деятельности. (Впрочем, ритуал - еще не знак в строгом смысле  этого  слова.
Знак требует наличия сознания, поэтому ритуал, скорее, только "предзнак").
   Но  все  же  соблюдение   строгости   диктует   необходимость   оговорить
существенное, хоть и очень сложное для понимания, обстоятельство  того,  что
такая предзнаковая система еще не обеспечивает непосредственного общения  на
уровне отдельных особей, то есть не дает  возможности  направленного  обмена
информацией между индивидами. Здесь мы  имеем  дело  с  коммуникацией  между
отдельным субъектом и сообществом в целом или, если угодно,  между  родом  и
индивидом. Но как бы то  ни  было,  именно  эта  первичная  коммуникационная
система образует собой тот фундамент, на котором  впоследствии  и  возникает
собственно речевое общение. И это обстоятельство не может быть игнорировано:
поскольку  собственно  речевое  общение  предстает  как  что-то  эволюционно
"надстроечное"  над  ритуалом,  именно   его   законы   во   многом   должны
предопределять законы человеческой речи; и значит, в той  или  иной  степени
они должны проявляться в жизни каждого  из  нас,  современных  людей.  Иначе
говоря,  неуловимая  таинственная  связь  между  словом  и  обозначаемым  им
предметом  должна  опосредоваться  действием  тех  двигательных  механизмов,
которые когда-то были заложены в человеке формирующейся вместе с ним  первой
системой знаковой  коммуникации,  то  есть  в  конечном  счете  определенным
образом структурированным движением всех органов и тканей собственного  тела
человека. И совсем не исключено, что  ключ  к  извечной  тайне,  разделивший
между собой осязаемый предмет и его идеальный  образ,  сокрыт  именно  в  их
проявлении.
   Впрочем,  существо  этих  механизмов,  которые  сами  способны  составить
отдельный предмет исследования, выходит  далеко  за  пределы  затрагиваемого
здесь.
   В своей  второй  функции  ритуал  предстает  как  цементирующее  исходное
сообщество  начало.  Здесь  он  не  просто   способствует   укреплению   тех
интеграционных связей, которые объединяют всех его членов, но формирует само
сообщество как совокупность индивидов, обладающих одним и  тем  же  этотипом
(ниже станет понятным значение этого термина).
   Важно понять следующее. Любое  сообщество  любых  животных  скрепляет  их
совместная деятельность, совместное жизнеобеспечение, и в особенной мере это
справедливо по отношению к  биологическому  предшественнику  человека.  Ведь
если совместная практика высокоорганизованных стадных животных, как правило,
не подавляет способности отдельной особи к автономному выживанию, то  здесь,
благодаря последовательному развитию орудийного  характера  деятельности  (и
одновременно все большему разрушению  целевой  ее  структуры),  складывается
такое положение, когда индивид оказывается не  просто  нежизнеспособным  вне
какого-то сообщества вообще, но  неспособным  к  существованию  вне  данного
коллектива. Другими словами, он может быть обречен даже попадая  в  какое-то
чужое ему сообщество.
