И один фонарь качается
          На оснеженном берегу.

          И матрос, на борт не принятый,
          Идет, шатаясь, сквозь буран.
          Всё потеряно, всё выпито!
          Довольно - больше не могу...

          А берег опустелой гавани
          Уж первый легкий снег занес...
          В самом чистом, в самом нежном саване
          Сладко ли спать тебе, матрос?

           14 ноября 1909

             НА ОСТРОВАХ

          Вновь оснежённые колонны,
          Елагин мост и два огня.
          И голос женщины влюбленный.
          И хруст песка и храп коня.

          Две тени, слитых в поцелуе,
          Летят у полости саней.
          Но не таясь и не ревнуя,
          Я с этой новой - с пленной - с ней.

          Да, есть печальная услада
          В том, что любовь пройдет, как снег.
          О, разве, разве клясться надо
          В старинной верности навек?

          Нет, я не первую ласкаю
          И в строгой четкости моей
          Уже в покорность не играю
          И царств не требую у ней.

          Нет, с постоянством геометра
          Я числю каждый раз без слов
          Мосты, часовню, резкость ветра,
          Безлюдность низких островов.

          Я чту обряд: легко заправить
          Медвежью полость на лету,
          И, тонкий стан обняв, лукавить,
          И мчаться в снег и темноту,

          И помнить узкие ботинки,
          Влюбляясь в хладные меха...
          Ведь грудь моя на поединке
          Не встретит шпаги жениха...

          Ведь со свечой в тревоге давней
          Ее не ждет у двери мать...
          Ведь бедный муж за плотной ставней
          Ее не станет ревновать...

          Чем ночь прошедшая сияла,
          Чем настоящая зовет,
          Всё только - продолженье бала,
          Из света в сумрак переход...

           22 ноября 1909

             * * *

          С мирным счастьем покончены счеты,
          Не дразни, запоздалый уют.
          Всюду эти щемящие ноты
          Стерегут и в пустыню зовут.

          Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
          Да, я в это поверил с тех пор,
          Как пропел мне сиреной влюбленной
          Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.

           11 февраля 1910

             * * *

          Седые сумерки легли
          Весной на город бледный.
          Автомобиль пропел вдали
          В рожок победный.

          Глядись сквозь бледное окно,
          К стеклу прижавшись плотно...
          Глядись. Ты изменил давно,
              Бесповоротно.

           11 февраля 1910

             * * *

          Дух пряный марта был в лунном круге,
          Под талым снегом хрустел песок.
          Мой город истаял в мокрой вьюге,
          Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног.

          Ты прижималась всё суеверней,
          И мне казалось - сквозь храп коня -
          Венгерский танец в небесной черни
          Звенит и плачет, дразня меня.

          А шалый ветер, носясь над далью, -
          Хотел он выжечь душу мне,
          В лицо швыряя твоей вуалью
          И запевая о старине...

          И вдруг - ты, дальняя, чужая,
          Сказала с молнией в глазах:
          То душа, на последний путь вступая,
          Безумно плачет о прошлых снах.

           6 марта 1910.
          Часовня на Крестовском острове

             В РЕСТОРАНЕ

          Никогда не забуду (он был, или не был,
          Этот вечер): пожаром зари
          Сожжено и раздвинуто бледное небо,
          И на желтой заре - фонари.

          Я сидел у окна в переполненном зале.
          Где-то пели смычки о любви.
          Я послал тебе черную розу в бокале
          Золотого, как небо, аи.

          Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
          Взор надменный и отдал поклон.
          Обратясь к кавалеру, намеренно резко
          Ты сказала: "И этот влюблен".

          И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
          Исступленно запели смычки...
          Но была ты со мной всем презрением юным,
          Чуть заметным дрожаньем руки...

          Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
          Ты прошла, словно сон мой легка...
          И вздохнули духи, задремали ресницы,
          Зашептались тревожно шелка.

          Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
          И, бросая, кричала: "Лови!.."
          А монисто бренчало, цыганка плясала
          И визжала заре о любви.

           19 апреля 1910

             ДЕМОН

          Прижмись ко мне крепче и ближе,
          Не жил я - блуждал средь чужих...
          О, сон мой! Я новое вижу
          В бреду поцелуев твоих!

          В томленьи твоем исступленном
          Тоска небывалой весны
          Горит мне лучом отдаленным
          И тянется песней зурны.

          На дымно-лиловые горы
          Принес я на луч и на звук
          Усталые губы и взоры
          И плети изломанных рук.

