формируются за счет
тех зародышевых тканей, которые не подверглись еще никакой специальной
функциональной дифференциации и клетки которых создаются из неизменившейся
протоплазмы'. Другими словами, производящая сила оплодотворенной яйцеклетки
ослабляется по мере распределения по растущей массе зародышевых тканей;

но в то время как она таким образом растворяется, часть ее концентрируется
заново в известном пункте, а именно в клетках, из которых должны произойти
яйцеклетки или сперматозоиды. Можно, следовательно, сказать, что если не
существует непрерывности зародышевой плазмы, то существует тем не менее
непрерывность производительной энергии, которая расходуется лишь за
несколько мгновений, когда дается импульс эмбриональной жизни, с тем чтобы
как можно скорее пополниться в новых половых элементах, где она вновь будет
ждать своего часа. Рассматриваемая с этой точки зрения, жизнь предстает как
поток, идущий от зародыша к зародышу при посредстверазвитого организма. Все
происходит так, как если бы сам организм был только наростом, почкой,
которую выпускает старый зародыш, стремясь продолжиться в новом. Самое
главное состоит в непрерывности прогресса, продолжающегося бесконечно,
прогресса невидимого, до которого возвышается каждый видимый организм в
короткий промежуток времени, отпущенный ему для жизни.

Но чем больше фиксируешь внимание на этой непрерывности жизни, тем больше
замечаешь, что органическая эволюция приближается к эволюции сознания, где
прошлое напирает на настоящее и выдавливает из него новую форму,
несоизмеримую с предшествующими. Никто не будет оспаривать, что появление
растительного или животного вида вызвано определенными причина ми. Но под
этим нужно понимать только то, что если бы мы задним числом узнали эти
причины во всех деталях, то с их помощью смогли бы объяснить новую форму;
однако не может быть и речи о том, чтобы предвидеть новую форму2 . Могут
сказать, что ее предвидение было бы возможным, если бы мы знали во всех
подробностях уело вия, при которых она возникла. Но условия эти тесно с нею
связаны и даже составляют с ней единое целое, характеризуя данный момент в
истории жизни; как же можно считать заранее известной ситуацию,
единственную в своем роде, которая еще никогда не существовала и никогда
больше не повторится? Можно предвидеть из будущего только то, что имеет
сходство с прошлым или может быть составлено из элементов, подобных
элементам прошлого. Таковы факты астрономические, физические, химические -
все факты, входящие в какую-либо систему, где элементы, рассматриваемые как
неподвижные, просто рядополагаются, где изменяется лишь положение, где не
будет теоретически абсурдным представить себе, что вещи возвращаются на
свои места, где, следовательно, одно и то же целостное явление или, по
крайней мере, одни и те же элементы явления могут повторяться. Но как можно
себе представить, что оригинальная ситуация, сообщающая нечто от этой
оригинальности своим элементам, то есть отдельным снимкам, сделанным с нее,
могла быть дана прежде, чем появилась?1 Можно только сказать, что,
появившись однажды, она находит свое объяснение в тех элементах, которые
теперь открывает в ней анализ. Но то, что верно в отношении создания нового
вида, верно также и в отношении создания нового индивида и вообще для
любого момента любой живой формы. Ибо, если для появления нового вида
нужно, чтобы изменение достигло определенной величины и общности, то
незаметно, непрерывно оно совершается в любой момент в каждом живом
существе. И те внезапные мутации, о которых нам сегодня говорят, становятся
возможными лишь тогда, когда завершилась уже инкубационная работа, или,
вернее, работа созревания, в ряду поколений, по видимости не изменявшихся.
В этом смысле о жизни, как и о сознании, можно сказать, что она ежеминутно
что-нибудь творит.

Но против этой идеи абсолютной оригинальности и не-предвидимости форм
восстает весь наш интеллект. Существенной функцией интеллекта, каким
сформировала его эволюция жизни, является освещение нашего поведения,
подготовка нашего воздействия на вещи, предвидение событий, благоприятных
или неблагоприятных для данного положения. Поэтому он инстинктивно выделяет
в ситуации все сходное с тем, что уже известно; он ищет подобного, чтобы
иметь возможность применить свой принцип:

"подобное производит подобное". В этом состоит предвидение будущего здравым
смыслом. Наука возводит эту операцию на возможно более высокий уровень
точности и определенности, но она не изменяет ее существенных особенностей.
Как и обыденное познание, наука сохраняет лишь одну сторону вещей:
повторение. Если целое оригинально, наука устраивается таким образом, чтобы
анализировать те его элементы или стороны, которые почти воспроизводят
прошлое. Она может оперировать только тем, что считается повторяющимся, то
есть, предположительно, избегает действия длительности. От нее ускользает
все нередуцируемое и необратимое в последовательных моментах истории. Чтобы
представить себе эту нередуцируемость и необратимость, нужно порвать с
научными привычками, отвечающими существенным требованиям мысли, нужно
совершить насилие над разумом, пойти против естественных склонностей
интеллекта. Но в этом и заключается роль философии.

