холодном чугуне
          Звенит, как эхо, над Варшавой:
          То Пан-Мороз на злом коне
          Бряцает шпорою кровавой...
          Вот оттепель: блеснет живей
          Край неба желтизной ленивой,
          И очи панн чертя'т смелей
          Свой круг ласкательный и льстивый...
          Но всё, что в небе, на земле,
          По-прежнему полно печалью...
          Лишь рельс в Европу в мокрой мгле
          Поблескивает честной сталью.

          Вокзал заплеванный; дома,
          Коварно преданные вьюгам;
          Мост через Вислу - как тюрьма;
          Отец, сраженный злым недугом, -
          Всё внове баловню судеб;
          Ему и в этом мире скудном
          Мечтается о чем-то чудном;
          Он хочет в камне видеть хлеб,
          Бессмертья знак - на смертном ложе,
          За тусклым светом фонаря
          Ему мерещится заря
          Твоя, забывший Польшу, боже! -
          Что' здесь он с юностью своей?
          О чем у ветра жадно просит? -
          Забытый лист осенних дней
          Да пыль сухую ветер носит!
          А ночь идет, ведя мороз,
          Усталость, сонные желанья...
          Как улиц гадостны названья!
          Вот, наконец, "Аллея Роз"!.. -
          Неповторимая минута:
          Больница в сон погружена, -
          Но в раме светлого окна
          Стоит, оборотясь к кому-то,
          Отец... и сын, едва дыша,
          Глядит, глазам не доверяя...
          Как будто в смутном сне душа
          Его застыла молодая,
          И злую мысль не отогнать:
          "Он жив еще!.. В чужой Варшаве
          С ним разговаривать о праве,
          Юристов с ним критиковать!.."
          Но всё - одной минуты дело:
          Сын быстро ищет ворота
          (Уже больница заперта),
          Он за звонок берется смело
          И входит... Лестница скрипит...
          Усталый, грязный от дороги
          Он по ступенькам вверх бежит
          Без жалости и без тревоги...
          Свеча мелькает... Господин
          Загородил ему дорогу
          И, всматриваясь, молвит строго:
          "Вы - сын профессора?" - "Да, сын..."
          Тогда (уже с любезной миной):
          "Прошу вас. В пять он умер. Там..."

          Отец в гробу был сух и прям.
          Был нос прямой - а стал орлиный.
          Был жалок этот смятый одр,
          И в комнате, чужой и тесной,
          Мертвец, собравшийся на смотр,
          Спокойный, желтый, бессловесный...
          "Он славно отдохнет теперь" -
          Подумал сын, спокойным взглядом
          Смотря в отво'ренную дверь...
          (С ним кто-то неотлучно рядом
          Глядел туда, где пламя свеч,
          Под веяньем неосторожным
          Склоняясь, озарит тревожно
          Лик желтый, туфли, узость плеч, -
          И, выпрямляясь, слабо чертит
          Другие тени на стене...
          А ночь стоит, стоит в окне...)
          И мыслит сын: "Где ж праздник Смерти?
          Отцовский лик так странно тих...
          Где язвы дум, морщины муки,
          Страстей, отчаянья и скуки?
          Иль смерть смела бесследно их?" -
          Но все утомлены. Покойник
          Сегодня может спать один.
          Ушли родные. Только сын
          Склонен над трупом... Как разбойник,
          Он хочет осторожно снять
          Кольцо с руки оцепенелой...
          (Неопытному трудно смело
          У мертвых пальцы разгибать).
          И только преклонив колени
          Над самой грудью мертвеца,
          Увидел он, какие тени
          Легли вдоль этого лица...
          Когда же с непокорных пальцев
          Кольцо скользнуло в жесткий гроб,
          Сын окрестил отцовский лоб,
          Прочтя на нем печать скитальцев,
          Гонимых по' миру судьбой...
          Поправил руки, образ, свечи,
          Взглянул на вскинутые плечи
          И вышел, молвив: "Бог с тобой".
          Да, сын любил тогда отца
          Впервой - и, может быть, в последний,
          Сквозь скуку панихид, обедней,
          Сквозь пошлость жизни без конца...
          Отец лежал не очень строго:
          Торчал измятый клок волос;
          Всё шире с тайною тревогой
          Вскрывался глаз, сгибался нос;
          Улыбка жалкая кривила
          Неплотно сжатые уста...
          Но разложенье - красота
          Неизъяснимо победила...
          Казалось, в этой красоте
          Забыл он долгие обиды
          И улыбался суете
          Чужой военной панихиды...
          А чернь старалась, как могла:
          Над гробом говорили речи;
          Цветками дама убрала
          Его приподнятые плечи;
          Потом на ребра гроба лег
          Свинец полоскою бесспорной
          (Чтоб он, воскреснув, встать не мог).
          Потом, с печалью непритворной,
          От паперти казенной прочь
          Тащили гроб, давя друг друга...
          Бесснежная визжала вьюга.
          Злой день сменяла злая ночь.

