я, как гости, вошедшие в раж,
     не спохватятся и не придут за тобою.
     
     Слушай дождь. Улови, как минуты прядут
     в полумраке подобие вечной кудели.
     Привыкай. Может быть, и сегодня уже не придут.
     В самом деле.

     
     СНЕГОПАД НА ЗАКАТЕ
     
     Снегопад на закате, на розово-сером,
     Как речная вода.
     И строка упивается тихим размером,
     не спеша никуда.
     
     Так бывает - посмотришь на небо, на ветки
     за оконным стеклом,
     на закат, на фонарь - и почувствует этакий
     переход, перелом.
     
     Словно в битве какой-то небесной, за тридевять
     Облаков - наступил перепад, перевес,
     Словно кто-то меня перестал ненавидеть
     И простил наконец.
     
     Примирение, розовый свет снегопада,
     Мостовая, река...
     Успокойся, душа моя. Плакать не надо.
     Все возможно еще, нас потерпят пока.

     
     * * *
     
     Ваше счастье настолько демонстративно,
     Что почти противно.
     Ваше счастье настолько нагло, обло, озорно,
     Так позерно, что это почти позорно.
     Так ликует нищий, нашедший корку,
     Или школьник, успешно прошедший порку,
     Или раб последний, пошедший в горку,
     Или автор, вошедший бездарностью
               в поговорку
     И с трудом пробивший в журнал подборку.
     Так ликует герцог, шлюху склонивший к браку,
     Так ликует мальчик, нашедший каку -
     Подобрал и всем ее в нос сует:
     - Вот! Вот!
     
     А мое-то счастье клевало чуть-чуть, по зернам,
     но и то казалось себе позорным,
     Так что всякий раз, выходя наружу
               из помещенья,
     всем-то видом своим просило прощенья,
     Изгибалось, кланялось, извинялось,
     над собою тщательно измывалось -
     Лишь бы вас не толкнуть, не задеть,
               не смутить собою,
     И тем более не доставалось с бою.
     
     Да, душа моя тоже пела,
     И цвела, и знала уют.
     Быть счастливым - целое дело.
     Я умею. Мне не дают.

     
     ТРЕТЬЯ БАЛЛАДА

                               Десять негритят
                               пошли купаться в море...
     
     Какая была компания, какая резвость и прыть!
     Понятно было заранее, что долго ей не прожить.
     Словно палкой по частоколу,
               выбивали наш гордый строй.
     Первый умер, пошедши в школу,
               и окончив школу, второй.
     Третий помер, когда впервые
               получил ногой по лицу,
     Отрабатывая строевые упражнения на плацу.
     Четвертый умер от страха, в душном его дыму,
     А пятый был парень-рубаха
               и умер с тоски по нему.
     
     Шестой удавился, седьмой застрелился,
               с трудом достав пистолет,
     Восьмой уцелел, потому что молился,
               и вынул счастливый билет,
     Пристроился у каравая, сумел избежать нищеты,
     Однако не избежал трамвая, в котором уехала ты,
     Сказав перед этим честно и грубо,
               что есть другой человек, -
     И сразу трое врезали дуба, поняв, что это навек.
     
     Пятнадцатый умер от скуки,
               идя на работу зимой.
     Шестнадцатый умер от скуки,
               придя с работы домой.
     Двадцатый ходил шатаясь,
               поскольку он начал пить,
     И чудом не умер, пытаясь
               на горло себе наступить.
     Покуда с ногой на горле влачил он свои года,
     Пятеро перемерли от жалости и стыда,
     Тридцатый сломался при виде нахала,
               который грозил ножом.
     Теперь нас осталось довольно мало,
               и мы себя бережем.
     
     Так что нынешний ходит по струнке,
               охраняет свой каравай,
     шепчет, глотает слюнки,
               твердит себе "не зевай",
     Бежит любых безобразий,
               не топит тоски в вине,
     Боится случайных связей,
               а не случайных - вдвойне,
     на одиноком ложе тоска ему давит грудь.
     Вот так он живет - и тоже
               подохнет когда-нибудь.
     
