ведения империи и бастуют два месяца.
     (Между  прочим, у замечательного  русского  поэта  Афанасия  Фета  была
примечательная привычка. В течение многих лет он, проезжая по Москве, каждый
день  приказывал кучеру остановиться  возле  университета, опускал  стекло и
плевал  в  сторону "цитадели  знаний".  Об этом рассказала в  своих мемуарах
сестра  А.П.  Чехова.  Современный  комментатор-интеллигент  охарактеризовал
действия Фета  как "злобное невежество" -- а это лишний раз  доказывает, что
интеллигенция неизлечима...)
     14 мая 1906 г. в Севастополе брошена бомба в коменданта города генерала
Неплюева. Генерал уцелел, но погибло восемь случайных прохожих (в  том числе
двое детей), несколько десятков человек ранены. Но  депутаты Государственной
думы публично называют суд над схваченными на месте  преступления бомбистами
"кровопролитием", а левая печать призывает родственников погибших  отбросить
эмоции  и  понять,  что их близкие погибли по  чистой  случайности,  во  имя
святого дела...
     Впрочем, это не единственный случай, когда жертвами террора становились
абсолютно непричастные.  Летом 1906  г. в Петергофе  вместо генерала Трепова
убили  генерала Козлова. В Пензе вместо жандармского  генерала Прозоровского
по ошибке убили пехотного генерала Лиссовского.  В Киеве вместо жандармского
генерала Новицкого ударили ножом отставного армейского генерала.
     В  том  же  году депутат  Думы  Герценштейн  с  думской трибуны  весело
называет   "иллюминациями"   многочисленные   поджоги   дворянских   усадеб,
сопровождавшиеся  убийствами,  изнасилованиями, зверствами.  Именно  за  эти
слова, а не за еврейское происхождение правые вскоре убили весельчака...
     14  мая  того  же года боевики  из "еврейской  самообороны"  обстреляли
католический  крестный   ход,  что  повлекло  за   собой  еврейский  погром,
прекращенный  спешно прибывшими  войсками.  Комиссия  из  членов  Госдумы...
обвинила правительство в организации погрома.
     В Сибири, в  Томске, левые  боевики начали стрелять  из револьверов  по
крестному   ходу.  Его  участники,   оказавшись   под  огнем,  кинулись   на
революционеров, отобрали оружие, загнали "леваков" в здание народного дома и
сгоряча подожгли его, мстя  за подлое нападение, за убитых и раненых. Печать
окрестила эти события "зверствами черносотенцев".
     Эсерка  Мария  Спиридонова  убивает  на  улице  чиновника  гражданского
ведомства.  Из  тюрьмы  переправляет  на   волю  бредовое   письмо,  обвиняя
допрашивавших ее  жандармов  в пытках  и изнасиловании.  Позже на  суде  она
откажется  от  этих  показаний,  к  тому  же  учиненная  по  горячим  следам
экспертиза не  обнаружит следов пыток и констатирует, что девственность юной
фурии  никоим  образом  не  нарушена.  Однако  оба  офицера  уже  застрелены
боевиками...
     Только  за первые  шесть  месяцев  1906  г. революционерами  убито  499
человек -- но Дума, к недоумению иностранных журналистов, пытается протащить
закон об амнистии  за любые преступления, если только они имеют политический
характер!
     Террористка,  дочь  якутского  вице-губернатора   (!),  отправленная  в
швейцарский  санаторий  подлечить  головку,  прямо  в  лечебнице убивает  из
пистолета  немецкого  купца, имевшего  несчастье  быть  похожим на  министра
Дурново...
     Впрочем, это началось еще с Веры Засулич -- когда юная особа, всадившая
шесть пуль  в  "царского  сатрапа", была  не только  оправдана судом,  но  и
встречена аплодисментами толпы.
     Считалось  само  собой  разумеющимся,  что  человек  из  "образованного
общества" должен желать  поражения России в японской  войне. Купец, эмигрант
П.  Бурышкин  с горечью  пишет  в  своих  воспоминаниях,  что  "образованное
общество"  проявляло  фантастическое  равнодушие  к  деятельности  и  нуждам
российских предпринимателей, купцов,  заводчиков. "Купчина  толстопузый" был
лишь персонажем фельетонов и карикатур... [23]
     Однако и среди "образованного  общества" находились смелые, болевшие за
Россию люди,  не побоявшиеся  выступить против либеральной  чумы.  В 1909 г.
появилась книга  "Вехи.  Сборник статей о  русской  интеллигенции",  которую
можно охарактеризовать кратко: "Интеллектуалы против интеллигентов" [38].
     В  самом  деле,  наша   милейшая  интеллигенция  обожает  в   спорах  с
проворством карточного шулера подменять  понятия. Тот, кто  выступает против
"интеллигенции", обвиняется  в  том,  что...  выступает  против  интеллекта,
против культуры, знаний, образования. На сем скользком поприще интеллигенция
не чурается ни подлогов, ни лжи, ни демагогии.