          По незнакомым площадям
          Из города в пустое поле
          Все шли за гробом по пятам...
          Кладби'ще называлось: "Воля".
          Да! Песнь о воле слышим мы,
          Когда могильщик бьет лопатой
          По глыбам глины желтоватой;
          Когда откроют дверь тюрьмы;
          Когда мы изменяем женам,
          А жены - нам; когда, узнав
          О поруганьи чьих-то прав,
          Грозим министрам и законам
          Из запертых на ключ квартир;
          Когда проценты с капитала
          Освободят от идеала;
          Когда... - На кладбище был мир.
          И впрямь пахнуло чем-то вольным:
          Кончалась скука похорон,
          Здесь радостный галдеж ворон
          Сливался с гулом колокольным...
          Как пусты ни были сердца,
          Все знали: эта жизнь - сгорела...
          И даже солнце поглядело
          В могилу бедную отца.

          Глядел и сын, найти пытаясь
          Хоть в желтой яме что-нибудь...
          Но всё мелькало, расплываясь,
          Слепя глаза, стесняя грудь...
          Три дня - как три тяжелых года!
          Он чувствовал, как стынет кровь...
          Людская пошлость? Иль - погода?
          Или - сыновняя любовь? -
          Отец от первых лет сознанья
          В душе ребенка оставлял
          Тяжелые воспоминанья -
          Отца он никогда не знал.
          Они встречались лишь случайно,
          Живя в различных городах,
          Столь чуждые во всех путях
          (Быть может, кроме самых тайных).
          Отец ходил к нему, как гость,
          Согбенный, с красными кругами
          Вкруг глаз. За вялыми словами
          Нередко шевелилась злость...
          Внушал тоску и мысли злые
          Его циничный, тяжкий ум,
          Грязня туман сыновних дум.
          (А думы глупые, младые...)
          И только добрый льстивый взор,
          Бывало упадал украдкой
          На сына, странною загадкой
          Врываясь в нудный разговор...
          Сын помнит: в детской, на диване
          Сидит отец, куря и злясь;
          А он, безумно расшалясь,
          Верти'тся пред отцом в тумане...
          Вдруг (злое, глупое дитя!) -
          Как будто бес его толкает,
          И он стремглав отцу вонзает
          Булавку около локтя...
          Растерян, побледнев от боли,
          Тот дико вскрикнул...
                               Этот крик
          С внезапной яркостью возник
          Здесь, над могилою, на "Воле", -
          И сын очнулся... Вьюги свист;
          Толпа; могильщик холм ровняет;
          Шуршит и бьется бурый лист...
          И женщина навзрыд рыдает
          Неудержимо и светло...
          Никто с ней не знаком. Чело
          Покрыто траурной фатою.
          Что' там? Небесной красотою
          Оно сияет? Или - там
          Лицо старухи некрасивой,
          И слезы катятся лениво
          По провалившимся щекам?
          И не она ль тогда в больнице
          Гроб вместе с сыном стерегла?..
          Вот, не открыв лица, ушла...
          Чужой народ кругом толпится...
          И жаль отца, безмерно жаль:
          Он тоже получил от детства
          Флобера странное наследство -
          Education sentimentale.
          От панихид и от обедней
          Избавлен сын; но в отчий дом
          Идет он. Мы туда пойдем
          За ним и бросим взгляд последний
          На жизнь отца (чтобы уста
          Поэтов не хвалили мира!).
          Сын входит. Пасмурна, пуста
          Сырая, темная квартира...
          Привыкли чудаком считать
          Отца - на то имели право:
          На всем покоилась печать
          Его тоскующего нрава;
          Он был профессор и декан;
          Имел ученые заслуги;
          Ходил в дешевый ресторан
          Поесть - и не держал прислуги;
          По улице бежал бочком
          Поспешно, точно пес голодный,
          В шубенке никуда не годной
          С потрепанным воротником;
          И видели его сидевшим
          На груде почернелых шпал;
          Здесь он нередко отдыхал,
          Вперяясь взглядом опустевшим
          В прошедшее... Он "свел на нет"
          Всё, что мы в жизни ценим строго:
          Не освежалась много лет
          Его убогая берлога;
          На мебели, на грудах книг
          Пыль стлалась серыми слоями;
          Здесь в шубе он сидеть привык
          И печку не топил годами;
          Он всё берег и в кучу нес:
          Бумажки, лоскутки материй,
          Листочки, корки хлеба, перья,
          Коробки из-под папирос,
          Белья нестиранного груду,
          Портреты, письма дам, родных
          И даже то, о чем в своих
          Стихах рассказывать не буду...
          И наконец - убогий свет
          Варшавский падал на киоты
          И на повестки и отчеты
          "Духовно-нравственных бесед"...
          Так, с жизнью счет сводя печальный,
          Презревши молодости пыл,
          Сей Фауст, когда-то радикальный,
          "Правел", слабел... и всё забыл;
          Ведь жизнь уже не жгла - чадила,
          И однозвучны стали в ней
          Слова: "свобода" и "еврей"...
          Лишь музыка - одна будила
          Отяжелевшую мечту:
          Брюзжащие смолкали речи;
          Хлам превращался в красоту;
          Прямились сгорбленные плечи;
          С нежданной силой пел рояль,
          Будя неслыханные звуки:
          Проклятия страстей и скуки,
          Стыд, горе, светлую печаль...
          И наконец - чахотку злую
          Своею волей нажил он,
          И слег в лечебницу плохую
          Сей современный Гарпагон...

