й толстяк,
     Надеялся пожить!
     Да и жена твоя, любя,
     Дарила мне в ответ
     Все, что украла у тебя
     За эти десять лет.
     Сейчас я вас почти люблю,
     Затем что через час
     Я во владение вступлю
     Всем, что украл у вас.
     Я подожду, - добавил он,
     Загородив проем, -
     Покуда, воя в унисон,
     Вы сдохнете вдвоем.
     
     Ревела буря, дождь плескал,
     И друг, уже не хмур,
     Глазами жадными ласкал
     Ампирный гарнитур.
     
     Он не учел лишь одного, -
     И в том его вина, -
     Что длань сильнее, чем его,
     Над ним занесена,
     Что я как автор не хочу
     С таким мириться злом
     И не позволю палачу
     Вселиться в этот дом.
     Я все решил. Я сделал так -
     И всяк меня поймет, -
     Что и супруга, и толстяк
     Таили свой расчет.
     Им был обоим ни к чему
     Свидетель темных дел.
     Они давали яд ему,
     А он недоглядел.
     Ему хватило бы вполне
     Для многолетних мук
     Того, что в водке и вине
     Ему давал супруг,
     А то, что грешная жена
     Ему всыпала в чай,
     Могло бы среднего слона
     Угробить невзначай.
     Он сам с утра не чуял ног
     И лыка не вязал,
     И будет их последний вздох
     Синхронен. Я сказал.
     
     Три трупа предо мной лежат.
     Троим не повезло.
     Я наблюдаю, горд и рад,
     Наказанное зло.
     Ведь я у всех - и поделом -
     Раскаянье исторг,
     И в реве бури за окном
     Мне слышится восторг!
     Однако худшее из зол
     Мрачит мое чело:
     Я сам чего-то не учел.
     Но не пойму, чего.

     
     * * *
     
     Поэту мужества не надо.
     Поэт стоит в другом ряду.
     Орфей, вернувшийся из ада,
     Стыдится петь: он был в аду.
     
     Он видел стонущие тени
     Под сенью призрачных ветвей.
     Он слышал их глухие пени.
     Теперь он больше не Орфей.
     
     Огнем подземного пожара
     Не закален, но опален,
     Одной ценой - потерей дара
     За выживанье платит он.
     
     Того, кто выжил, мир карает
     Перерожденьем естества:
     В нем отмирает, выгорает
     Все то, чем музыка жива.
     
     Пока кругом не пахнет серой,
     Она лепечет свой пароль,
     Она живет дурацкой верой
     В свою особенную роль,
     
     Еще не ведая, что отзыв -
     Больница, желтый дом, тюрьма,
     И что она не смысл и воздух,
     А крем на торте из дерьма.
     
     Поэту мужества не надо.
     Беда нас губит на корню.
     Не слышит Божеского лада
     Душа, одетая в броню.
     
     Мы различим дыханье ада
     В нежнейших майских облаках,
     В ночной росе, в цветенье сада,
     В бутонах, гроздьях, мотыльках.

     
     * * *
     
     Ты непременно сдохнешь, клянусь богами.
     Так говорю, отбросив последний стыд.
     Все платежи на свете красны долгами.
     Я тебе должен, но мне не придется мстить.
     Мне наплевать, что время тебя состарит,
     Прежде чем сможет выпихнуть в мир иной:
     Ты непременно сдохнешь. И это станет
     Платой за то, что сделали вы со мной.
     
     Ты непременно сдохнешь, пускай нескоро,
     Дергаясь от удушья, пустив мочу,
     Сдохнешь и ты, посмевший - но нет, ни слова.
     Сдохнешь и ты, добивший - но нет, молчу.
     Общая казнь, которою не отменишь,
     Общая месть за весь этот сад земной.
     Впрочем, и сам я сдохну. Но это мелочь
     После того, что сделали вы со мной.

     
     * * *
     
     Человек лежит в метро,
     В переходе на Тверскую.
     Врач хлопочет. Намело
     В пять минут толпу людскую.
     Бледный мент - и тут менты -
     Разгоняет любопытных.
     Из-за спин едва видны
     Ноги в стоптанных ботинках,
     И жены надрывный вой
     Бьется в своды меловые.
     - Помер, что ли?
     - Нет, живой.
     Хорошо, что мы живые.
     
