.  Если
угодно, этот нигилизм - суть  форма  капитуляции,  или,  вернее,  не  вполне
осознанный  акт  духовного  самосохранения.  Спору  нет,  очень  талантливый
человек, он сумел войти в мир, доступ в который и не снился его  отцам,  но,
несмотря на все свои достоинства, в этом новом для него мире он был  обречен
навсегда остаться своего рода белой  вороной,  человеком  второго  сорта.  И
вновь: отнюдь не из-за "подлости" своего происхождения.  Неприятие  Базарова
действительно неизбежно - но только потому, что духовная тайна горнего  мира
старой  дворянской  культуры,  куда  так  внезапно  для  самого  себя  вдруг
возносится вчерашний  плебей,  так  и  остается  нераскрытой  им.  Но  самое
страшное заключается в том, что Базаров вообще не замечает своего поражения.
Больше того: именно в поражении он видит  свое  торжество:  уж  если  его(!)
интеллект за пределами осязаемого  не  смог  разглядеть  того  таинственного
измерения,  которое,  казалось  бы,  должна  была  скрывать  в  себе  старая
культура, значит, там и в самом деле - пустота. Здесь  срабатывает  извечный
инстинкт духовной самозащиты плебея. Ведь обнаружить,  что  подлинная  тайна
того  начала,  простыми  пролегоменами  чему   являлся   в   сущности   весь
прослушанный им университетский курс, так и осталась совершенно  не  понятой
им,  -  значит,  расписаться  в  своей  собственной  второсортности.  И   он
действительно не видит сокрытого измерения культуры. Именно  это  заставляет
его строить какую-то свою систему ценностей, в которой уже нет места никаким
"фикциям",  строго  рационалистическую  алгебраически  точную  и   логически
выверенную систему, где аксиоматично,
   "...что человек - такая же машина,
   Что звездный космос - только механизм
   Для производства времени, что мысль -
   Простой продукт пищеваренья мозга,
   Что бытие определяет дух,
   Что гений - вырожденье, что культура -
   Увеличение числа потребностей,
   Что идеал -
   Благополучие и сытость..."
   Именно такого рода аксиоматика лежит в основе базаровского мышления.
   В "Капитале" у Маркса показано, как с становлением машинного производства
в условиях формирующейся капиталистической системы  человек  превращается  в
простой придаток бездушной  машины  "чтоб  вытирать  ей  пот,  чтоб  умащать
промежности елеем"... Но там речь идет лишь о чисто  физическом  его  бытии.
Становление же вот такой, до предела формализованной "новой" культуры являет
собой наглядную иллюстрацию того, как  уже  духовная  составляющая  человека
становится точно таким же придатком (но теперь уже гораздо более страшной  -
претендующей на интеллектуальность) машины. Во времена  Маркса  трудно  было
предположить возможность  появления  такого  механизма,  но  сегодня,  когда
персональный компьютер  оказывается  на  каждом  рабочем  столе,  становится
вполне очевидным, что  доводимая  до  предела  рационализма  и  формализации
духовная  деятельность  человека  перестает   быть   человеческой.   Сегодня
обнаруживается, что такого рода деятельность в  принципе  может  выполняться
машиной,  а  раз  так,  то  и  она  машинна  по   своей   природе.   Сегодня
обнаруживается, что собственно человеческое - это только то, в  основе  чего
лежит так и не понятое Базаровым...
   Машина - в своей ли железной ипостаси,  в  плотской  ли  оболочке  нового
Франкенштейна - даже не подозревает о существовании  какого-то  иного  мира,
качественно отличного от единственной  существующей  для  нее  реальности  -
реальности осязаемых дырок на  перфоленте  или  меток  на  магнитном  диске.
Повинуясь  им  и  только  им,  она  создает  какую-то  свою  гармонию.   Уже
сегодняшние достижения позволяют говорить о  возможности  появления  машины,
способной писать стихи и играть в шахматы. Но каких бы  высот  ни  достигала
вычислительная  техника  вместе   с   искусством   программирования,   можно
утверждать, что любое, даже самое выдающееся достижение такой машины на деле
не может быть ничем иным, кроме бессмысленной гармонии дырок. Лишь человек в
состоянии разглядеть  в  ней  что-то  иное,  отличное  от  структурированной
совокупности электрических импульсов. Для самой же машины метамир  "дырочной
культуры" так и останется  навсегда  трансцендентным,  и  "глубоко  голубой"
идиот, переигравший Каспарова, не способен осознать содеянное.
