Как сходил по тебе с ума.

     Я смотрю без зависти - видишь сам -
     На того, кто придет потом.
     Ничего я больше не делал там
     И не склонен жалеть о том.

     И за эту муку, за этот страх,
     За рубцы на моей спине -
     О каких морях, о каких горах
     Ты наутро расскажешь мне!

                           Артек, 24.08.96


     Андрей Лазарчук, Михаил Успенский,
     "Посмотри в глаза чудовищ".
     М.: ООО "Издательство АСТ"; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

     To_Xa  в качестве набивалки.


ї
                     Дмитрий БЫКОВ



ї
     ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

            Денису Горелову

            Он любил красногубых, насмешливых
            хеттеянок... желтокожих египтянок,
            неутомимых в любви и безумных в ревности...
            дев Бактрии... расточительных мавританок...
            гладкокожих аммонитянок... женщин с Севера,
            язык которых был непонятен... Кроме того,
            любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.
                                 А.И.Куприн, "Суламифь"

     1.

     Что было после? Был калейдоскоп,
     Иллюзион, растянутый на годы,
     Когда по сотне троп, прости за троп,
     Он убегал от собственной свободы -
     Так, чтоб ее не слишком ущемить.
     А впрочем, поплывешь в любые сети,
     Чтоб только в одиночку не дымить,
     С похмелья просыпаясь на рассвете.

     Здесь следует печальный ряд химер,
     Томительных и беглых зарисовок.
     Пунктир. Любил он женщин, например,
     Из околотусовочных тусовок,
     Всегда готовых их сопровождать,
     Хотя и выдыхавшихся на старте;
     Умевших монотонно рассуждать
     О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,
     Вокзал писавших через "ща" и "ю",
     Податливых, пьяневших с полбокала
     Шампанского, или глотка "Камю" )1;
     Одна из них всю ночь под ним икала.
     Другая не сходила со стези
     Порока, но играла в недотроги
     И сочиняла мрачные стихи
     Об искусе, об истине, о Боге,
     Пускала непременную слезу
     В касавшейся высокого беседе
     И так визжала в койке, что внизу
     Предполагали худшее соседи.
     Любил он бритых наголо хиппоз,
     В недавнем пршлом - образцовых дочек,
     Которые из всех возможных поз
     Предпочитают позу одиночек,
     Отвергнувших семейственный уют,
     Поднявшихся над быдлом и над бытом...
     По счастью, иногда они дают,
     Тому, кто кормит, а не только бритым.
     Они покорно, вяло шли в кровать,
     Нестиранные стаскивая платья,
     Не брезгуя порою воровать -
     Без комплексов, затем что люди братья;
     Угрюмость, мат, кочевья по стране,
     Куренье "плана", осознанье клана,
     Худой рюкзак на сгорбленной спине,
     А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.
     Любил провинциалок. О распад!
     Как страшно подвергаться их атаке,
     Когда они, однажды переспав,
     Заводят речи о фиктивном браке,
     О подлости московской и мужской,
     О женском невезении фатальном -
     И говорят о Родине с тоской,
     Хотя их рвет на Родину фонтаном!
     Он также привечал в своем дому
     Простушек, распираемых любовью
     Безвыходной, ко всем и ко всему,
     Зажатых, робких, склонных к многословью,
     Кивавших страстно на любую чушь,
     Не знающих, когда смеяться к месту...
     (Впоследствии из этих бедных душ
     Он думал приискать себе невесту,
     Но спохватился, комплексом вины
     Измаявшись в ближайшие полгода:
     Вина виной, с другой же стороны,
     При этом ущемилась бы свобода).
     Любил красоток, чья тупая спесь
     Немедля затмевала обаянье,
     И женщин-вамп - комическую смесь
     Из наглости и самолюбованья,
     Цветаевок - вся речь через тире,
     Ахматовок - как бы внутри с аршином...