          И в горном закатном пожаре,
          В разливах синеющих крыл,
          С тобою, с мечтой о Тамаре,
          Я, горний, навеки без сил...

          И снится - в далеком ауле,
          У склона бессмертной горы,
          Тоскливо к нам в небо плеснули
          Ненужные складки чадры...

          Там стелется в пляске и плачет,
          Пыль вьется и стонет зурна...
          Пусть скачет жених - не доскачет!
          Чеченская пуля верна.

           19 апреля 1910

             * * *
                                Там человек сгорел.
                                              Фет

          Как тяжело ходить среди людей
          И притворяться непогибшим,
          И об игре трагической страстей
          Повествовать еще не жившим.

          И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
          Строй находить в нестройном вихре чувства,
          Чтобы по бледным заревам искусства
          Узнали жизни гибельный пожар!

           10 мая 1910

             * * *

          Я коротаю жизнь мою.
          Мою безумную, глухую:
          Сегодня - трезво торжествую,
          А завтра - плачу и пою.

          Но если гибель предстоит?
          Но если за моей спиною
          Тот - необъятною рукою
          Покрывший зеркало - стоит?..

          Блеснет в глаза зеркальный свет,
          И в ужасе, зажмуря очи,
          Я отступлю в ту область ночи,
          Откуда возвращенья нет...

           17 сентября 1910

             * * *

          Идут часы, и дни, и годы.
          Хочу стряхнуть какой-то сон,
          Взглянуть в лицо людей, природы,
          Рассеять сумерки времен...

          Там кто-то машет, дразнит светом
          (Так зимней ночью, на крыльцо
          Тень чья-то глянет силуэтом,
          И быстро спрячется лицо).

          Вот меч. Он - был. Но он - не нужен.
          Кто обессилил руку мне? -
          Я помню: мелкий ряд жемчужин
          Однажды ночью, при луне,

          Больная, жалобная стужа,
          И моря снеговая гладь...
          Из-под ресниц сверкнувший ужас -
          Старинный ужас (дай понять)...

          Слова? - Их не было. - Что ж было? -
          Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
          Звенело, гасло, уходило
          И отделялось от земли...

          И умерло. А губы пели.
          Прошли часы, или года...
          (Лишь телеграфные звенели
          На черном небе провода...)
          И вдруг (как памятно, знакомо!)
          Отчетливо, издалека
          Раздался голос: Ecce homo!
          Меч выпал. Дрогнула рука...

          И перевязан шелком душным
          (Чтоб кровь не шла из черных жил),
          Я был веселым и послушным,
          Обезоруженный - служил.

          Но час настал. Припоминая,
          Я вспомнил: Нет, я не слуга.
          Так падай, перевязь цветная!
          Хлынь, кровь, и обагри снега!

           4 октября 1910

             УНИЖЕНИЕ

          В черных сучьях дерев обнаженных
          Желтый зимний закат за окном.
          (К эшафоту на казнь осужденных
          Поведут на закате таком).

          Красный штоф полинялых диванов,
          Пропыленные кисти портьер...
          В этой комнате, в звоне стаканов,
          Купчик, шулер, студент, офицер...

          Этих голых рисунков журнала
          Не людская касалась рука...
          И рука подлеца нажимала
          Эту грязную кнопку звонка...

          Чу! По мягким коврам прозвенели
          Шпоры, смех, заглушенный дверьми...
          Разве дом этот - дом в самом деле?
          Разве так суждено меж людьми?

          Разве рад я сегодняшней встрече?
          Что ты ликом бела, словно плат?
          Что в твои обнаженные плечи
          Бьет огромный холодный закат?

          Только губы с запекшейся кровью
          На иконе твоей золотой
          (Разве это мы звали любовью?)
          Преломились безумной чертой...

          В желтом, зимнем, огромном закате
          Утонула (так пышно!) кровать...
          Еще тесно дышать от объятий,
          Но ты свищешь опять и опять...

          Он не весел - твой свист замогильный...
          Чу! опять - бормотание шпор...
          Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,
          Шлейф твой с кресел ползет на ковер...

          Ты смела! Так еще будь бесстрашней!
          Я - не муж, не жених твой, не друг!
          Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
          В сердце - острый французский каблук!

           6 декабря 1911

             АВИАТОР

          Летун отпущен на свободу.
          Качнув две лопасти свои,
          Как чудище морское в воду,
          Скользнул в воздушные струи.

          Его винты поют, как струны...
          Смотри: недрогнувший пилот
          К слепому солнцу над трибуной
          Стремит свой винтовой полет...