          Так жил отец: скупцом, забытым
          Людьми, и богом, и собой,
          Иль псом бездомным и забитым
          В жестокой давке городской.
          А сам... Он знал иных мгновений
          Незабываемую власть!
          Недаром в скуку, смрад и страсть
          Его души - какой-то гений
          Печальный залетал порой;
          И Шумана будили звуки
          Его озлобленные руки,
          Он ведал холод за спиной...
          И, может быть, в преданьях темных
          Его слепой души, впотьмах -
          Хранилась память глаз огромных
          И крыл, изломанных в горах...
          В ком смутно брезжит память эта,
          Тот странен и с людьми не схож:
          Всю жизнь его - уже поэта
          Священная объемлет дрожь,
          Бывает глух, и слеп, и нем он,
          В нем почивает некий бог,
          Его опустошает Демон,
          Над коим Врубель изнемог...
          Его прозрения глубоки,
          Но их глушит ночная тьма,
          И в снах холодных и жестоких
          Он видит "Горе от ума".

          Страна - под бременем обид,
          Под игом наглого насилья -
          Как ангел, опускает крылья,
          Как женщина, теряет стыд.
          Безмолвствует народный гений,
          И голоса не подает,
          Не в силах сбросить ига лени,
          В полях затерянный народ.
          И лишь о сыне, ренегате,
          Всю ночь безумно плачет мать,
          Да шлет отец врагу проклятье
          (Ведь старым нечего терять!..).
          А сын - он изменил отчизне!
          Он жадно пьет с врагом вино,
          И ветер ломится в окно,
          Взывая к совести и к жизни...

          Не также ль и тебя, Варшава,
          Столица гордых поляко'в,
          Дремать принудила орава
          Военных русских пошляков?
          Жизнь глухо кроется в подпольи,
          Молчат магнатские дворцы...
          Лишь Пан-Мороз во все концы
          Свирепо рыщет на раздольи!
          Неистово взлетит над вами
          Его седая голова,
          Иль откидные рукава
          Взметутся бурей над домами,
          Иль конь заржет - и звоном струн
          Ответит телеграфный провод,
          Иль вздернет Пан взбешённый повод,
          И четко повторит чугун
          Удары мерзлого копыта
          По опустелой мостовой...
          И вновь, поникнув головой,
          Безмолвен Пан, тоской убитый...
          И, странствуя на злом коне,
          Бряцает шпорою кровавой...
          Месть! Месть! - Так эхо над Варшавой
          Звенит в холодном чугуне!