     Но страшно просыпаться на заре,
     Когда наполнен привкусом паршивым
     Хлебнувший лишка пересохший рот
     (Как просится сюда "Хлебнувший лиха!")
     Любой надежде вышел окорот.
     Все пряталки, все утешенья - липа.
     Как в этот миг мучительно ясна
     Отдельность наша вечная от мира,
     Как бухает не знающая сна,
     С рождения заложенная мина!
     Как мы одни, когда вполне трезвы!
     Грызешь подушку с самого рассвета,
     Пока истошным голосом Москвы
     Не заорет приемник у соседа
     И подтвердит, что мир еще не пуст.
     Не всех еще осталось звуков в доме,
     Что раскладушки скрип и пальцев хруст.
     Куда и убегать отсюда, кроме
     Как в бедную иллюзию родства!
     Неважно, та она или другая:
     Дыхание другого существа,
     Сопение его и содроганья,
     Та лживая, расчетливая дрожь,
     И болтовня, и будущие дети -
     Спасение от мысли, что умрешь,
     Что слаб и жалок, что один на свете...
     Глядишь,ївозможно слиться с кем-нибудь!
     Из тела, как из ношеной рубахи,
     Прорваться разом, собственную суть -
     Надежды и затравленные страхи -
     На скомканную вылить простыню,
     Всей жалкой человеческой природой
     Прижавшись к задохнувшемуся ню.
     Пусь меж тобою и твоей свободой
     Лежит она, тоски твоей алтарь,
     Болтунья, дура, девочка, блядина,
     Ничтожество, мучительница, тварь,
     Хотя на миг, а все же плоть едина!
     Сбеги в нее, пока ползет рассвет
     По комнате и городу пустому.
     По совести, любви тут близко нет.
     Любовь тут ни при чем, но это к слову.

     --------------------------------------------------
     1) "Камю" - выдающийся французский коньяк, лауреат
        Нобелевской премии


     2.

     ...Что было после? Был калейдоскоп,
     Иллюзион. Паноптикум скорее.
     Сначала - лирик, полупяный сноб
     Из странной касты "русские евреи",
     Всегда жилец чужих квартир и дач,
     Где он неблагодарно пробавлялся.
     Был программист - угрюмый бородач,
     Знаток алгола, рыцарь преферанса,
     Компьютер заменял ему людей.
     Задроченным нудистом был четвертый.
     Пришел умелец жизни - чудодей,
     Творивший чудеса одной отверткой,
     И дело пело у него в руках,
     За что бы он ене брался. Что до тела,
     Он действовал на совесть и на страх -
     Напористо и просто, но умело.
     Он клеил кафель, полки водружал,
     Ее жилище стало чище, суше...
     Он был бы всем хорош, но обожал
     Чинить не только краны, но и души.
     Она была достаточно мудра,
     Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой
     Желать другим активного добра 
     И лезть в чужие жизни с монтировкой.
     Потом - прыщавый тип из КСП,
     Воспитанный "Атлантами" и "Снегом".
     Она привыкла было, но в Москве
     Случался он, как правило, пробегом
     В Малаховку с каких-нибудь Курил.
     Обычно он, набычившись сутуло,
     Всю ночь о смысле жизни говорил,
     При этом часто падая со стула.
     Когда же залетела - был таков:
     Она не выбирала сердобольных.
     Мелькнула пара робких дураков -
     По имиджу художников подпольных,
     По сути же бездельников. Потом
     Явился тощий мальчик с видом строгим -
     Он думал о себе как о крутом,
     При этом был достаточно пологим
     И торговал ликерами в ларьке.
     Подвальный гений, пьяница и нытик,
     Неделю с нею был накоротке;
     Его сменил запущенный политик,
     Борец и проч., в начале славных дел
     Часами тусовавшийся на Пушке.
     Он мало знал и многого хотел,
     Но звездный час нашел в недавнем путче:
     Воздвиг на Краснопресненской завал -
     Решетки, прутья, каменная глыба...
     Потом митинговал, голосовал,
     В постели же воздерживался, ибо
     Весь пар ушел в гудок. Одной ногой
     Он вечно был на площади, как главный
     Меж равными. Потом пришел другой -
     Он был до изумленья православный.
     Со смаком говоривший "грех" и "срам", -
     Всех православных странная примета, -
     Он часто посещал ближайший храм
     И сильно уважал себя за это.
     Умея "контра" отличать от "про"
     Во времена всеобщего распада,
     Он даже делал изредка добро,
     Поскольку понимал, что это надо,
     А нам не все равно ли - от ума,
     Прельщенного загробною приманкой,
     От страха ли, от сердца ли... Сама
     Она была не меньшей христианкой,
     Поскольку всех ей было жаль равно:
     Политика, который был неистов,
     Крутого, продававшего говно,
     Артистов, программистов, онанистов,
     И кришнаита, евшего прасад,
     И западника, и славянофила,
     И всех, кому другие не простят
     Уродств и блажи, - всех она простила.
     (Любви желает даже кришнаит,
     Зане, согласно старой шутке сальной,
     Вопрос о смысле жизни не стоит,
     Когда стоит ответ универсальный).
     Полковника (восторженный оскал),
     Лимитчика (назойливое "Слухай!"), -
     И мальчика, который переспал
     С ней первой - и назвал за это шлюхой,
     Да кто бы возражал ему, щенку!
     Он сам поймет, когда уйдет оттуда,
     Что мы, мерзавцы, прячем нищету
     И примем жалость лишь под маской блуда -
     Не то бы нас унизила она.
     Мы нищие, но не чужды азарта.
     Жалей меня, но так, чтобы сполна
     Себе я победителем казался!
ї
     Любой пересекал ее порог
     И, отогревшись, шел к другому дому.
     Через нее как будто шел поток
     Горячей, жадной жалости к любому:
     Стремленье греть, стремленье утешать,
     Жалеть, желать, ни в чем не прекословить,
     Прощать, за нерешительный - решать, 
     Решительных - терпеть и всем - готовить.
     Беречь, кормить, крепиться, укреплять,
     Ночами наклоняться к изголовью,
     Выхаживать... Но это все опять
     Имеет мало общего с любовью.