     Но в этой жизни проклятой
               надеемся мы порой,
     Что некий пятидесятый,
               а может быть, сто второй,
     Которого глаза краем мы видели пару раз,
     Которого мы не знаем, который не знает нас, -
     подвержен высшей опеке,
               и слышит ангельский смех,
     И потому навеки останется после всех.
                         
                         
                         
                         
                   ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ

     
     ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ
     (ТРИНАДЦАТЬ)

     маленькая поэма

                                   "Полдень в комнате."
                                          (И. Бродский)
     
     1.
     
     У нас военный переворот.
     На улицах всякий хлам:
     Окурки, гильзы, стекло. Народ
     Сидит по своим углам.
     
     Вечор, ты помнишь, была пальба.
     Низложенный кабинет
     Бежал. Окрестная голытьба
     Делилась на "да" и "нет".
     
     Три пополудни. Соседи спят.
     Станции всех широт
     Стихли, усталые. Листопад.
     В общем, переворот.

     
     2.
     
     Сегодня тихо, почти тепло.
     Лучи текут через тюль
     И мутно-солнечное стекло,
     Спасшееся от пуль.
     
     Три пополудни. То ли режим,
     То ли всяк изнемог
     И отсыпается. Мы лежим,
     Уставившись в потолок.
     
     Собственно, мы уже за чертой.
     Нас уже как бы нет.
     Три пополудни. Свет золотой.
     Это и есть тот свет.

     
     3.
     
     Вчера все кончилось: детский плач,
     выстрелы, вой старух...
     Так после казни стоит палач
     И переводит дух.
     
     Полная тишь, голубая гладь,
     Вязкий полет листвы...
     Кто победил - еще не понять:
     Ясно, что все мертвы.
     
     Так заверша6ется большинство
     штурмов, штормов, атак.
     Мы ли не знаем, после чего
     Тоже бывает так?

     
     4.
     
     Миг равновесья. Лучи в окно.
     Золото тишины.
     Палач и жертва знают одно,
     в этом они равны.
     
     Это блаженнейшая пора:
     пауза, лень, просвет.
     Прежняя жизнь пресеклась вчера,
     Новой покуда нет.
     
     Клены. Поваленные столбы.
     Внизу не видно земли:
     Листья осыпались от стрельбы,
     Дворника увели.

     
     5.
     
     Полная тишь, золотая лень.
     Мы с тобой взаперти.
     Может быть, это последний день:
     завтра могут прийти.
     
     Три пополудни. Полный покой,
     Точка, верхний предел.
     Чуть прикасаясь к руке рукой,
     но не сближая тел,
     
     влажной кожей на простыне
     И к потолку лицом...
     Три пополудни. Тень на стене:
     ветка с одним листом.

     
     6.
     
     Снарядный ящик разбит в щепу:
     вечером жгли костры.
     Листовки, брошенные в толпу,
     Белеют среди листвы.
     
     Миг равновесия. Апогей.
     Детское "чур-чура".
     Все краски ярче, и тень теплей,
     Чем завтра и чем вчера.
     
     Что-то из детства: лист в синеве,
     Квадрат тепла на полу...
     Складка времени. Тетиве
     Жаль отпускать стрелу.

     
     7.
     
     Так качели порой, грозя
     Качнуться вокруг оси,
     вдруг зависают: дальше нельзя.
     Так иногда весы,
     
     Дрожа, уравниваются. Но
     Опять качнуться грозят.
     Верхняя точка. А может, дно.
     Дальше - только назад.
     
     Скамейка с выломанной доской.
     Выброшенный блокнот.
     Город - прогретый, пыльный, пустой,
     нежащийся, как кот.

     
     8.
     
     Верхняя точка. А может, дно.
     Золото. Клен в окне.
     Что ты так долго глядишь в окно?
     Хватит. Иди ко мне.
     
     В теле рождается прежний ток,
     Клонится милый лик,
     Пышет щекочущий шепоток,
     Длится блаженный миг.
     
     Качество жизни зависит не -
     Долбанный Бродский! - от
     Того, устроилась ты на мне,
     Или наоборот.

     
     9.
     
     Дальше - смятая простыня,
     Быстрый, веселый стыд...
     Свет пронизывает меня.
     Кровь в ушах шелестит.
     
     Стена напротив. След пулевой
     На розовом кирпиче.
     Рука затекает под головой.
     Пыль танцует в луче.
     