          Уж в вышине недостижимой
          Сияет двигателя медь...
          Там, еле слышный и незримый,
          Пропеллер продолжает петь...

          Потом - напрасно ищет око:
          На небе не найдешь следа:
          В бинокле, вскинутом высоко,
          Лишь воздух - ясный, как вода...

          А здесь, в колеблющемся зное,
          В курящейся над лугом мгле,
          Ангары, люди, всё земное -
          Как бы придавлено к земле...

          Но снова в золотом тумане
          Как будто - неземной аккорд...
          Он близок, миг рукоплесканий
          И жалкий мировой рекорд!

          Всё ниже спуск винтообразный,
          Всё круче лопастей извив,
          И вдруг... нелепый, безобразный
          В однообразьи перерыв...

          И зверь с умолкшими винтами
          Повис пугающим углом...
          Ищи отцветшими глазами
          Опоры в воздухе... пустом!

          Уж поздно: на траве равнины
          Крыла измятая дуга...
          В сплетеньи проволок машины
          Рука - мертвее рычага...

          Зачем ты в небе был, отважный,
          В свой первый и последний раз?
          Чтоб львице светской и продажной
          Поднять к тебе фиалки глаз?

          Или восторг самозабвенья
          Губительный изведал ты,
          Безумно возалкал паденья
          И сам остановил винты?

          Иль отравил твой мозг несчастный
          Грядущих войн ужасный вид:
          Ночной летун, во мгле ненастной
          Земле несущий динамит?

           1910 - январь 1912

             * * *
                                   Моей матери

          Повеселясь на буйном пире,
          Вернулся поздно я домой;
          Ночь тихо бродит по квартире,
          Храня уютный угол мой.

          Слились все лица, все обиды
          В одно лицо, в одно пятно;
          И ветр ночной поет в окно
          Напевы сонной панихиды...

          Лишь соблазнитель мой не спит;
          Он льстиво шепчет: "Вот твой скит.
          Забудь о временном, о пошлом
          И в песнях свято лги о прошлом".

           6 января 1912

             ПЛЯСКИ СМЕРТИ

                  1

          Как тяжко мертвецу среди людей
          Живым и страстным притворяться!
          Но надо, надо в общество втираться,
          Скрывая для карьеры лязг костей...

          Живые спят. Мертвец встает из гроба,
          И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
          Чем ночь белее, тем чернее злоба,
          И перья торжествующе скрипят.

          Мертвец весь день труди'тся над докладом.
          Присутствие кончается. И вот -
          Нашептывает он, виляя задом,
          Сенатору скабрезный анекдот...

          Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
          Прохожих, и дома, и прочий вздор...
          А мертвеца - к другому безобразью
          Скрежещущий несет таксомотор.

          В зал многолюдный и многоколонный
          Спешит мертвец. На нем - изящный фрак.
          Его дарят улыбкой благосклонной
          Хозяйка - дура и супруг - дурак.

          Он изнемог от дня чиновной скуки,
          Но лязг костей музы'кой заглушон...
          Он крепко жмет приятельские руки -
          Живым, живым казаться должен он!

          Лишь у колонны встретится очами
          С подругою - она, как он, мертва.
          За их условно-светскими речами
          Ты слышишь настоящие слова:

          "Усталый друг, мне странно в этом зале". -
          "Усталый друг, могила холодна". -
          "Уж полночь". - "Да, но вы не приглашали
          На вальс NN. Она в вас влюблена..."

          А там - NN уж ищет взором страстным
          Его, его - с волнением в крови...
          В ее лице, девически прекрасном,
          Бессмысленный восторг живой любви...

          Он шепчет ей незначащие речи,
          Пленительные для живых слова,
          И смотрит он, как розовеют плечи,
          Как на плечо склонилась голова...

          И острый яд привычно-светской злости
          С нездешней злостью расточает он...
          "Как он умен! Как он в меня влюблен!"

          В ее ушах - нездешний, странный звон:
              То кости лязгают о кости.

           19 февраля 1912

                     2

          Ночь, улица, фонарь, аптека,
          Бессмысленный и тусклый свет.
          Живи еще хоть четверть века -
          Всё будет так. Исхода нет.

          Умрешь - начнешь опять сначала
          И повторится всё, как встарь:
          Ночь, ледяная рябь канала,
          Аптека, улица, фонарь.

           10 октября 1912

                  3

          Пустая улица. Один огонь в окне.
          Еврей-аптекарь охает во сне.