Вот почему, хотя жизнь развивается на наших глазах как непрерывное
созидание непредвидимой формы, всегда сохраняется идея о том, что форма,
непредвидимость и непрерывность являются только внешними представлениями,
отражающими недостаточность наших знаний. То, что предстает вашим чувствам
как непрерывная история, могло бы быть разложено, говорят нам, на
последовательные состояния. То, что кажется вам оригинальным состоянием,
распадается при анализе на элементарные факты, каждый из которых является
повторением факта известного. То, что вы называете непредвидимой формой, -
всего лишь новое сочетание прежних элементов. Элементарные причины,
совокупность которых обусловила это сочетание, сами являются прежними
причинами, располагающимися при повторении в новом порядке. Знание
элементов и элементарных причин позволило бы заранее изобразить живую
форму, являющуюся их суммой и результатом. Разложив биологическую сторону
явлений на факторы физико-химические, мы сможем, если потребуется,
перепрыгнуть и через физику и химию: мы пойдем от масс к молекулам, от
молекул к атомам, от атомов к корпускулам и придем, наконец, к чему-то
такому, что может рассматриваться как род солнечной системы,
астрономически. Если вы отрицаете это, то вы оспариваете сам принцип
научного механицизма, и ваше утверждение, что живая материя не создана из
тех же элементов, что и другая материя, является произвольным. - Мы
ответим, что не оспариваем фундаментального тождества между материей
неорганизованной и организованной. Спрашивается только, следует ли
уподоблять естественные системы, называемые нами живыми существами,
системам искусственным, выкраиваемым наукой из неорганизованной материи? Не
должны ли мы сравнивать их скорее с той естественной системой, какой
является Вселенная как целое? Я вполне согласен с тем, что жизнь есть
своего рода механизм. Но есть ли это механизм частей, искусственно
выделяемых во Вселенной как целом, или это механизм реального целого?
Реальное целое вполне может быть, как мы сказали, неделимой непрерывностью:

тогда системы, выделяемые нами из этого целого, уже не будут частями в
собственном смысле слова: они будут отдельными точками зрения на целое. И,
сопоставляя эти точки зрения, вы не сможете даже начать восстанавливать
целое, подобно тому, как, умножая число фотографий какого-нибудь предмета в
разных ракурсах, вы никогда не получите этого предмета в его
материальности. То же самое можно сказать о жизни и о физико-химических
явлениях, на которые, как полагают, возможно ее разложить. Конечно, анализ
вскроет в процессах органического творчества возрастающее число
физико-химических явлений. На это и опираются химики и физики. Но отсюда
еще не следует, что химия и физика должны дать нам ключ к жизни.

Мельчайшая часть кривой представляет собой почти прямую линию. И чем она
меньше, тем более она походит на прямую. В пределе будет уже безразлично,
называть ли ее частью прямой или частью кривой. В каждой из своих точек
кривая действительно сливается с касательной. Так и "жизненность" в любой
из своих точек является касательной физических и химических сил; но эти
точки, в сущности, - лишь точки зрения разума, который представляет себе
остановки в те или иные моменты движения, образующего кривую. В
действительности жизнь состоит из физико-химических элементов не в большей
мере, чем кривая - из прямых линий.

Вообще говоря, самый радикальный прогресс какой-нибудь науки может состоять
только в том, чтобы ввести полученные уже результаты в новое целое, по
отношению к которому они становятся неподвижными и мгновенными снимками с
непрерывности движения, делаемыми время от времени. Таково, к примеру,
отношение современной геометрии к геометрии древних. Последняя, в полном
смысле слова статическая, оперировала фигурами, однажды очерченными;
современная геометрия изучает изменения функции, то есть непрерывность
движения, описывающего фигуру. Можно, конечно, для большей строгости
исключить из наших математических приемов всякое рассмотрение движения; но
тем не менее введение движения в генезис фигур лежит в основе современной
математики. Мы полагаем, что если бы биология смогла когда-нибудь так же
близко подойти к своему предмету, как математика подошла к своему, она
стала бы по отношению к физико-химии организованных тел тем же, чем
современная математика - по отношению к античной. Чисто поверхностные
перемещения масс и молекул, изучаемые физикой и химией, стали бы по
отношению к жизненному движению, совершающемуся в глубине и представляющему
собой уже преобразование, а не перемещение, тем же, чем является остановка
движущегося тела по отношению к его движению в пространстве. И - как мы
можем предугадать, - прием, приводящий от определения известного жизненного
акта к системе физико-химических явлений, предполагаемых этим актом, был бы
аналогичен той операции, путем которой переходят от функции к ее
производной, от уравнения кривой (то есть от закона непрерывного движения,
порождающего кривую) к уравнению касательной, дающей направление этой
кривой в тот или иной момент ее движения. Подобная наука была бы механикой
преобразования, по отношению к которой наша механика перемещения стала бы
частным случаем, упрощением, проекцией в план чистого количества. И подобно
тому, как существует бесконечность функций с одним и тем же дифференциалом,
различающихся между собою постоянной величиной, так, быть может, интеграция
физико-химических элементов собственно жизненного акта обусловила бы этот
акт лишь отчасти: все прочее было бы предоставлено неопределенности. Но мы
можем только лишь мечтать о подобной интеграции; мы не утверждаем, что
мечта станет когда-нибудь действительностью. Мы хотели только, развивая
возможно дальше это сравнение, показать, в чем наш тезис сближается с
чистым механицизмом и в чем он отличен от него.