     Вчера палили. Соседний дом
     Был превращен в редут.
     Сколько мы вместе, столько и ждем,
     Пока за нами придут.

     
     10.
     
     Золото. Клен. Тишина таит
     Пристальный свой расчет.
     Нынче - отсрочка. Время стоит.
     Завтра все потечет.
     
     В небе застыли остатки крон.
     День ползет под уклон.
     Золото. Клен. Равновесье. Клен.
     Красная лужа. Клен.
     
     В темных подвалах бренчат ключи
     От потайных дверей.
     К жертвам склоняются палачи
     С нежностью лекарей.

     
     11.
     
     Три пополудни. Соседи спят
     И, верно, слышат во сне
     Звонка обезумевшего раскат.
     Им снится: это ко мне.
     
     Когда начнут выдирать листы
     Из книг и трясти белье,
     Они им скажут, что ты есть ты
     И все, что мое, - мое.
     
     Ты побелеешь, и я замру.
     Как только нас уведут,
     Они запрут свою конуру
     И поселятся тут.

     
     12.
     
     Луч, ложащийся на дома.
     Паль. Поскок воробья.
     Дальше можно сходить с ума.
     Дальше буду не я.
     
     Пыль, танцующая в луче.
     Клен с последним листом.
     Рука, застывшая на плече.
     Полная лень. Потом -
     
     Речь, заступившая за черту,
     Душная чернота,
     проклятье, найденное во рту
     Сброшенного с моста.

     
     13.
     
     Внизу - разрушенный детский сад,
     Песочница под грибом.
     Раскинув руки, лежит солдат
     С развороченным лбом.
     
     Рядом - воронка. Вчера над ней
     Еще виднелся дымок.
     Я сделал больше, чем мог. Верней,
     Я прожил дольше, чем мог.
     
     Город пуст, так что воздух чист.
     Ты склонилась ко мне.
     Три пополудни. Кленовый лист.
     Тень его на стене.

                               10.93 - 03.95

                              Дмитрий БЫКОВ

                                  ПАУЗА




     * * *
     
     Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном,
     С их болотным светом, гнилушечным и неверным,
     С безразличием к полумесяцам и крестам,
     С их ездой на Запад и чтением лекций там, -

     Но уж лучше все эти битые молью гуру,
     Относительность всех вещей, исключая шкуру,
     Недотыкомство, оборзевшее меньшинство
     И отлов славистов по трое на одного.

     Этот бронзовый век, подкрашенный серебрянкой,
     Женоклуб, живущий сплетней и перебранкой,
     Декаданс, деграданс, Дез-Эссент, перекорм, зевок,
     Череда подмен, ликующий ничевок,

     Престарелые сластолюбцы, сонные дети,
     Гниль и плесень, плесень и гниль, - но уж лучше эти,
     С распродажей слов, за какие гроша не дашь
     После всех взаимных продаж и перепродаж.

     И хотя из попранья норм и забвенья правил
     Вырастает все, что я им противопоставил,
     И за ночью забвенья норм и попранья прав
     Наступает рассвет, который всегда кровав,

     Ибо воля всегда неволе постель стелила,
     Властелина сначала лепят из пластилина,
     А уж после он передушит нас, как котят, -
     Но уж лучше эти, они не убьют хотя б.

     Я устал от страхов прижизненных и загробных.
     Одиночка, тщетно тянувшийся к большинству,
     Я давно не ищу на свете себе подобных.
     Хорошо, что нашел подобную. Тем живу.

     Я давно не завишу от частных и общих мнений,
     Мне хватает на все про все своего ума,
     Я привык исходить из данностей, так что мне не
     Привыкать выбирать меж двумя сортами дерьма.

     И уж лучше все эти Поплавские, Сологубы,
     Асфодели, желтофиоли, доски судьбы, -
     Чем железные ваши когорты, медные трубы,
     Золотые кокарды и цинковые гробы.