     3.

     Что было после? Был иллюзион, 
     Калейдоскоп, паноптикум, постфактум.
     Все кончилось, когда она и он
     Расстались, пораженные. И как там
     Не рыпайся - все призраки, все тень.
     Все прежнее забудется из мести.
     Все главное случилось перед тем -
     Когда еще герои были вместе.
     И темный страх остаться одному,
     И прятки с одиночеством, и блядки,
     И эта жажда привечать в дому
     Любого, у кого не все в порядке, -
     Совсем другая опера. Не то.
     Под плоть замаскированные кости.
     Меж тем любовь у них случилась до,
     А наш рассказ открылся словом "после".
     Теперь остался беглый пересказ,
     Хоть пафоса и он не исключает.
     Мир без любви похож на мир без нас -
     С той разницей, что меньше докучает.
     В нем нет системы, смысла. Он разбит,
     Разомкнут. И глотаешь, задыхаясь,
     Распавшийся, разъехавшийся быт,
     Ничем не упорядоченный хаос.
     Соблазн истолкований! Бедный стих
     Сбивается с положенного круга.
     Что толковать историю двоих,
     Кому никто не заменил друг друга!
     Но время учит говорить ясней,
     Отчетливей. Учитывая это,
     Иной читатель волен видеть в ней
     Метафору России и поэта.
     Замкнем поэму этаким кольцом,
     В его окружность бережно упрятав
     Портрет эпохи, список суррогатов,
     Протянутый между двумя "потом".


     4.

     Я научился плавать и свистеть,
     Смотреть на небо и молиться Богу,
     И ничего на свете не хотеть,
     Как только продвигаться понемногу
     По этому кольцу, в одном ряду
     С героями, не названными внятно,
     Запоминая все, что на виду,
     И что во мне - и в каждом, вероятно:
     Машинку, стол, ментоловый "Ковбой",
     Чужих имен глухую прекличку
     И главное, что унесу с собой:
     К пространству безвоздушному привычку.

ї
     * * *

                                        Андрею Шемякину

     Адам вернулся в рай. От праведных трудов.
     На краткосрочный отдых.
     Прогулки по садам, сбирание плодов,
     Лечение на водах.

     Он бродит меж дерев, припоминая сорт,
     Перезабыв названья.
     Что хочешь надкуси: хоть яблоко апорт,
     Хоть яблоко познанья.

     Он медленно отвык от тяпок и мотыг,
     Он вспомнил прежний климат,
     Он вспомнил все слова, каких земной язык
     Не вспомнит и не примет.

     Привык он на земле молиться о дождях,
     О сборе урожая...
     Глаза, как у коров, ладони, как наждак,
     И кожа, как чужая.