     Этот белый переход,
     Где снуют чужие люди,
     Так похож на страшный, тот,
     Из дешевой книжки Муди,
     По которому душа
     (Ты как хочешь - я не верю)
     Устремляется, спеша,
     Словно поезд по тоннелю,
     Покидая все навек,
     Но в пути еще гадая,
     Что там - выход ли наверх
     Или станция другая,
     Где такой же меловой -
     Благо извести в избытке -
     Низкий свод над головой
     И кошмар второй попытки.
     Страшно, страшно нам, живым,
     Стыдно этого испуга -
     Оттого-то норовим
     Мимо, мимо, друг за друга
     Хваткой мертвою, живой
     Уцепившись крепко, крепко.
     Что за подлость, Боже мой,
     Это бегство, эта сцепка!
     Но под вой чужой беды
     В чем еще искать опоры?
     О, кротовые ходы,
     О, подпочвенные норы,
     Где смешаемся с толпой,
     Беспросветной и безвидной,
     Жизнью связаны с тобой,
     Словно тайною постыдной.

     
     * * *
     
     Все можно объяснить дурной погодой.
     Эпохой. Недостаточной свободой.
     Перевалить на отческий бардак,
     Списать на перетруженный рассудок,
     На fin de siecle и на больной желудок...
     
     Но если все на самом деле так?!

     
     МАРШ ЭККЛЕЗИАСТОВ
     
     Не будем цепляться за жизнь,
     Забудем о слове "пощада",
     И рифмы не будем искать
     Для жизни: ей рифмы не надо.
     Мириться устала душа,
     Пружинить устала рессора.
     Не всякая жизнь хороша.
     Да здравствует добрая ссора!
     
     Когда назревает разрыв,
     Не станем молить об отсрочке.
     Соблазн многоточий забыв,
     Поймем преимущество точки,
     Падения праздничный взлет
     И гордого люмпенства навык.
     Увидит - сама приползет.
     Но лучше без этих поправок.
     
     Довольно! Прославим отказ
     От муторной, мусорной тяжбы,
     Похерить которую раз
     Почетней, чем выиграть дважды!
     Довольно мирить полюса,
     Не станем искать компромисса -
     Улисс был большая лиса,
     Но Гектор был лучше Улисса.
     
     И если за нами придут,
     Не станем спасаться в подвале -
     Довольно мы прятались тут,
     Пока нас еще не искали.
     Посмеем однажды посметь.
     Пускай оборвется цепочка:
     Наш выбор - красивая смерть
     И смерть некрасивая. Точка.
     
     Не стоит смущаться душе
     Легендой про выси и дали.
     Что будет - все было уже.
     Чего мы еще не видали?
     Нам нечего здесь прославлять,
     Помимо цветов или пташек,
     Нам некого здесь оставлять,
     Помимо мучителей наших.
     
     Не будем цепляться за жизнь,
     Когда на нее замахнутся,
     И рифмы не будем искать
     Для жизни: и так обойдутся.
     Пока же расставлена снедь
     И лампа в бутылку глядится -
     Не будем цепляться за смерть.
     Она нам еще пригодится.

     
     * * *
     
     Я не был в жизни счастлив ни минуты.
     Все было у меня не по-людски.
     Любой мой шаг опутывали путы
     Самосознанья, страха и тоски.
     
     За все платить - моя прерогатива.
     Мой прототип - персидская княжна.
     А ежели судьба мне чем платила,
     То лучше бы она была должна.
     
     Мне ничего не накопили строчки,
     В какой валюте их не оцени...
     Но клейкие зеленые листочки?!
     Ах да, листочки. Разве что они.
     
     На плутовстве меня ловили плуты,
     Жестокостью корили палачи.
     Я не был в жизни счастлив ни минуты!
     - А я? со мной? - А ты вообще молчи!
     
     Гремя огнем, сверкая блеском стали,
     Меня давили - господи, увидь! -
     И до сих пор давить не перестали,
     Хотя там больше нечего давить.
     
     Не сняли скальпа, не отбили почки,
     Но душу превратили в решето...
     А клейкие зеленые листочки?!
     Ну да, листочки. Но зато, зато -
     
     Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
     Я в полымя кидался из огня!
     На двадцать лет усталости и смуты
     Найдется ль час покоя у меня?
     