   Именно с такого рода трансцендентностью столкнулся и Базаров.  Но  ладно,
если бы дело ограничивалось одним только им,  личной  драмой  одного  только
литературного героя. Реальная действительность куда страшней любого вымысла,
и реальные бесы, порожденные отторжением культуры, оказались куда страшнее и
бесов от Луки, и бесов от Достоевского...
   Вкратце повторю сказанное.
   Человек - существо творческое. Но как в последнюю  истину  человек  может
веровать и в высокую нравственную заповедь, и в простую целесообразность.  И
если верно то, что "В начале было Слово", то все равно необходимо  уточнить,
ибо одних подвигает величие Слова, открывшегося Иоанну, других  завораживает
колдовская магия тех, которые вспыхнули на последнем пиру  Валтасара.  Самое
же  печальное  заключается  в  том,  что  все  эти  "мене,  текел,  упарсин"
представляют  собой  гораздо  более  простое   и   удобное   основание   для
практических действий, нежели ригоризм нравственных императивов. И вот здесь
круг замыкается: Человек - существо творческое! Но на этом полюсе творят  по
своим законам:
   "Есть творчество навыворот, и он
   Вспять исследил все звенья мирозданья,
   Разъял Вселенную на вес и на число,
   Пророс сознанием до недр природы,
   Вник в вещество, впился, как паразит,
   В хребет земли неугасимой болью,
   К запретным тайнам подобрал ключи,
   Освободил заклепанных титанов,
   Построил их железные тела,
   Запряг в неимоверную работу;
   Преобразил весь мир, но не себя,
   И стал рабом своих же гнусных
   Тварей."
   Одним словом, Базаровы могут порождать  только  бездуховность.  Нужно  ли
после этого удивляться тому, что целые поколения, воспитывавшиеся не  только
как физический, но теперь  уже  и  как  интеллектуальный,  придаток  машины,
оказываются потерянными? Что сегодня мы обнаруживаем и дефицит милосердия, и
дефицит духовности, и дефицит  нравственности?  Поэтому  если  своеобразными
полюсами  старого,  онегинского,  мира  были  Андрей  Болконский  и   Платон
Каратаев, то в мире, где предельной рационализации подвергается даже  мораль
(чего, например, стоит наша же, родная российская, линия моральной  эволюции
от  "разумного  эгоизма"  Чернышевского  к  литературным  "бесам"  и  вполне
реальному Нечаеву), этими полюсами предстают, с одной стороны,  компьютерный
полиграф, с другой - Полиграф Полиграфович Шариков.  Да  и  кого  еще  может
породить вековое вращение в этом замкнутом  круге  необратимо  деградирующей
"дырочной культуры" и такой же "дырочной нравственности" ("см. Мораль").
   Однако,  напомню,  что  слова,  открывшиеся  Валтасару,   носили   вполне
пророческий смысл...
   Препарированное, выхолощенное строгим определением слово  в  принципе  не
способно стать средством духовного созидания; загнанное в  бездушный  ранжир
формализованных дефиниций, оно в состоянии порождать одни  лишь  тавтологии.
Созидательное начало сохраняется в нем  единственно  потому,  что  кастрация
положением каких-то жестких пределов его значению никогда не бывает -  да  и
не может быть  -  абсолютной.  На  деле  божественное  пламя  неопределимого
продолжает биться в нем  вопреки  любой  сколь  угодно  строгой  и  свирепой
стерилизации. Вот именно эта утаенная от формального анализа неопределимость
в конечном счете и оказывается подлинным материалом и инструментарием любого
творческого процесса. Как, впрочем, и его  прямым  результатом,  ибо  всякое
новое достижение человеческого духа  наполняет  какими-то  неведомыми  ранее
переливами смысла не  только  втиснутую  в  формальные  рамки  часть  общего
значения слова. Вся та семантическая аура знака, что  навсегда  остается  за
границами любых его определений, в конечном счете формируется  именно  этими
цветами.
   Словом, возможность творчества сохраняется в любой, даже самой строгой  и
точной дисциплине только потому, что любая,  сколь  угодно  ничтожная  искра
того,  что  не  поддается  дефициции,  способна  хранить   в   себе   полную
семантическую структуру любого знака.  Так,  даже  единственная  сохранившая
жизнь клетка давно уже умершего организма в состоянии возродить его плоть...
   Таким образом, противоположным полюсом творчества должен  быть  тот,  где
семантическая бездна слова  вообще  не  подвергается  никакому  ограничению.
Близким к этому противоположному полюсу всегда было  и  остается  искусство,
подлинным материалом и подлинным инструментарием которого в  конечном  счете
оказывается ничто иное, как чувство.