     Он долго жил не здесь, а там, где каждый звук
     Пришпиливал, как мету,
     К бокам своих коров, к делам своих же рук:
     На слово - по предмету.

     Но есть другая речь, которая парит,
     Подобно паутине,
     И ею, наконец, он с Богом говорит
     Не только о скотине.

     А ты, жена, поспи. Потом опять рожать
     В обещанном мученье.
     Беседы двух мужчин тебе не поддержать:
     Темно ее значенье.

     Покуда вы в раю, пусть спорят ни о чем,
     Не сдерживая пыла,
     И яблоки грызут... Тем более потом
     Все будет, как и было.

     Придется разбирать обширный чемодан,
     Оставленный при входе,
     Невыметенный дом готовить к холодам,
     Молиться о погоде,

     Вытягивая воз, надсаживая грудь,
     Теряя счет заплатам...
     Но знать, что где-то есть. Все там же. Где-нибудь.
     Меж Тигром и Евфратом.

ї
     СЧАСТЬЯ НЕ БУДЕТ

                           Олененок гордо ощутил
                           Между двух ушей два бугорка,
                           А лисенок притащил в нору
                           Мышь, которую он сам поймал.
                                       Галина Демыкина.

     Музыка, складывай ноты, захлопывай папку,
     Прячь свою скрипку, в прихожей разыскивай шляпку.
     Ветер по лужам бежит и апрельскую крутит
     Пыль по асфальту подсохшему. Счастья не будет.

     Счастья не будет. Винить никого не пристало:
     Влажная глина застыла и формою стала,
     Стебель твердеет, стволом становясь лучевидным -
     Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным?

     Будет тревожно, восторженно, сладко, свободно,
     Будет томительно, радостно - все, что угодно,-
     Счастья не будет. Оставь ожиданья подросткам,
     Нынешний возраст подобен гаданию с воском:

     Жаркий, в воде застывает, и плачет гадалка.
     Миг между жизнью и смертью - умрешь, и не жалко - 
     Больше не будет единственным нашим соблазном.
     Сделался разум стоглазым. Беда несогласным:

     Будут метаться, за грань порываться без толку...
     Жизнь наша будет подглядывать в каждую щелку.
     Воск затвердел, не давая прямого ответа.
     Счастья не будет. Да, может, и к лучшему это.

     Вольному воля. Один предается восторгам
     Эроса. Кто-то политикой, кто-то Востоком
     Тщится заполнить пустоты. Никто не осудит.
     Мы-то с тобой уже знаем, что счастья не будет.

     Век наш вошел в колею, равнодушный к расчетам.
     Мы-то не станем просить послаблений, а что там
     Бьется, трепещет, не зная, не видя предела, -
     Страх ли, надежда ли - наше интимное дело.

     Щебень щебечет, и чавкает грязь под стопою.
     Чет или нечет - не нам обижаться с тобою.
     Желтый трамвай дребезжанием улицу будит.
     Пахнет весной, мое солнышко. Счастья не будет.

ї
     К ВОПРОСУ О РОЛИ ДЕТАЛИ В СТРУКТУРЕ ПРОЗЫ

     Кинозал, в котором вы вместе грызли кедрач
     И ссыпали к тебе в карман скорлупу орехов.
     О деталь, какой позавидовал бы и врач,
     Садовод при пенсне, таганрогский выходец Чехов!

     Думал выбросить. И велик ли груз - скорлупа!
     На троллейбусной остановке имелась урна,
     Но потом позабыл, потому что любовь слепа
     И беспамятна, выражаясь литературно.

     Через долгое время, в кармане пятак ища,
     Неизвестно куда и черт-те зачем заехав,
     В старой куртке, уже истончившейся до плаща,
     Ты наткнешься рукою на горстку бывших орехов.

     Так и будешь стоять, неестественно прям и нем,
     Отворачиваясь от встречных, глотая слезы...
     Что ты скажешь тогда, потешавшийся надо всем,
     В том числе и над ролью детали в структуре прозы?

ї
     КУРСИСТКА
     (из цикла "Фантазии на темы русской классики")

                                       Анне Пустынцевой

     Анна, курсистка, бестужевка, милый дружок,
     Что вы киваете так отрешенно и гордо?
     Видимо, вечером снова в марксистский кружок
     В платьице жертвенно-строгом под самое горло.