Подражание неорганизованного живому может, впрочем, идти довольно далеко.
Не только химия производит органические синтезы: удается воспроизвести
искусственным путем внешнюю сторону таких фактов организации, как непрямое
деление клетки и протоплазматическая циркуляция. Известно, что протоплазма
клетки совершает внутри своей оболочки разнообразные движения. С другой
стороны, так называемое непрямое деление клетки происходит путем крайне
сложных операций, одни из которых затрагивают ядро, а другие цитоплазму.
Последние начинают с раздвоения центросомы, маленького шаровидного тельца,
расположенного рядом с ядром. Образовавшиеся таким образом две центросомы
удаляются одна от другой, притягивают к себе тоже раздвоенные кусочки
волокна, этой главной составной части первоначального ядра, и в конце
концов образуют два новых ядра, вокруг которых создаются две новые клетки,
заменяющие первую. И вот, удалось воспроизвести в общих чертах и во внешних
проявлениях некоторые из этих процессов. Если мы разотрем в порошок сахар и
поваренную соль, добавим очень старого растительного масла и рассмотрим под
микроскопом каплю этой смеси, то мы увидим пену ячеистой структуры, внешне
напоминающую, по мнению некоторых ученых, протоплазму; во всяком случае, в
ней происходят движения, во многом сходные с циркуляцией протоплазмы. Если
из подобной пены извлечь то, что с виду кажется ячейкой, то можно будет
заметить конус притяжения, аналогичный тем, какие образуются вокруг
центросом в процессе деления ядра'. Вера в возможность механистического
объяснения распространяется и на внешние движения одноклеточного организма,
или, по Крайней мере, амебы. Перемещение амебы в капле воды можно сравнить
с движениями пылинки в комнате, где открытые окна и двери вызывают
циркуляцию воздушных потоков. Ее масса постоянно поглощает некоторые
растворимые вещества, содержащиеся в окружающей воде, и выделяет в нее
другие: этот постоянный обмен, подобный тому, что совершается между двумя
резервуарами, разделенными пористой перегородкой, создает вокруг организма
беспрерывно меняющееся круговращение. Что же касается временных отростков,
или ложноножек, которыми как будто бы наделена амеба, то они не столько
выпускаются ею самой, сколько притягиваются извне, словно их вдыхает или
всасывает окружающая среда. Постепенно можно распространить этот способ
объяснения и на более сложные движения, которые совершает, к примеру,
инфузория своими вибрирующими ресничками, представляющими собой, по всей
вероятности, те же ложноножки, только отвердевшие.

Однако ученые не бывают единодушными в оценке подобного рода объяснений и
схем. Химики показали, что если даже ограничиться рассмотрением только
органического, не доходя до организованного, то наука воспроизвела пока
лишь продукты отходов жизнедеятельности; вещества же собственно активные,
формирующие организм, противятся синтезу. Один из самых замечательных
натуралистов нашего времени выдвигает идею о противоположности двух родов
явлений, отмечаемых в Живых тканях, явлений анагенеза, с одной стороны, и
катагенеза - с другой. Роль энергий анагенетических состоит в том, чтобы
поднять до своего уровня низшие энергии путем ассимиляции неорганических
веществ. Они создают ткани. Само же функционирование жизни (за исключением,
однако, ассимиляции, роста и размножения) относится к порядку
катагенетическому: это уже не подъем энергии, а ее падение. Лишь с этими
фактами катагенетического порядка, то есть, в сущности, с мертвым, а не с
живым, и имеет дело физико-химия. Конечно, факты первого рода ускользают от
физико-химического анализа даже тогда, когда они не являются в собственном
смысле слова анагенетическими. Что же касается искусственной имитации
внешней стороны протоплазмы, то можно ли придавать этому реальное
теоретическое значение, если нет еще полного согласия в вопросе о
физической структуре этого вещества? Тем более не может сейчас идти речи о
воспроизведении ее химического состава. Наконец, возможность
физико-химического объяснения движений амебы, а тем более инфузории,
оспаривается многими из тех, кто непосредственно наблюдал эти простейшие
организмы. В самых примитивных проявлениях жизни они замечают следы
настоящей психической деятельности2 . Но особенно поучительно то, что
углубленное исследование гистологических явлений часто вовсе не подкрепляет
стремление объяснить все с помощью физики и химии, а, напротив, лишает его
силы. Вот заключение превосходной книги гистолога Вильсона, посвященной
развитию клетки: ^Кажется, что изучение клетки в итоге скорее расширило,
чем сузило огромную пропасть, отделяющую от неорганического мира даже
низшие формы жизни".