     ОТСРОЧКА

     ...И чувство,  блин,  такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю
жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.
     Мой век тянулся коридором,  где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул
скрипел с укором - за то,  что я сидел не так.  Линолеум под цвет паркета,
убогий стенд  для  стенгазет,  жужжащих  ламп  дневного  света  неумолимый
мертвый свет...
     В поту,  в смятенье,  на пределе - кого я жду,  чего хочу?  К кому на
очередь?  К судье ли,  к менту,  к зубному ли врачу?  Сижу, вытягивая шею:
машинка,  шорохи,  возня...  Но к двери сунуться не смею,  пока не вызовут
меня.  Из прежней жизни уворован без оправданий,  без причин, занумерован,
замурован,  от остальных неотличим,  часами шорохам внимаю,  часами скрипа
двери жду - и все яснее понимаю,  что так же будет и в аду:  ладони потны,
ноги ватны,  за дверью ходят и стучат...  Все буду ждать:  куда мне - в ад
ли?
     И не пойму, что это ад.
     Жужжанье. Полдень.  Три.  Четыре.  В желудке ледянистый ком.  Курю  в
заплеванном  сортире  с  каким-то  тихим мужиком,  в дрожащей,  непонятной
спешке глотаю дым,  тушу бычки - и вижу по его усмешке,  что я уже  почти,
почти,  почти, как он! Еще немного - и я уже достоин глаз того, невидимого
Бога, не различающего нас.
     Но Боже!  Как душа дышала,  как пела,  бедная,  когда мне  секретарша
разрешала  отсрочку Страшного суда!  Когда майор военкоматский - с угрюмым
лбом и жестким ртом - уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!
     Мой век учтен,  прошит,  прострочен,  мой ужас сбылся наяву, конец из
милости  отсрочен  -  в отсрочке,  в паузе живу.  Но в первый миг,  когда,
бывало, отпустят на день или два - как все цвело и оживало и как кружилась
голова,  когда,  благодаря  за  милость,  взмывая  к небу по прямой,  душа
смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.


     БАЛЛАДА ОБ ИНДИРЕ ГАНДИ

     Ясный день. Полжизни. Девятый класс.
     Тротуары с тенью рябою.
     Мне еще четырнадцать (Вхутемас
     Так и просится сам собою).

     Мы встречаем Ганди. Звучат смешки.
     "Хинди-руси!" - несутся крики.
     Нам раздали радужные флажки
     И непахнущие гвоздики.

     Бабье лето. Солнце. Нескучный сад
     С проступающей желтизною,
     Десять классов, выстроившихся в ряд
     С подкупающей кривизною.

     Наконец стремительный, словно "вжик",
     Показавшись на миг единый
     И в глазах размазавшись через миг,
     Пролетает кортеж с Индирой.

     Я стою с друзьями и всех люблю.
     Что мне Брежнев и что Индира!
     Мы купили, сбросившись по рублю,
     Три "Тархуна" и три пломбира.

     Вслед кортежу выкрикнув "Хинди-бхай"
     И еще по полтине вынув,
     Мы пошли к реке, на речной трамвай,
     И доехали до трамплинов.

     Я не помню счастья острей, ясней,
     Чем на мусорной водной глади,
     В сентябре, в присутствии двух друзей,
     После встречи Индиры Ганди.

     В этот день в компании трех гуляк,
     От тепла разомлевших малость,
     Отчего-то делалось то и так,
     Что желалось и как желалось.

     В равновесье дивном сходились лень,
     Дружба, осень, теплынь, свобода...
     Я пытался вычислить тот же день
     Девяносто шестого года:

     Повтори все это хоть раз, хотя,
     Вероятно, забудешь дату!
     Отзовись четырнадцать лет спустя
     Вполовину младшему брату!

     ...Мы себе позволили высший шик:
     Соглядатай, оставь насмешки.
     О, как счастлив был я, сырой шашлык
     Поедая в летней кафешке!

     Утверждаю это наперекор
     Всей прозападной пропаганде.
     Боже мой, полжизни прошло с тех пор!
     Пронеслось, как Индира Ганди.

     Что ответить, милый, на твой призыв?
     В мире пусто, в Отчизне худо.
     Первый друг мой спился и еле жив,
     А второй умотал отсюда.

     Потускнели блики на глади вод,
     В небесах не хватает синьки,
     А Индиру Ганди в упор, в живот
     Застрелили тупые сикхи.

     Так и вижу рай, где второй Ильич
     В генеральском своем мундире
     Говорит Индире бескрайний спич -
     Все о мире в загробном мире.