     Во мне подозревали все пороки,
     Публично выставляли в неглиже,
     А жизни так учили, что уроки
     Могли не пригодиться мне уже.
     
     Я вечно был звеном в чужой цепочке,
     В чужой упряжке - загнанным конем...
     Но клейкие зеленые листочки?! -
     О Господи! Гори они огнем! -
     
     И ведь сгорят! Как только минет лето
     И дух распада справит торжество,
     Их дым в аллеях вдохновит поэта
     На пару строк о бренности всего.
     
     И если можно изменить планиду,
     Простить измену, обмануть врага
     Иль все терпеть, не подавая виду, -
     То с этим не поделать ни фига.
     
     ...Катают кукол розовые дочки,
     Из прутьев стрелы ладят сыновья...
     Горят, горят зеленые листочки!
     Какого счастья ждал на свете я?

     
     КОЛЬЦО
     
     Я дыра, я пустое место, щель, зиянье,
               дупло, труха,
     Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
     След, который в песке оттиснут,
               знак, впечатанный в известняк,
     Тот же выжженный ствол
               (фрейдистов просят не возбуждаться так).
     
     Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты
     Лишь при звуке чужого эха,
               по словам другой пустоты.
     Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
     Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
     Я дыра, я пространство между тьмой и светом,
               ночью и днем,
     Заполняющее одежду - предоставленный мне
               объем.
     Лом, оставшийся от прожекта
               на штыки его перелить.
     Дом, который построил некто,
               позабыв его населить.
     Я дыра, пустота, пространство,
               безграничья соблазн и блуд,
     Потому что мои пристрастья
               ограничены списком блюд,
     Я дыра, пустота, истома, тень,
               которая льнет к углам,
     Притяженье бездны и дома
               вечно рвет меня пополам,
     Обе правды во мне валетом,
               я не зол и не милосерд,
     Я всеядный, амбивалентный
               полый черт без примет и черт,
     Обезличенный до предела,
               не вершащий видимых дел,
     Ощущающий свое тело лишь
               в присутствии прочих тел,
     Ямка, выбитая в твердыне,
               шарик воздуха в толще льда,
     Находящий повод к гордыне в том,
               что стоит только стыда.
     
     Я дыра, пролом в бастионе,
               дырка в бублике, дверь в стене
     Иль глазок в двери (не с того ли
               столько публики внемлет мне?),
     Я просвет, что в тучах оставил ураган,
               разгоняя мрак,
     Я - кружок, который протаял мальчик,
               жмущий к стеклу пятак,
     Я дыра, пустота, ненужность,
               образ бренности и тщеты,
     Но попавши в мою окружность,
               вещь меняет свои черты.
     
     Не имеющий ясной цели,
               называющий всех на вы,
     Остающийся на постели оттиск тела и головы,
     Я - дыра, пустота,
               никем не установленное лицо,
     Надпись, выдолбленная в камне,
               на Господнем пальце кольцо.

     
     ПИСЬМО
     
     Вот письмо, лежащее на столе.
     Заоконный вечер, уютный свет,
     И в земной коре, по любой шкале,
     Никаких пока возмущений нет.
     Не уловит зла ни один эксперт:
     Потолок надежен, порядок тверд -
     Разве что надорванный вкось конверт
     Выдает невидимый дискомфорт.
     
     Но уже кренится земная ось,
     Наклонился пол, дребезжит стекло -
     Все уже поехало, понеслось,
     Перестало слушаться, потекло,
     Но уже сменился порядок строк,
     Захромал размер, загудел циклон,
     Словно нежный почерк, по-детски строг,
     Сообщает зданию свой наклон.
     И уже из почвы, где прелый лист,
     Выдирает корни Бирнамский лес
     И бредет под ветреный пересвист
     Напролом с ветвями наперевес,
     Из морей выхлестывает вода,
     Обнажая трещины котловин,
     Впереди великие холода,
     Перемена климата, сход лавин,
     Обещанья, клятвы трещат по швам,
     Ураган распада сбивает с ног, -
     Так кровит, расходится старый шрам,
     Что, казалось, зажил на вечный срок.
     И уже намечен развал семей,
     Изменились линии на руке,
     Зашаталась мебель, задул Борей,
     Зазмеились трещины в потолке,
     И порядок - фьють, и привычки - прочь,
     И на совесть - тьфу, и в глазах темно,
     Потому что их накрывает ночь,
     И добром не кончится все равно.
     Этот шквал, казалось, давно утих,
     Но теперь гуляет, как жизнь назад,
     И в такой пустыне оставит их,
     Что в сравненье с нею Сахара - сад.
     Вот где им теперь пребывать вовек -
     Где кругом обломки чужой судьбы,
     Где растут деревья корнями вверх
     И лежат поваленные столбы.
     