Одним словом, те, кто занимается только функциональной активностью живого
существа, склонны думать, что физика и химия дадут нам ключ к биологическим
процессам4 . В действительности они имеют дело главным образом с явлениями,
которые постоянно повторяются в живом существе, как в реторте. Этим отчасти
и объясняются механистические тенденции в физиологии. Те же, кто
сосредоточивает внимание на тонкой структуре живых тканей, на их генезисе и
эволюции, - с одной стороны, гистологи и эмбриологи, с другой стороны,
натуралисты - видят перед собой саму реторту, а не только ее содержимое.
Они находят, что эта реторта творит свою собственную форму во время
единственной в своем роде серии опытов, составляющих подлинную историю. И
все они - гистологи, эмбриологи и натуралисты - далеки от того, чтобы так
же охотно, как физиологи, верить в физико-химический характер жизненных
актов.

По правде говоря, ни тот, ни другой тезис - ни утверждающий, ни отрицающий
возможность когда-либо произвести химическим способом элементарный
организм, - не могут опереться на авторитет опыта. Оба они не могут быть
проверены - первый потому, что наука еще не продвинулась ни на шаг к
химическому синтезу живого вещества, второй - потому что не существует
никакого доступного пониманию способа экспериментально доказать
невозможность какого-либо факта. Но мы изложили теоретические доводы,
которые мешают нам уподобить живое существо, эту систему, обособленную
природой, - системам, изолируемым нашей наукой. Мы признаем, что эти доводы
не столь сильны, когда речь идет о таком простейшем организме, едва
продвинувшемся по пути эволюции, как амеба. Но они приобретают большее
значение, если обратиться к организму более сложному, претерпевающему
правильный цикл преобразований. Чем глубже отпечаток, накладываемый
длительностью на живое существо, тем очевиднее организм отличается от
чистого и простого механизма, по которому длительность скользит, не
проникая в него. И доказательство приобретает наибольшую силу, когда оно
распространяется на общую эволюцию жизни, от низших ее проявлений до высших
современных форм, поскольку эта эволюция составляет, в силу единства и
непрерывности поддерживающей ее одушевленной материи, одну неделимую
историю. Вот почему мы не понимаем, как гипотеза эволюционизма вообще может
уживаться с механистической концепцией жизни. Мы, конечно, не претендуем на
то, чтобы дать окончательное и математически точное опровержение этой
механистической концепции. Но опровержение это, вытекающее из рассмотрения
длительности и являющееся, по нашему мнению, единственно возможным,
становится тем более строгим и убедительным, чем смелее мы принимаем
эволюционную гипотезу. Нам придется подробнее остановиться на этом вопросе.
Но вначале объясним более точно, какой именно концепции жизни мы следуем.

Мы говорили, что механистические объяснения пригодны для систем,
искусственно выделяемых нашей мыслью из целого. Но нельзя о priori
допустить, чтобы такое же объяснение можно было автоматически применить к
самому целому и системам, создающимся естественным путем внутри этого
целого и по его образу, ибо время было бы тогда бесполезным и даже
нереальным. Действительно, суть механистических объяснений состоит в
утверждении, что будущее и прошедшее исчисляемы как функция настоящего и
что, следовательно, все дано.

Согласно этой гипотезе, прошлое, настоящее и будущее мог бы сразу увидеть
сверхчеловеческий интеллект, способный произвести необходимые вычисления.
Вот почему ученые, верившие в универсальность и полную объективность
механистических объяснений, сознательно или бессознательно создавали
подобного рода гипотезу. Уже Лаплас сформулировал ее с величайшей
точностью: "Если бы человеческий интеллект мог знать в данный момент все
силы, которыми одушевлена природа, и взаимное положение составляющих ее
существ, и к тому же был бы достаточно силен, чтобы подвергнуть эти данные
анализу, он мог бы охватить одной формулой все движения Вселенной - как
величайших ее тел, так и легчайшего из атомов: ничто не осталось бы для
него неизвестным, и будуще