   Это видно из следующего. Уже невозможность интегрировать в составе одного
целевого процесса несколько функционально различных орудий  делает  индивида
полностью зависимым от всего сообщества в целом. Значительное же  расширение
общей сферы орудийной деятельности ведет к тому что активным носителем  всей
необходимой информации о ней становится  уже  только  оно,  поэтому  индивид
остается дееспособным лишь благодаря сложившейся  здесь  системы  ритуальной
коммуникации (добавлю также: и системы распределения продукта). Но  дело  не
ограничивается лишь тем обстоятельством, что  индивид  до  поры  может  быть
только пассивным носителем всей родовой информации. Развивающееся сообщество
скрепляет воедино уже не просто совместная деятельность, но и  конкретная  -
то есть непосредственно адаптированная к половозрастной и количественной его
структуре - форма ее организации в пространстве и времени. Поэтому  в  любом
другом  коллективе  (коллективе   иной   половозрастной   и   количественной
структуры) и способ  разделения  функций,  и  порядок  кооперации  субъектов
орудийной деятельности должны быть иными. Эта конкретность формы организации
совместной  орудийной  практики,  ее  жесткая   зависимость   от   структуры
сообщества также закрепляется во всей совокупности его ритуалов. Между  тем,
как  уже  было  показано,  каждый  из  них  в  конечном  счете  подвергается
последовательной  интериоризации,  превращается  в  какую-то  скрытую  форму
мышечного напряжения, а значит, каждый из них в конечном счете  участвует  в
формировании своих (не  исключено,  что  проникающих  вплоть  до  клеточного
уровня организма) глубинных биологических ритмов. И важно понять, что в силу
сказанного все эти ритмы оказываются присущими  только  данному  сообществу,
все они образуют собой своеобразный его  психифизиологический  "паспорт".  В
любом же другом многие параметры, фиксируемые этим "паспортом" так же  будут
другими. А  значит,  для  любого  индивида  гипотетически  погружающегося  в
коммуникационный ритуальный процесс какого-то  другого  социума,  информация
даже о знакомой ему форме деятельности в своих многое  определяющих  деталях
окажется до конца нераспознанной. Таким образом, его жизнеспособность  здесь
оказывается под вопросом.
   Говоря о формировании строго определенного этотипа, я имею в виду  именно
этот "паспорт", именно такую - специфическую для каждого данного  сообщества
-  эталонную  структуру  базисных  психофизиологических   ритмов   полностью
интериоризированной деятельности,  которые  формируются  вместе  с  системой
ритуальной коммуникации (и, что самое главное, постоянно синхронизируются  в
ходе продолжающих совместно исполняться ритуалов). Забегая  вперед,  отмечу,
что каждая из замкнутых полной  автаркичностью  своего  хозяйства  общин,  а
следовательно, и каждый составляющий ее индивид, в конечном  счете  обретает
свой, присущий только ей, этотип,  и  по  мере  его  формирования  возникает
настоятельная потребность в становлении каких-то  межобщинных  (и,  добавлю,
общерегиональных) ритуалов, ибо не просто  любая  связь  между  ними,  но  и
элементарное понимание их друг  другом  на  межобщинном  уровне  оказывается
возможным лишь на основе каких-то совместных действий.
   Впрочем, здесь необходимо, хотя бы вкратце, уточнить следующее.  Все  эти
базисные ритмы, формируемые  ритуалом,  калибруются  и  синхронизируются  не
только со всеми другими проявлениями жизнедеятельности всех членов какого-то
данного  сообщества,  но  и  со  структурой  ландшафта,  ритмикой   сезонных
колебаний климата, активности окружающей биологической среды  и  так  далее.
Иными словами, все  характеристики  этого  психофизиологического  "паспорта"
оказываются гармонизированными с полной характеристикой той внешней среды, в
которой обитает каждое исходное сообщество.  Поэтому  в  пределах  какого-то
одного  ландшафта  и  свойственного  ему   биоценоза   все   отличия   между
формирующимися этотипами  могут  носить,  говоря  языком  философии,  только
количественный  характер,  и  именно  эти  количественные   отличия   должны
корректироваться всей системой межобщинных и  общерегиональных  ритуалов  (о
которых нам еще предстоит говорить). Между тем за пределами данного  региона
отличия должны становиться качественными, и это обстоятельство  впоследствии
становится  основой  языковой  дифференциации,  уже  не  устраняемой   общим
ритуалом. Но, к сожалению, ограниченность  места  позволяет  и  этот  аспект
обозначить лишь в тезисной форме.