          Еще светлы кафэ и бары,
          Торгует телом "Новый свет",
          Кишат бесстыдные троттуары,
          Но в переулках - жизни нет,
          Там тьма и вьюги завыванье...
          Вот небо сжалилось - и снег
          Глушит трескучей жизни бег,
          Несет свое очарованье...
          Он вьется, стелется, шуршит,
          Он - тихий, вечный и старинный...
          Герой мой милый и невинный,
          Он и тебя запорошит,
          Пока бесцельно и тоскливо,
          Едва похоронив отца,
          Ты бродишь, бродишь без конца
          В толпе больной и похотливой...
          Уже ни чувств, ни мыслей нет,
          В пустых зеницах нет сиянья,
          Как будто сердце от скитанья
          Состарилось на десять лет...
          Вот робкий свет фонарь роняет...
          Как женщина, из-за угла
          Вот кто-то льстиво подползает...
          Вот - подольстилась, подползла,
          И сердце торопливо сжала
          Невыразимая тоска,
          Как бы тяжелая рука
          К земле пригнула и прижала...
          И он уж не один идет,
          А точно с кем-то новым вместе...
          Вот быстро по'д гору ведет
          Его "Крако'вское предместье";
          Вот Висла - снежной бури ад...
          Ища защиты за домами,
          Стуча от холода зубами,
          Он повернул опять назад...
          Опять над сферою Коперник
          Под снегом в думу погружен...
          (А рядом - друг или соперник -
          Идет тоска...) Направо он
          Поворотил - немного в гору...
          На миг скользнул ослепший взор
          По православному собору.
          (Какой-то очень важный вор,
          Его построив, не достроил...)
          Герой мой быстро шаг удвоил,
          Но скоро изнемог опять -
          Он начинал уже дрожать
          Непобедимой мелкой дрожью
          (В ней всё мучительно сплелось:
          Тоска, усталость и мороз...)
          Уже часы по бездорожью
          По снежному скитался он
          Без сна, без отдыха, без цели...
          Стихает злобный визг метели,
          И на Варшаву сходит сон...
          Куда ж еще идти? Нет мочи
          Бродить по городу всю ночь. -
          Теперь уж некому помочь!
          Теперь он - в самом сердце ночи!
          О, черен взор твой, ночи тьма,
          И сердце каменное глухо,
          Без сожаленья и без слуха,
          Как те ослепшие дома!..
          Лишь снег порхает - вечный, белый,
          Зимой - он площадь оснежит,
          И мертвое засыплет тело,
          Весной - ручьями побежит...
          Но в мыслях моего героя
          Уже почти несвязный бред...
          Идет... (По снегу вьется след
          Один, но их, как было, двое...)
          В ушах - какой-то смутный звон...
          Вдруг - бесконечная ограда
          Саксонского, должно быть, сада...
          К ней тихо прислонился он.

          Когда ты загнан и забит
          Людьми, заботой, иль тоскою;
          Когда под гробовой доскою
          Всё, что тебя пленяло, спит;
          Когда по городской пустыне,
          Отчаявшийся и больной,
          Ты возвращаешься домой,
          И тяжелит ресницы иней,
          Тогда - остановись на миг
          Послушать тишину ночную:
          Постигнешь слухом жизнь иную,
          Которой днем ты не постиг;
          По-новому окинешь взглядом
          Даль снежных улиц, дым костра,
          Ночь, тихо ждущую утра
          Над белым запушённым садом,
          И небо - книгу между книг;
          Найдешь в душе опустошенной
          Вновь образ матери склоненный,
          И в этот несравненный миг -
          Узоры на стекле фонарном,
          Мороз, оледенивший кровь,
          Твоя холодная любовь -
          Всё вспыхнет в сердце благодарном,
          Ты всё благословишь тогда,
          Поняв, что жизнь - безмерно боле,
          Чем quantum satis Бранда воли,
          А мир - прекрасен, как всегда.
          . . . . . . . . . . . . . . . .

               1910-1921

---------------------------------------------------------------------------
Предисловие было написано для публичного чтения третьей главы поэмы в
петроградском Доме искусств 12 июля 1919 года. Эпиграфом взяты слова
Сольнеса - героя драмы Ибсена "Строитель Сольнес ".

     fin de siecle - концом века (франц.).

     Аллея Роз - Улица в Варшаве.

     Education sentimentale - - чувствительное воспитание (франц.);
"Education sentimentale" - заглавие романа Г. Флобера.

     quantum satis - "В полную меру" (лат.) - лозунг Бранда, героя
одноименной драмы Г. Ибсена.



                                 ДВЕНАДЦАТЬ

                           1

                  Черный вечер.
                  Белый снег.
                  Ветер, ветер!
              На ногах не стоит человек.
                  Ветер, ветер
              На всем божьем свете!

                   Завивает ветер
                   Белый снежок.
               Под снежком - ледок.
                   Скользко, тяжко,
                   Всякий ходок
               Скользит - ах, бедняжка!

                   От здания к зданию
                   Протянут канат.
                   На канате - плакат:
           "Вся власть Учредительному Собранию!"
               Старушка убивается - плачет,
               Никак не поймет, что значит,
                   На что такой плакат,
                   Такой огромный лоскут?
           Сколько бы вышло портянок для ребят,
                   А всякий - раздет, разут...

               Старушка, как курица,
           Кой-как перемотнулась через сугроб.
               - Ох, Матушка-Заступница!
               - Ох, большевики загонят в гроб!

                   Ветер хлесткий!
                   Не отстает и мороз!
                   И буржуй на перекрестке
                   В воротник упрятал нос.

               А это кто? - Длинные волосы
               И говорит вполголоса:
                   - Предатели!
                   - Погибла Россия! -
               Должно быть, писатель -
                   Вития...

               А вон и долгополый -
               Сторонкой - за сугроб...
               Что' нынче невеселый,
                   Товарищ поп?

               Помнишь, как бывало
               Брюхом шел вперед,
               И крестом сияло
               Брюхо на народ?..

               Вон барыня в каракуле
               К другой подвернулась:
               - Ужь мы плакали, плакали...