          А перед шкапом с надписью Venena,
          Хозяйственно согнув скрипучие колена,

          Скелет, до глаз закутанный плащом,
          Чего-то ищет, скалясь черным ртом...

          Нашел... Но ненароком чем-то звякнул,
          И череп повернул... Аптекарь крякнул,

          Привстал - и на другой свалился бок...
          А гость меж тем - заветный пузырек

          Сует из-под плаща двум женщинам безносым
          На улице, под фонарем белёсым.

           Октябрь 1912

                  4

          Старый, старый сон. Из мрака
               Фонари бегут - куда?
               Там - лишь черная вода,
               Там - забвенье навсегда.

               Тень скользит из-за угла,
               К ней другая подползла.
               Плащ распахнут, грудь бела,
          Алый цвет в петлице фрака.

          Тень вторая - стройный латник,
               Иль невеста от венца?
               Шлем и перья. Нет лица.
               Неподвижность мертвеца.

               В ворота'х гремит звонок,
               Глухо щелкает замок.
               Переходят за порог
          Проститутка и развратник...

          Воет ветер леденящий,
               Пусто, тихо и темно.
               Наверху горит окно.
                  Всё равно.

               Как свинец, черна вода.
               В ней забвенье навсегда.
               Третий призрак. Ты куда,
          Ты, из тени в тень скользящий?

           7 февраля 1914

             5

          Вновь богатый зол и рад,
          Вновь унижен бедный.
          С кровель каменных громад
          Смотрит месяц бледный,

          Насылает тишину,
          Оттеняет крутизну
          Каменных отвесов,
          Черноту навесов...

          Всё бы это было зря,
          Если б не было царя,
              Чтоб блюсти законы.

          Только не ищи дворца,
          Добродушного лица,
              Золотой короны.

          Он - с далеких пустырей
          В свете редких фонарей
              Появляется.

          Шея скручена платком,
          Под дырявым козырьком
              Улыбается.

           7 февраля 1914

             * * *

          Миры летят. Года летят. Пустая
          Вселенная глядит в нас мраком глаз.
          А ты, душа, усталая, глухая,
          О счастии твердишь, - который раз?

          Что' счастие? Вечерние прохлады
          В темнеющем саду, в лесной глуши?
          Иль мрачные, порочные услады
          Вина, страстей, погибели души?

          Что' счастие? Короткий миг и тесный,
          Забвенье, сон и отдых от забот...
          Очнешься - вновь безумный, неизвестный
          И за' сердце хватающий полет...

          Вздохнул, глядишь - опасность миновала...
          Но в этот самый миг - опять толчок!
          Запущенный куда-то, как попало,
          Летит, жужжит, торопится волчок!

          И, уцепясь за край скользящий, острый,
          И слушая всегда жужжащий звон, -
          Не сходим ли с ума мы в смене пестрой
          Придуманных причин, пространств, времен...

          Когда ж конец? Назойливому звуку
          Не станет сил без отдыха внимать...
          Как страшно всё! Как дико! - Дай мне руку,
          Товарищ, друг! Забудемся опять.

           2 июля 1912

             * * *
                                     Ночь без той, зовут кого
                                     Светлым именем: Ленора.
                                                   Эдгар По

          Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
          Решал всё тот же я - мучительный вопрос,
          Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
          Вошел тот джентльмен. За ним - лохматый пес.

          На кресло у огня уселся гость устало,
          И пес у ног его разлегся на ковер.
          Гость вежливо сказал: "Ужель еще вам мало?
          Пред Гением Судьбы пора смириться, со:р".

          "Но в старости - возврат и юности, и жара..." -
          Так начал я... но он настойчиво прервал:
          "Она - всё та ж: Линор безумного Эдгара.
          Возврата нет. - Еще? Теперь я всё сказал".

          И странно: жизнь была - восторгом, бурей, адом,
          А здесь - в вечерний час - с чужим наедине -
          Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
          Представилась она гораздо проще мне...

          Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
          В час горький на меня уставит добрый взор,
          И лапу жесткую положит на колено,
          Как будто говорит: Пора смириться, со:р.

           2 ноября 1912

             * * *

          Есть игра: осторожно войти,
          Чтоб вниманье людей усыпить;
          И глазами добычу найти;
          И за ней незаметно следить.

          Как бы ни был нечуток и груб
          Человек, за которым следят, -
          Он почувствует пристальный взгляд
          Хоть в углах еле дрогнувших губ.

          А другой - точно сразу поймет:
          Вздрогнут плечи, рука у него;
          Обернется - и нет ничего;
          Между тем - беспокойство растет.

          Тем и страшен нев