   Итак, ритуал  возникает  задолго  до  возникновения  сознания,  и  именно
механизм ритуальной коммуникации образует собой тот  фундамент,  на  котором
оно только и может возникнуть. Иначе говоря, содержание  того  эволюционного
процесса, результатом которого является становление некоторого  нового  вида
Homo sapiens, в принципе не может быть сведено к преобразованию одних только
структур организма. Мало создать тело, нужно вдохнуть в него жизнь, - гласит
старая мудрость. Поэтому сами по себе биологические структуры  мертвы,  если
параллельно  их  становлению  не  происходит  формирование  каких-то   новых
функций. Изменение конструкции таза само  по  себе  не  способно  обеспечить
прямохождение, если нет постоянной практики, последнего, увеличение большого
пальца  кисти  руки  не  гарантирует  употребление  орудий,  и   нет   нужды
доказывать, что именно новые функции стимулируют  преформацию  анатомических
структур, в то время как последние открывают  возможность  последовательного
совершенствования и усложнения первых.  Словом,  здесь  существует  какой-то
замкнутый круг, исключающий первичность чего  бы  то  ни  было.  Утверждение
того,  что  применение   орудий   как   таковое   обеспечивает   становление
принципиально новой психики, верно лишь в конечном счете  -  непосредственно
же возникновение сознания стимулируется  формированием  такой  принципиально
новой функции, как ритуальная коммуникация.
   Разумеется, последующее  становление  сознания  и  собственно  знакового,
речевого (ибо ритуал - это все-таки еще только "предзнак"),  общения  многое
изменяет. Так, обмен формами деятельности теперь уже начинает осуществляться
на их основе. Но ни сознание, ни речь, обеспечивающие и большую гибкость,  и
(в отличие от ритуальной коммуникации) возможность общения между  отдельными
индивидами, отнюдь не "отменяют"  ритуала:  как  органохимические  процессы,
протекающие на уровне  клетки,  определяют  способ  жизнедеятельности  всего
организма,  так  и  когда-то  сформированные  эволюцией  механизмы   ритуала
продолжают оставаться глубинной основой высших форм психики, ибо  с  помощью
именно этих механизмов по сию пору  продолжается  преобразование  собственно
информации в формы двигательной активности  субъекта  -  и  наоборот.  Иначе
говоря, ритуал и в жизни  сформировавшегося  человека  продолжает  выполнять
роль коммуникационной системы, но теперь уже не  между  интегральным  опытом
рода и индивидом, но, если так можно выразиться, между его сознанием  и  его
"биологией".
   В порядке отступления от темы можно заметить следующее.
   Генезис индивида - пусть и в какой-то  превращенной  форме  -  во  многом
воспроизводит  общий  генезис  рода.  В  индивидуальном  развитии   человека
становление  первичной  системы  коммуникации,  образующей  собой  фундамент
сознания и речи, воспроизводится в процессах подражания,  игры  и  обучения.
Именно эти процессы предстают  как  онтогенетический  аналог,  отчасти  даже
некоторый рудимент  ритуальной  коммуникации  между  отдельным  индивидом  и
обществом, именно в них происходит  формирование  господствующего  в  данном
обществе  этотипа.  Только  его   становление,   другими   словами,   только
формирование  и  синхронизация  базисных  ритмов  индивидуальной  психики  с
психофизиологическими ритмами других индивидов делает возможным  становление
единых механизмов преобразования  скрытых  форм  двигательной  активности  в
абстрактные образы отсутствующих предметов (и наоборот). Без  этого  никакое
одухотворение входящего в этот мир человека невозможно. Слепоглухонемые дети
остаются  вне  цивилизации  совсем  не  потому  что  они  не   в   состоянии
сформировать канал речевой связи, но вследствие того, что врожденный  дефект
ребенка  препятствует  формированию  и  "калибровке"  свойственного   данной
цивилизации этотипа. Именно отсутствие  психофизиологического  консонанса  с
подобными себе исключает всякую возможность взаимопонимания. Опыт  загорской
школы воспитания слепоглухонемых, одним из духовных отцов которой  был  ныне
покойный  (до  сих  пор  не  понятый  отечеством  пророк)  русский   философ
Э.В.Ильенков, показывает, что формирование  необходимого  минимума  каких-то
базисных ритмов через усвоение элементарных форм свойственной именно данному
обществу деятельности (а именно этот процесс является начальным  шагом  всей
работы) открывает дорогу в мир сознания и речи даже для таких,  еще  недавно
рассматривавшихся   как   абсолютно   безнадежных,   детей.   Больше   того:
воспитанники этой школы ныне получают ученые степени...