     Но уже, махнувши на все рукой,
     Неотрывно смотрят они туда,
     Где циклон стегает песок рекой
     И мотает на руку провода,
     Где любое слово обречено
     Расшатать кирпич и согнуть металл,
     Где уже не сделаешь ничего,
     потому что он уже прочитал.

     
     * * *
     
     Что-нибудь следует делать со смертью -
     Ибо превысили всякую смету
     Траты на то, чтоб не думать о ней.
     Как ни мудрит, заступая на смену,
     Утро, - а ночь все равно мудреней.
     
     Двадцать семь раз я, глядишь, уже прожил
     День своей смерти. О Господи Боже!
     Веры в бессмертие нет ни на грош.
     Нет ничего, что бы стало дороже
     Жизни, - а с этим-то как проживешь?
     
     Век, исчерпавший любые гипнозы,
     Нам не оставил спасительной позы,
     чтобы эффектней стоять у стены.
     Отнял желания, высушил слезы
     И отобрал ореол у войны.
     
     Что-нибудь следует делать со смертью, -
     много ли толку взывать к милосердью,
     Прятаться в блуде, трудах и вине?
     Все же мне лучше, чем дичи под сетью.
     Два утешенья оставлены мне.
     
     Первое - ты, моя радость, которой
     Я не служил ни щитом, ни опорой, -
     Но иногда, оставаясь вдвоем,
     Отгородившись засовом и шторой,
     Мы забывали о том, что умрем.
     
     Ты же - второе, мой недруг, который
     Гнал меня плетью, травил меня сворой,
     Мерил мне воздух и застил мне свет,
     Ты, порождение адской утробы,
     Ужас немыслимый мой, от кого бы
     Рад я сбежать и туда, где нас нет.

     
     * * *
     
     Где милые друзья? Давно терплю немилых.
     Где Родина моя? Ее простыл и след.
     Я не люблю тебя, но быть один не в силах.
     Мне надоело жить, но вариантов нет.
     
     Грязь, каша снежная, ноябрьская промозглость,
     Невидимых домов дрожащие огни...
     И ты терпи меня: мы миновали возраст,
     В котором выбирать хоть что-нибудь могли.

     
     * * *
     
     ...Но поскольку терпеть до прекрасного дня
     Всепланетного братства и чтения вслух,
     Осушения чаши по кругу до дна,
     Упразднения дрязг и отмены разрух,
     Возглашения вольностей, благ и щедрот,
     Увенчания лучших алмазных венцом,
     Единенья народов в единый народ
     И братания пахаря с праздным певцом;
     
     Но поскольку дождаться, покуда по всей
     Хоть и куцей, а все ж необъятной стране,
     От холодных морей до палящих степей
     Колесницей прокатится слух обо мне,
     Собирая народы обратно в союз,
     Где приходится всякое лыко в строку
     И поныне достаточно дикий тунгус
     Горячо говорит обо мне калмыку,
     Где не заклан телец, а делец заклеймен
     И не выглядит руганью слово "поэт", -
     Но уж раз дожидаться подобных времен
     У меня, к сожалению, времени нет, -
     
     Я прошу вас сегодня, покуда мы тут
     И еще не покинули этот предел,
     Хоть и время похабно, и цены растут,
     И любовь иссякает, и круг поредел,
     И поэтому в зубы не смотрят коню,
     Даже если троянского дарят коня, -
     Но покуда ваш род не иссох на корню,
     Я прошу вас сегодня не трогать меня.