     После них явилась другая рать
     И пришли времена распада,
     Где уже приходится выбирать:
     Либо то, либо так, как надо.

     Эта жизнь не то чтобы стала злей
     И не то чтобы сразу губит,
     Но черту догадок твоих о ней
     Разорвет, как Лолиту Гумберт.

     Если хочешь что-нибудь обо мне, 
     Отвечаю в твоем же вкусе.
     Я иду как раз по той стороне,
     Где кричали вы: "Хинди-руси!"

     Я иду купить себе сигарет,
     Замерзаю в облезлой шкуре,
     И проспект безветренный смотрит вслед
     Уходящей моей натуре.

     Я иду себе, и на том мерси,
     Что особо не искалечен.
     Чем живу - подробностей не проси:
     Все равно не скажу, что нечем.

     И когда собакою под луной
     Ты развоешься до рассвета -
     Мол, не может этого быть со мной! -
     Может, милый, еще не это.

     Можно сделать дырку в моем боку,
     Можно выжать меня, как губку,
     Можно сжечь меня, истолочь в муку,
     Провернуть меня в мясорубку,

     Из любого дома погнать взашей,
     Затоптать, переврать безбожно -
     Но и это будет едва ль страшней,
     Чем сознанье, что это можно.

     И какой подать тебе тайный знак,
     Чтоб прислушался к отголоску?
     Будет все, что хочется, но не так,
     Как мечталось тебе, подростку.

     До свиданья, милый. Ступай в метро.
     Не грусти о своем уделе.
     Если б так, как хочется, но не то, -
     Было б хуже, на самом деле.


     * * *

     Теплый вечер холодного дня.
     Ветер, оттепель, пенье сирены.
     Не дразни меня, хватит с меня,
     Мы видали твои перемены!

     Не смущай меня, оттепель. Не
     Обольщай поворотами к лету.
     Я родился в холодной стране.
     Честь мала, но оставь мне хоть эту.

     Вот пространство, где всякий живой,
     Словно в пику пустому простору,
     Обрастает тройной кожурой,
     Обращается в малую спору.
     Ненавижу осеннюю дрожь
     На границе надежды и стужи:
     Не буди меня больше. Не трожь.
     Сделай так, чтобы не было хуже.

     Там, где вечный январь на дворе,
     Лед по улицам, шапки по крышам,
     Там мы выживем, в тесной норе,
     И тепла себе сами надышим.
     Как берлогу, поземку, пургу
     Не любить нашей северной музе?
     Дети будут играть на снегу,
     Ибо детство со смертью в союзе.

     Здравствуй, Родина! В дали твоей
     Лучше сгинуть как можно бесследней.
     Приюти меня здесь. Обогрей
     Стужей гибельной, правдой последней.
     Ненавистник когдатошний твой,
     Сын отверженный, враг благодарный, -
     Только этому верю: родной
     Тьме египетской, ночи полярной.


     * * *

                Релятивизм! Хоть имя дико,
                Но мне ласкает слух оно.

     На самом деле правды нет.
     Любым словам цена пятак.
     Блажен незлобивый поэт,
     Который думает не так.
     Не правы я, и он, и ты
     И в общий круг вовлечены,
     И груз моей неправоты
     Не прибавляет мне вины.

     На самом деле правды нет.
     Мы правы - я, и ты, и он,
     И всяк виновник наших бед,
     Которым имя легион.
     Не зря меня задумал Бог
     И вверг туда, где я живу,
     И дал по паре рук и ног,
     Чтоб рвать цветы и мять траву,
     Не зря прислал благую весть
     И посулил на все ответ,

     Который должен быть и есть,
     Хотя на самом деле нет,
     Не зря затеял торжество
     Своих болезненных причуд
     И устранился из него,
     Как восемнадцатый верблюд, -
     Но тот, кто создал свет и тьму,
     Разделит нас на тьму и свет
     По отношению к тому,
     Чего на самом деле нет.


     * * *

     Присесть на теплые ступени,
     На набережной, выбрав час;
     Покрыв газетою колени,
     Заветный разложить запас:
     Три воблы, двух вареных раков;
     Пригубить свежего пивка
     И, с рыболовом покалякав,
     Допить бутылку в два гло