   Формируемое именно тем, что всегда остается за рамками  любой  дефиниции,
как, впрочем и за пределами сиюминутного  контекста,  в  который  вплетается
рождаемый  вдохновением  знак,  именно  чувство  становится  также   и   его
единственным  результатом.  Но  этот  результат  не  сводится   к   простому
обогащению чувства каким-то новым  оттенком,  что  порождается  откровением,
приходящим к художнику.  Нет,  творческий  процесс  никогда  не  завершается
строительством  храма,  написанием  Мадонны,  или  ваянием  Пьеты.  Все  эти
материализованные итоги  вдохновения  -  лишь  начальный  импульс  уходящего
куда-то в бесконечность  процесса  и  не  более  того.  Впервые  открывшееся
художнику никогда не умирает в нем, но  отзывается  катарсисом  нескончаемой
череды поколений. Посредник и предстатель, он  оказывается  тем  неосязаемым
инструментом,  с  помощью  которого  Создатель  незримо  лепит  самую   душу
человека. Ведь душа целого народа в конечном счете формируется  именно  тем,
что когда-то потрясло художника.
   Лишь вослед этому потрясению приходит "инженер, теолог, физик, логик".
   Так,  именно  художники,  поэты,  драматурги,  совесть   Франции,   люди,
повинующиеся не велению рассудка, но голосу сердца, впервые зародили в ней -
уже не пасторальную - глубокую ностальгию по  тому  несотрясаемому  никакими
бутафорскими бурями и вожделениями "великих" тихому и уютному миру,  которым
все века дышало третье сословие. Лишь потом, вслед за ними, придут  Вольтеры
и Руссо,  делом  которых  будет  переплавить  неизречимое  и  отлить  его  в
безупречные  формы  строгой  философской  силлогистики.  (Правда,  за  этими
последуют уже не только романтики социальной гармонии, но  и  духовные  отцы
революционных трибуналов,  и  не  желающие  стеснять  свои  идолы  даже  ими
свирепые "друзья народа"...)
   Поэтому, раз начавшись, творческий акт не умирает уже никогда. Конец  ему
может положить только немедленное сожжение рукописи, но ведь и рукописи - не
горят...
   Один из основных тезисов, отстаиваемых здесь, заключается в  том,  что  с
окончательным становлением нового биологического вида Homo sapiens  эволюция
человека вовсе не прекращается. Просто она принимает иные,  ранее  неведомые
живой природе, формы. Только теперь это уже  не  постепенное  ненаправленное
видоизменение каких-то материальных структур или выполняемых ими функций, но
созидание того  неосязаемого  начала,  что  на  протяжении  многих  столетий
именовалось душой. То есть формирование начала, в  принципе  противостоящего
всему материальному.
   А это значит, что и история человеческого рода - это не  совсем  то,  что
живописуют нам хроники каких-то материальных свершений. Не  проникновение  в
тайные глубины вещества, не пространственная экспансия человеческой практики
составляют суть нашего бытия в этом  мире.  Ничто  вещественное  в  истекшей
истории не может стать ее символом - ни расщепление  ядра,  ни  дерзновенный
порыв человека к звездам. И только нетленная наша душа была и  остается  тем
единственным, что, собственно, и делает человека действительным венцом всего
Творения. Вся история нашей цивилизации - это  запечатлеваемая  в  летописях
культуры  история  становления  именно  ее  предикатов.  И  лишь   потом   -
хронологическая  последовательность  тех  вещественных  отпечатков,  которые
оставляются ею на сугубо материальной плоскости нашего  (никоим  образом  не
сводимого к одной только ей) мира.

   8. Гомеостаз культуры

   Нельзя утверждать, что творчество,  тяготеющее  к  одному  полюсу,  несет
человеку только вред, на другом же махровым цветом цветет одно только благо.
Замена выгребной ямы ватерклозетом спасла не один миллион жизней. Вечный  же
сон человека о царствии небесном на земле сгубил их никак не меньше, чем все
вместе взятые оспы, чумы и холеры. Напротив:  можно,  наверное,  утверждать,
что единственным импульсом к творчеству является  порыв  человека  к  добру.
(Разумеется, если речь не идет о  психической  патологии.)  Мне  горько  это
говорить, но нетерпимость всех этих  Торквемад  и  Савонарол,  Макиавелли  и
Маратов, Лениных и Полпотов, по-видимому, и в самом деле  было  продиктована
искренней болью за соплеменников, пламенной  страстью  спасти  несчастное  и
заблудшее человечество.
   Иешуа предается мучительной и  позорной  казни.  Но  Мастер  не  обвиняет
предавшего его на смерть игемона, ибо и Понтий Пилат  стоит  перед  страшным
для любого человека выбором: