ка, сплин,
          Век расшибанья лбов о стену
          Экономических доктрин,
          Конгрессов, банков, федераций,
          Застольных спичей, красных слов,
          Век акций, рент и облигаций,
          И малодейственных умов,
          И дарований половинных
          (Так справедливей - пополам!),
          Век не салонов, а гостиных,
          Не Рекамье, - а просто дам...
          Век буржуазного богатства
          (Растущего незримо зла!).
          Под знаком равенства и братства
          Здесь зрели темные дела...
          А человек? - Он жил безвольно:
          Не он - машины, города,
          "Жизнь" так бескровно и безбольно
          Пытала дух, как никогда...
          Но тот, кто двигал, управляя
          Марионетками всех стран, -
          Тот знал, что делал, насылая
          Гуманистический туман:
          Там, в сером и гнилом тумане,
          Увяла плоть, и дух погас,
          И ангел сам священной брани,
          Казалось, отлетел от нас:
          Там - распри кровные решают
          Дипломатическим умом,
          Там - пушки новые мешают
          Сойтись лицом к лицу с врагом,
          Там - вместо храбрости - нахальство,
          А вместо подвигов - "психоз",
          И вечно ссорится начальство,
          И длинный громоздко'й обоз
          Воло'чит за собой команда,
          Штаб, интендантов, грязь кляня,
          Рожком горниста - рог Роланда
          И шлем - фуражкой заменя...
          Тот век немало проклинали
          И не устанут проклинать.
          И как избыть его печали?
          Он мягко стлал - да жестко спать...

          Двадцатый век... Еще бездомней,
          Еще страшнее жизни мгла
          (Еще чернее и огромней
          Тень Люциферова крыла).
          Пожары дымные заката
          (Пророчества о нашем дне),
          Кометы грозной и хвостатой
          Ужасный призрак в вышине,
          Безжалостный конец Мессины
          (Стихийных сил не превозмочь),
          И неустанный рев машины,
          Кующей гибель день и ночь,
          Сознанье страшное обмана
          Всех прежних малых дум и вер,
          И первый взлет аэроплана
          В пустыню неизвестных сфер...
          И отвращение от жизни,
          И к ней безумная любовь,
          И страсть и ненависть к отчизне...
          И черная, земная кровь
          Сулит нам, раздувая вены,
          Все разрушая рубежи,
          Неслыханные перемены,
          Невиданные мятежи...
          Что' ж человек? - За ревом стали,
          В огне, в пороховом дыму,
          Какие огненные дали
          Открылись взору твоему?
          О чем - машин немолчный скрежет?
          Зачем - пропеллер, воя, режет
          Туман холодный - и пустой?

          Теперь - за мной, читатель мой,
          В столицу севера больную,
          На отдаленный финский брег!

          Уж осень семьдесят восьмую
          Дотягивает старый век.
          В Европе спорится работа,
          А здесь - по-прежнему в болото
          Глядит унылая заря...
          Но в половине сентября
          В тот год, смотри, как солнца много!
          Куда народ вали'т с утра?
          И до заставы всю дорогу
          Горохом сыплется ура,
          И Забалканский, и Сенная
          Кишат полицией, толпой,
          Крик, давка, ругань площадная...
          За самой городской чертой,
          Где светится золотоглавый
          Новодевичий монастырь,
          Заборы, бойни и пустырь
          Перед Московскою заставой, -
          Стена народу, тьма карет,
          Пролетки, дрожки и коляски,
          Султаны, кивера и каски,
          Царица, двор и высший свет!
          И пред растроганной царицей,
          В осенней солнечной пыли,
          Войска проходят вереницей
          От рубежей чужой земли...
          Идут, как будто бы с парада.
          Иль не оставили следа
          Недавний лагерь у Царьграда,
          Чужой язык и города?
          За ними - снежные Балканы,
          Три Плевны, Шипка и Дубняк,
          Незаживающие раны,
          И хитрый и неслабый враг...
          Вон - павловцы, вон - гренадеры
          По пыльной мостовой идут;
          Их лица строги, груди серы,
          Блестит Георгий там и тут,
          Разрежены их батальоны,
          Но уцелевшие в бою
          Теперь под рваные знамена
          Склонили голову свою...
          Конец тяжелого похода,
          Незабываемые дни!
          Пришли на родину они,
          Они - средь своего народа!
          Чем встретит их родной народ?
          Сегодня - прошлому забвенье,
          Сегодня - тяжкие виденья
          Войны - пусть ветер разнесет!
          И в час торжественный возврата
          Они забыли обо всем:
          Забыли жизнь и смерть солдата
          Под неприятельским огнем,
          Ночей, для многих - без рассвета,
          Холодную, немую твердь,
          Подстерегающую где-то -
          И настигающую смерть,
          Болезнь, усталость, боль и голод,
          Свист пуль, тоскливый вой ядра,
          Зальдевших ложементов холод,
          Негреющий огонь костра,
          И даже - бремя вечной розни
          Среди штабных и строевых,
          И (может, горше всех других)
          Забыли интендантов козни...
          Иль не забыли, может быть? -
          Их с хлебом-солью ждут подносы,
          Им речи будут говорить,
          На них - цветы и папиросы
          Летят из окон всех домов...
          Да, дело трудное их - свято!
          Смотри: у каждого солдата
          На штык надет букет цветов!
          У батальонных командиров -
          Цветы на седлах, чепраках,
          В петлицах выцветших мундиров,
          На конских челках и в руках...

          Идут, идут... Едва к закату
          Придут в казармы: кто - сменять
          На ранах корпию и вату,
          Кто - на' вечер лететь, пленять
          Красавиц, щеголять крестами,
          Слова небрежные ронять,
          Лениво шевеля усами
          Перед униженным "штрюком",
          Играя новым темляком
          На алой ленточке, - как дети...
          Иль, в самом деле, люди эти
          Так интересны и умны?
          За что они вознесены
          Так высоко, за что в них вера?

          В глазах любого офицера
          Стоят видения войны.
          На их, обычных прежде, лицах
          Горят заемные огни.
          Чужая жизнь свои страницы
          Перевернула им. Они
          Все крещены огнем и делом;
          Их речи об одном твердят:
          Как Белый Генерал на белом
          Коне, средь вражеских гранат,
          Стоял, как призрак невредимый,
          Шутя спокойно над огнем;
          Как красный столб огня и дыма
          Взвился над Горным Дубняком;
          О том, как полковое знамя
          Из рук убитый не пускал;
          Как пушку горными тропами
          Тащить полковник помогал;
          Как царский конь, храпя, запнулся
          Пред искалеченным штыком,
          Царь посмотрел и отвернулся,
          И заслонил глаза платком...
          Да, им известны боль и голод
          С простым солдатом наравне...
          Того, кто побыл на войне,
          Порой пронизывает холод -
          То роковое всё равно,
          Которое подготовляет
          Чреду событий мировых
          Лишь тем одним, что не мешает...
          Всё отразится на таких
          Полубезумною насмешкой...
          И власть торопится скорей
          Всех тех, кто перестал быть пешкой,
          В тур превращать, или в коней...

          А нам, читатель, не пристало
          Считать коней и тур никак,
          С тобой нас нынче затесало
          В толпу глазеющих зевак,
          Нас вовсе ликованье это
          Заставило забыть вчера...
          У нас в глазах пестрит от света,
          У нас в ушах гремит ура!
          И многие, забывшись слишком,
          Ногами штатскими пылят,
          Подобно уличным мальчишкам,
          Близ марширующих солдат,
          И этот чувств прилив мгновенный
          Здесь - в петербургском сентябре!
          Смотри: глава семьи почтенный
          Сидит верхом на фонаре!
          Его давно супруга кличет,
          Напрасной ярости полна,
          И, чтоб услышал, зонтик тычет,
          Куда не след, ему она.
          Но он и этого не чует
          И, несмотря на общий смех,
          Сидит, и в ус себе не дует,
          Каналья, видит лучше всех!..
          Прошли... В ушах лишь стонет эхо,
          А всё - не разогнать толпу;
          Уж с бочкой водовоз проехал,
          Оставив мокрую тропу,
          И ванька, тумбу огибая,
          Напер на барыню - орет
          Уже по этому случа'ю
          Бегущий подсобить народ
          (Городовой - свистки дает)...
          Проследовали экипажи,
          В казармах сыграна заря -
          И сам отец семейства даже
          Полез послушно с фонаря,
          Но, расходясь, все ждут чего-то...
          Да, нынче, в день возврата их,
          Вся жизнь в столице, как пехота,
          Гремит по камню мостовых,
          Идет, идет - нелепым строем,
          Великолепна и шумна...

          Пройдет одно - придет другое,
          Вглядись - уже не та она,
          И той, мелькнувшей, нет возврата,
          Ты в ней - как в старой старине...

          Замедлил бледный луч заката
          В высоком, невзначай, окне.
          Ты мог бы в том окне приметить
          За рамой - бледные черты,
          Ты мог бы некий знак заметить,
          Которого не знаешь ты,
          Но ты проходишь - и не взглянешь,
          Встречаешь - и не узнаешь,
          Ты за другими в сумрак канешь,
          Ты за толпой вослед пройдешь.
          Ступай, прохожий, без вниманья,
          Свой ус лениво теребя,
          Пусть встречный человек и зданье -
          Как все другие - для тебя.
          Ты занят всякими делами,
          Тебе, конечно, невдомек,
          Что вот за этими стенами
          И твой скрываться может рок...
          (Но, если б ты умом раскинул,
          Забыв жену и самовар,
          Со страху ты бы рот разинул
          И сел бы прямо на троттуар!)

          Смеркается. Спустились шторы.
          Набита комната людьми,
          И за прикрытыми дверьми
          Идут глухие разговоры,
          И эта сдержанная речь
          Полна заботы и печали.
          Огня еще не зажигали
          И вовсе не спешат зажечь.
          В вечернем мраке тонут лица,
          Вглядись - увидишь ряд один
          Теней неясных, вереницу
          Каких-то женщин и мужчин.
          Собранье не многоречиво,
          И каждый гость, входящий в дверь,
          Упорным взглядом молчаливо
          Осматривается, как зверь.
          Вот кто-то вспыхнул папироской:
          Средь прочих - женщина сидит:
          Большой ребячий лоб не скрыт
          Простой и скромною прической,
          Широкий белый воротник
          И платье черное - всё просто,
          Худая, маленького роста,
          Голубоокий детский лик,
          Но, как бы что найдя за далью,
          Глядит внимательно, в упор,
          И этот милый, нежный взор
          Горит отвагой и печалью...
          Кого-то ждут... Гремит звонок.
          Неспешно отворяя двери,
          Гость новый входит на порог:
          В своих движениях уверен
          И статен; мужественный вид;
          Одет совсем как иностранец,
          Изысканно; в руке блестит
          Высокого цилиндра глянец;

          Едва приметно затемнен
          Взгляд карих глаз сурово-кроткий;
          Наполеоновской бородкой
          Рот беспокойный обрамлен;
          Большеголовый, темновласый -
          Красавец вместе и урод:
          Тревожный передернут рот
          Меланхолической гримасой.

          И сонм собравшихся затих...
          Два слова, два рукопожатья -
          И гость к ребенку в черном платье
          Идет, минуя остальных...
          Он смотрит долго и любовно,
          И крепко руку жмет не раз,
          И молвит: "Поздравляю вас
          С побегом, Соня... Софья Львовна!
          Опять - на смертную борьбу!"
          И вдруг - без видимой причины -
          На этом странно-белом лбу
          Легли глубоко две морщины...

          Заря погасла. И мужчины
          Вливают в чашу ром с вином,
          И пламя синим огоньком
          Под полной чашей побежало.
          Над ней кладут крестом кинжалы.
          Вот пламя ширится - и вдруг,
          Взбежав над жженкой, задрожало
          В глазах столпившихся вокруг...
          Огонь, борясь с толпою мраков,
          Лилово-синий свет бросал,
          Старинной песни гайдамаков
          Напев согласный зазвучал,
          Как будто - свадьба, новоселье,
          Как будто - всех не ждет гроза, -
          Такое детское веселье
          Зажгло суровые глаза...

          Прошло одно - идет другое,
          Проходит пестрый ряд картин.
          Не замедляй, художник: вдвое
          Заплатишь ты за миг один
          Чувствительного промедленья,
          И, если в этот миг тебя
          Грозит покинуть вдохновенье, -
          Пеняй на самого себя!
          Тебе единым на потребу
          Да будет - пристальность твоя.

          В те дни под петербургским небом
          Живет дворянская семья.
          Дворяне - все родня друг другу,
          И приучили их века
          Глядеть в лицо другому кругу
          Всегда немного свысока.
          Но власть тихонько ускользала
          Из их изящных белых рук,
          И записались в либералы
          Честнейшие из царских слуг,
          А всё в брезгливости природной
          Меж волей царской и народной
          Они испытывали боль
          Нередко от обеих воль.
          Всё это может показаться
          Смешным и устарелым нам,
          Но, право, может только хам
          Над русской жизнью издеваться.
          Она всегда - меж двух огней.
          Не всякий может стать героем,
          И люди лучшие - не скроем -
          Бессильны часто перед ней,
          Так неожиданно сурова
          И вечных перемен полна;
          Как вешняя река, она
          Внезапно тронуться готова,
          На льдины льдины громоздить
          И на пути своем крушить
          Виновных, как и невиновных,
          И нечиновных, как чиновных...

          Так было и с моей семьей:
          В ней старина еще дышала
          И жить по-новому мешала,
          Вознаграждая тишиной
          И благородством запоздалым
          (Не так в нем вовсе толку мало,
          Как думать принято теперь,
          Когда в любом семействе дверь
          Открыта настежь зимней вьюге,
          И ни малейшего труда
          Не стоит изменить супруге,
          Как муж, лишившийся стыда).
          И нигилизм здесь был беззлобен,
          И дух естественных наук
          (Властей ввергающий в испуг)
          Здесь был религии подобен.
          "Семейство - вздор, семейство - блажь", -
          Любили здесь примолвить гневно,
          А в глубине души - всё та ж
          "Княгиня Марья Алексевна"...
          Живая память старины
          Должна была дружить с неверьем -
          И были все часы полны
          Каким-то новым "двоеверьем",
          И заколдован был сей круг:
          Свои словечки и привычки,
          Над всем чужим - всегда кавычки,
          И даже иногда - испуг;
          А жизнь меж тем кругом менялась,
          И зашаталось всё кругом,
          И ветром новое врывалось
          В гостеприимный старый дом:
          То нигилист в косоворотке
          Придет и нагло спросит водки,
          Чтоб возмутить семьи покой
          (В том видя долг гражданский свой),
          А то - и гость весьма чиновный
          Вбежит совсем не хладнокровно
          С "Народной Волею" в руках -
          Советоваться впопыхах,
          Что' неурядиц всех причиной?
          Что' предпринять пред "годовщиной"?
          Как урезонить молодежь,
          Опять поднявшую галдеж? -
          Всем ведомо, что в доме этом
          И обласкают, и поймут,
          И благородным мягким светом
          Всё осветят и обольют...

          Жизнь старших близится к закату.
          (Что ж, как полудня ни жалей,
          Не остановишь ты с полей
          Ползущий дым голубоватый).
          Глава семьи - сороковых
          Годов соратник; он поныне,
          В числе людей передовых,
          Хранит гражданские святыни,
          Он с николаевских времен
          Стоит на страже просвещенья,
          Но в буднях нового движенья
          Немного заплутался он...
          Тургеневская безмятежность
          Ему сродни; еще вполне
          Он понимает толк в вине,
          В еде ценить умеет нежность;
          Язык французский и Париж
          Ему своих, пожалуй, ближе
          (Как всей Европе: поглядишь -
          И немец грезит о Париже),
          И - ярый западник во всем -
          В душе он - старый барин русский,
          И убеждений склад французский
          Со многим не мирится в нем;
          Он на обедах у Бореля
          Брюжжит не плоше Щедрина:
          То - недоварены форели,
          А то - уха им не жирна.
          Таков закон судьбы железной:
          Нежданный, как цветок над бездной,
          Очаг семейный и уют...

          В семье нечопорно растут
          Три дочки: старшая томится
          И над кипсэком мужа ждет,
          Второй - всегда не лень учиться,
          Меньшая - скачет и поет,
          Велит ей нрав живой и страстный
          Дразнить в гимназии подруг
          И косоплеткой ярко-красной
          Вводить начальницу в испуг...
          Вот подросли: их в гости водят,
          В карете возят их на бал;

          Уж кто-то возле окон ходит,
          Меньшой записку подослал
          Какой-то юнкер шаловливый -
          И первых слез так сладок пыл,
          А старшей - чинной и стыдливой -
          Внезапно руку предложил
          Вихрастый идеальный малый;
          Ее готовят под венец...
          "Смотри, он дочку любит мало, -
          Ворчит и хмурится отец, -
          Смотри, не нашего он круга..."
          И втайне с ним согласна мать,
          Но ревность к дочке друг от друга
          Они стараются скрывать...
          Торопит мать наряд венчальный,
          Приданое поспешно шьют,
          И на обряд (обряд печальный)
          Знакомых и родных зовут...
          Жених - противник всех обрядов
          (Когда "страдает так народ").
          Невеста - точно тех же взглядов:
          Она - с ним об руку пойдет,
          Чтоб вместе бросить луч прекрасный,
          "Луч света в царство темноты"
          (И лишь венчаться не согласна
          Без флер д'оранжа и фаты).
          Вот - с мыслью о гражданском браке,
          С челом мрачнее сентября,
          Нечесаный, в нескладном фраке
          Он предстоит у алтаря,
          Вступая в брак "принципиально", -
          Сей новоявленный жених.
          Священник старый, либеральный,
          Рукой дрожащей крестит их,
          Ему, как жениху, невнятны
          Произносимые слова,
          А у невесты - голова
          Кружи'тся; розовые пятна
          Пылают на ее щеках,
          И слезы тают на глазах...

          Пройдет неловкая минута -
          Они воротятся в семью,
          И жизнь, при помощи уюта,
          В свою вернется колею;
          Им рано в жизнь; еще не скоро
          Здоровым горбиться плечам;
          Не скоро из ребячьих споров