   5. Становление этноса

   Суммируя,  можно   утверждать,   что   складывавшиеся   еще   на   стадии
антропегенезиса механизмы ритуальной коммуникации и  по  сию  пору  остаются
чем-то первичным по отношению к сознанию и речи  человека.  Необходимо  лишь
понимать, что это не однопорядковые, но разные по уровню  организации  живой
материи начала,  -  пусть  и  не  столь  расходящиеся  друг  с  другом,  как
биохимический процесс со стихосложением. Ритуал, повторимся, образует  собой
что-то  вроде  переходного  промежуточного   образования,   коммуникационной
системы между собственно сознанием и высшими  формами  чисто  биологического
движения организма, но именно здесь,  на  этой  таинственной  границе  между
сознанием и "биологией" и совершаются те едва  ли  не  мистические  процессы
преобразования физического в метафизическое и метафизического в  физическое,
раскрывать которые человеку предстоит, вероятно, еще не одно столетие.
   Понятая таким образом первичность заставляет сделать  вывод  о  том,  что
ритуал должен быть не только константным началом и генезиса личности и  всей
истории человеческого общества, но их атрибутивным элементом.  Существование
ритуала оказывается строго обязательным, ибо без него становится невозможным
существование ни человека, ни  создаваемой  его  гением  цивилизации.  Но  в
исполненной гордыней жизни человека ритуал не может  сохраняться  как  нечто
низменное и бездуховное, как нечто, постоянно связующее  его  с  его  темным
пещерным прошлым, поэтому с развитием культуры  он  подвергается  неизбежной
мифологизации, и фиксируемое сегодня положение, когда ритуал  предстает  как
образование, моделирующее собой некоторый - знаковый  -  факт  общественного
сознания, является именно ее результатом.
   Таким образом, действительная полярность отношений между ритуалом  и  его
мифологемой должна быть прямо противоположной той, какой  она  предстает  на
первый некритический взгляд. Первичен собственно ритуал,  его  мифологема  -
всегда вторична.
   При этом мифологема, сегодня образуюшая идеологический  стержень  всякого
ритуала, может быть едва ли не любой. Больше того,  один  и  тот  же  ритуал
может украшаться даже прямо  противоположными  идеологическими  орнаментами.
Так,   в   мифологеме   сегодняшнего   обряда   крашения   пасхальных    яиц
этнографическая мысль выявляет как  христианские  мотивы,  так  и  языческие
отголоски древних культов солнца и плодородия  (нужно  ли  говорить,  что  с
позиций ортодоксального вероучения  одно  категорически  исключает  другое).
Между тем рядовому обывателю решительно  безразлична  любая  легенда  любого
ритуала, ибо, как правило, он ее просто не  знает...  но  это  нисколько  не
мешает ему исправно совершать уходящий вглубь истекших тысячелетий общий для
всех обряд.
   Мир египетских богов и культов  и  после  расшифровки  иероглифов  долгое
время оставался таинственным и непонятным.  Великий  Шампольон,  посвятивший
Египту в сущности всю свою  жизнь,  дал  ошибочные  объяснения  многому;  не
выдержали проверки временем и труды многих его преемников. Между  тем  никто
из  исследователей  Древнего  Египта  не  мог  пожаловаться  на   отсутствие
информации, страдать приходилось скорее от  ее  избытка:  ведь  значительная
часть иероглифов остается непрочитанной и по сию пору, при этом  подавляющее
большинство  письменных  памятников  -  это  религиозные  тексты.  Нужно  ли
говорить, что если даже отточенная филологическая мысль долгое время была не
в состоянии разобраться в таинственном их содержании,  то  не  обремененному
образованием простому обывателю сакральная  сущность  древних  ритуалов  тем
более была неведома. Добавим сюда и концептуальные  разногласия:  мемфисские
жрецы считали верховным богом, творцом других богов, людей и  вещей,  Птаха,
фиванские провозглашали верховным существом Амона, жрецы из Она  (Гелиополя)
творцом всего сущего видели Атума... Но,  как  моим  соотечественникам,  для
которых долгое время даже попытка проникновения в тайну православных обрядов
была сопряжена с риском репрессий, незнание не мешало исправно выполнять то,
что выполняли их  отцы  и  деды,  так  незнание  всех  тонкостей  мифологем,
освящавших древние ритуалы, нисколько не  препятствовало  создателям  первых
цивилизаций из века в век повиноваться их таинственным ритмам.