     Аннушка, вы не поверите, как я устал:
     Снова тащиться за вами, любимая, следом,
     Снова при тусклой коптилке читать "Капитал",
     Будто не зная других развлечений по средам!

     Дети дьячков, не стиравшие воротничков,
     С тощими шеями, с гордостью чисто кретинской,
     Снова посмотрят презрительно из-под очков
     На дворянина, пришедшего вместе с курсисткой.

     Кто это злое безумие вам диктовал?
     Аннушка, что вам тут делать, зачем среди них вы?
     Прежде заладят: промышленность, рынок, товар...
     После подпольно сипят про враждебные вихри...

     Вследствие этого пенья сулят благодать...
     Все же их головы заняты мыслью иною:
     Ясно, что каждый бы вами хотел обладать,
     Как в "Капитале" товар обладает ценою.

     Сдавленным шепотом конспиративно орет
     Главный поклонник Успенских, знаток Короленок:
     "Бедный народ!" - будто где-нибудь видел народ!
     После он всех призывает в какой-то застенок.

     Свет керосинки едва озаряет бедлам.
     Некий тщедушный оратор воинственней Марса:
     Аннушка! Всю свою страсть безответную к вам
     В поисках выхода он переносит на Маркса!

     Сущий паноптикум, право. Гляди, да дивись.
     Впрочем, любимая, это ведь так по-российски -
     То, что марксисты у нас обучают девиц,
     Или, верней, что в политику лезут курсистки!

     Душно мне в Питере, Аннушка. Давит гранит,
     Геометрический город для горе-героев.
     Ночью, бывало, коляска внизу прогремит,
     И без того переменчивый сон мой расстроив,-

     Думаешь, думаешь: что вы затеяли тут!
     Это нелепо, но все ж предположим для смеха:
     Что, если эти несчастные к власти придут?!
     ...В стенах промозглых ответит гранитное эхо.

     Аннушка, милая, я для того и завел
     Всю эту речь, чтобы нынче, в ближайшее лето,
     Вас пригласить на вакации съездить в Орел:
     Аннушка, как мне отчетливо видится это!

     В августе яблоки, груши, малина - горой:
     Верите ль, некуда деть - отдаем за бесценок.
     К вашим услугам отличнейший погреб сырой,
     Если вам так непременно охота в застенок.

     Будете там запрещенные книжки читать,
     Ибо в бездействии ум покрывается ржавью.
     Каждую ночку я буду вас так угнетать,
     Как и не снилось российскому самодержавью!

     ...Боже, давно ли?! Проснулся, курю в полумгле.
     Дождь не проходит, стекло в серебристых потеках.
     Что-то творится сейчас на безумной земле -
     Там-то не ведают, где ж разглядеть в Териоках...

     Видимо, зря я тогда в эмпиреях парил.
     Знаете сами, что я никудышний оратор.
     Может быть, если бы вовремя отговорил,
     Мне бы спасибо сказал Государь Император.

ї
     ВЕРСИЯ

     ...Представим, что не вышло. Питер взят
     Корниловым (возможен и Юденич).
     История развернута назад.
     Хотя разрухи никуда не денешь,
     Но на фронтах подъем. Россия-мать
     Опомнилась, и немчура в испуге
     Принуждена стремительно бежать.
     Раскаявшись, рыдающие слуги
     Лежат в ногах растроганных господ.
     Шульгин ликует. Керенскому ссылка.
     Монархия, однако, не пройдет:
     Ночами заседает учредилка,
     Романовым оставлены дворцы.
     Не состоялась русская Гоморра:
     Стихию бунта взяли под уздцы
     При минимуме белого террора,
     Страна больна, но цел хребет спинной,
     События вошли в порядок стройный,
     И лишь Нева бушует, как больной,
     Когда в своей постели беспокойной
     Он узнает, что старую кровать
     Задумано переименовать.
ї
     В салоны возвращается уют,
     И либералы каются публично.
     За исключеньем нескольких иуд
     Все, кажется, вели себя прилично.
     В салоне Мережковского - доклад
     Хозяина: "Текущие задачи".
     (Как удало