     
     * * *
     
     Все эти мальчики, подпольщики и снобы,
     Эстеты, умники, пижончики, щенки,
     Их клубы тайные, трущобы и хрущобы,
     Ночные сборища, подвалы, чердаки,
     
     Все эти девочки, намазанные густо,
     Авангардисточки, курящие взасос,
     Все эти рыцари искусства для искусства,
     Как бы в полете всю дорогу под откос,
     
     Все эти рокеры, фанаты Кастанеды,
     Жрецы Кортасара, курящие "Житан",
     Все эти буки, что почитывали Веды,
     И "Вехи" ветхие, и "Чайку Джонатан",
     
     Все доморощенные Моррисоны эти,
     Самосжигатели, богема, колдуны,
     Томимы грезами об Индии, Тибете
     И консультациями с фазами Луны,
     
     Все эти вызовы устоям, пусть и шатким,
     Все смертолюбие и к ближнему вражда,
     Все их соития по лестничным площадкам,
     Все их бездомие и лживая нужда,
     
     Все эти мальчики, все девочки, все детство,
     Бродяги, бездари, немытики, врали,
     Что свинство крайнее и крайнее эстетство
     Одной косичкою законно заплели,
     
     Все эти скептики, бомжи-релятивисты,
     Стилисты рубища, гурманчики гнилья,
     С кем рядом правильны, бледны и неказисты
     Казались прочие - такие, как хоть я, -
     
     И где теперь они? В какой теперь богине
     Искать пытаются изъянов и прорех?
     Иные замужем, иные на чужбине,
     Иные вымерли - они честнее всех.
     
     Одни состарились, вотще перебродили,
     Минуя молодость, шагнув в убогий быт,
     Другие - пленники семейственных идиллий,
     Где Гессе выброшен и Борхес позабыт.
     
     Их соблазнители, о коих здесь не пишем,
     В элиту вылезли под хруст чужих костей
     И моду делают, диктуя нуворишам,
     Как нужно выглядеть и чем кормить гостей.
     
     Где эти мальчики и девочки? Не слышно.
     Их ночь волшебная сменилась скукой дня,
     И ничегошеньки, о Господи, не вышло
     Из них, презрительно глядевших на меня.
     
     Се участь всякого поклонника распада,
     Кто верит сумраку, кому противен свет,
     Кому ни прочности, ни ясности не надо, -
     И что, ты рад, скажи? Ты рад, скажи? О нет,
     
     Да нет же, Господи! Хотя с какою злобой
     На них я пялился, подспудно к ним влеком, -
     И то, в чем виделся когда-то путь особый,
     Сегодня кончилось банальным тупиком!
     
     Ну что же, радуйся! Ты прав с твоею честной,
     Серьезной службою, - со всем, на чем стоял.
     А все же верилось, что некий неизвестный
     Им выход виделся, какой-то смысл сиял!
     
     Ан нету выхода. Ни в той судьбе, ни в этой.
     Накрылась истина, в провал уводит нить.
     Грешно завидовать бездомной и отпетой
     Их доле сумрачной, грешней над ней трунить.
     
     Где эти мальчики, где девочки? Ни рядом
     Ни в отдалении. А все же и сейчас
     Они, мне кажется, меня буравят взглядом,
     Теперь с надеждою: хоть ты скажи за нас!
     
     С них спроса нет уже. В холодном мире новом
     Царит безвременье, молчит осенний свет,
     А ты, измученный, лицом к лицу со словом
     Один останешься за всех держать ответ.

     
     MADE IN USA
     
     All my life I used to live
     In a certain way:
     I have nothing to forgive,
     Nothing to obey.
     
     Overbeaten like a beef
     I am still okay
     Having nothing to receive
     From a chief (that means a thief),
     Nothing to betray.
     
     This is all I could achieve
     For a nasty pay
     Of a total unbelief
     Which I never could relieve
     Even for a day.
     
     Now seeing the results
     I am happy to
     Recommend it to adults
     And to children, too.
     
     I was going step by step
     From a pleasant lie.
     Poor catcher's lost his cap
     Coming through the rye.
     
     I was learning not to be.
     Now I look at it
     Just like one who's got TB
     Or another shit.
     
     One who knows his rest is brief,
     One who goes away,
     Looking at his handkerchief
     In a gre