   Смысл ритуала состоит в самом действии, но если первый ритуал представлял
собой точный двигательный эквивалент какого-то строго целевого процесса,  то
с полным подчинением человеку технологических форм движения  этим  действием
может стать любое, пусть даже самое бессмысленное,  лишь  бы  на  протяжении
поколений оно было единым и одновременным для всех, ибо  именно  (и  только)
единство действия обеспечивает становление единого для всего  формирующегося
сообщества этотипа. Поэтому у обретшего сознание человека любой  может  быть
не только мифологема, но и само действие, ибо последняя тайна ритуала -  это
тайна простого камертона, создающего консонанс базисных  ритмов  психики.  В
свою очередь только  этот  консонанс  является  фундаментом  взаимопонимания
индивидов, а значит, и становления  единого  сознания  и  единого  языка.  И
неизвестно, счастливым  ли  наитием,  действительной  ли  богодухновенностью
когда-то тысячелетия назад была понята  именно  эта  связь  между  единством
действия и единством языка: "И  сошел  Господь  посмотреть  город  и  башню,
которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и  один
у всех язык; и вот что они начали делать, и не отстанут  они  от  того,  что
задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не  понимал
речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей  земле;  и  они  перестали
строить город и башню".
   И вот здесь мы подходим к главному: на поздних  стадиях  антропогенеза  и
тем более в жизни собственно человека любая систематически (на протяжении по
меньшей мере нескольких  поколений)  исполняемая  какой-то  общностью  людей
деятельность  может  выполнять   (и   выполняет)   функции   ритуала.   Ведь
многократное ее повторение  с  обязательностью  закона  ведет  не  только  к
формированию  у  каждого  индивида  ее  интериоризированного   двигательного
эталона, который включается в общую структуру свойственного данной  общности
этотипа, но и к одновременной синхронизации этих эталонных структур  у  всех
субъектов  совместно   исполняемой   деятельности.   Любая   систематическая
совместная деятельность в конечном счете выполняет  роль  такого  камертона,
способствует унификацию психики участвующих в ней индивидов, ее своеобразной
настройке на какую-то одну, одновременно доступную всем волну.
   В порядке очередного отступления при более широком взгляде на вещи  такое
свойство синхронно исполняемой деятельности позволяет сделать вывод  о  том,
что именно создаваемый ею консонанс базисных ритмов  психики  участвующих  в
ней субъектов дает  возможность  каждому  -  уже  не  только  в  ходе  самой
деятельности, но и по ее завершении - как бы проникать в строй  души  любого
другого и по отдельным внешним его проявлениям читать все то, что  беспокоит
его визави. Так близкие люди, долгое  время  бок  о  бок  прожившие  друг  с
другом, начинают понимать друг друга без слов. Все это позволяет если  и  не
наметить возможные пути разрешения,  то,  по  меньшей  мере,  сформулировать
вопрос о механизмах становления языка.
   Считается аксиоматичным, что речевое общение возникает в  ходе  совместно
выполняемой  деятельности.  Но  зададимся  вопросом:  какой   количественный
минимум совместно действующего контингента обеспечивает  формирование  речи?
Можно ли предположить, что она в  состоянии  сформирова