     В   жизни  обстоит   как  раз  наоборот.   Интеллект  --  это  одно,  а
"интеллигент"  --  это  другое.  Авторы   сборника  "Вехи"  --  не  какие-то
полуграмотные лабазники-охотнорядцы*, а люди, с чьими именами прочно связаны
эпитеты  "известный",   "выдающийся".  Бердяев,  С.   Булгаков,   Гершензон,
Кистяковский, Струве, Изгоев, Франк -- интеллектуалы, историки,  экономисты,
философы.
     *   Слово   "охотнорядцы"  носит  в  интеллигентской  литературе  после
известных  беспорядков   80-х  гг.  прошлого  века  символ  чего-то  зверски
реакционного.  Однако  что   плохого  в  том,  что  частные  предприниматели
разогнали демонстрацию буйствующих юнцов-радикалов, пусть и приложив кому-то
по шее?
     Приведу лишь наиболее  знаменательные отрывки,  отнюдь  не вырванные из
общего контекста...
     Н.А. БЕРДЯЕВ: "В русской интеллигенции рационализм сознания сочетался с
исключительной  эмоциональностью  и   со  слабостью   самоценной  умственной
жизни...  Сама наука и научный  дух не  привились у нас,  были восприняты не
широкими  массами  интеллигенции,  а   лишь  немногими.  Ученые  никогда  не
пользовались у нас  особенным  уважением  и популярностью, и  если  они были
политическими индефференистами, то сама их наука считалась ненастоящей..."
     С.Н. БУЛГАКОВ: "Весь  идейный багаж, все духовное оборудование вместе с
передовыми бойцами,  застрельщиками,  агитаторами,  пропагандистами  был дан
революции  интеллигенцией.  Она духовно  оформляла инстинктивные  стремления
масс,  зажигала  их  своим  энтузиазмом,  словом,  была  нервами   и  мозгом
гигантского тела революции.  В  этом смысле революция  есть  духовное детище
интеллигенции,  а следовательно,  ее история есть исторический суд над  этой
интеллигенцией...  Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла  дальше
внешнего усвоения  новейших политических  и социальных идей  Запада,  причем
приняла  их  в  связи  с  наиболее  резкими  и  крайними  формами  философии
просветительства  (т.е.  атеизма -- А.Б.). Вначале было варварство,  а затем
воссияла цивилизация,  т.е. просветительство, материализм, атеизм, социализм
-- вот несложная философия истории среднего русского интеллигента...
     Героизм --  вот то слово, которое выражает, по моему  мнению,  основную
сущность   интеллигентского   мировоззрения   и   идеала,   притом   героизм
самообожания...   Интеллигент,  особенно   временами,  впадал  в   состояние
героического  экстаза с  явно  истерическим  оттенком.  Россия  должна  быть
спасена, и спасителем ее может и должна  явиться интеллигенция вообще и даже
имярек в  частности  --  и  помимо  его  нет  спасителя  и  нет  спасения...
Героический интеллигент  не довольствуется поэтому ролью скромного работника
(даже если он  и вынужден ею ограничиваться), его  мечта --  быть спасителем
человечества  или по  крайней  мере  русского народа... Для  него  необходим
(конечно, в мечтаниях) не  обеспеченный  минимум, но героический максимум...
Даже если  он  и  не видит  возможности сейчас  осуществить  этот максимум и
никогда ее не увидит,  в мыслях он занят только им.  Он  делает исторический
прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем,  вперяет
свой взор лишь в самую светлую  точку на краю исторического  горизонта... Во
имя веры в программу лучшими представителями интеллигенции приносятся жертвы
жизнью,   здоровьем,   свободой,   счастьем...    ("худшие"    представители
интеллигенции, которых  гораздо  больше,  охотнейше приносят в  жертву чужие
жизни, здоровье,  свободу  и  счастье  --  А.Б.). Хотя  все  чувствуют  себя
героями,  одинаково  призванными быть  провидением  и спасителями, но они не
сходятся в  способах  и путях этого спасения... С интеллигентским  движением
происходит   нечто   вроде   самоотравления...   Интеллигенция,   страдающая
"якобинизмом", стремящаяся  к "захвату власти", к "диктатуре" во имя народа,
неизбежно  разбивается и распыляется на враждующие меж собой фракции, и  это
чувствуется  тем острее, чем выше  поднимается температура героизма... Герой
есть до некоторой степени  сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним
своим в горделивую и вызывающую  позу спасителя, и при всем своем стремлении
к  демократизму  интеллигенция  есть лишь  особая  разновидность  сословного
аристократизма, надменно  противопоставляющая себя "обывателям".  Кто  жил в
интеллигентских кругах, хорошо знает это  высокомерие и самомнение, сознание
своей  непогрешимости и  пренебрежение  к инакомыслящим... Вследствие своего
максимализма интеллигенция  остается  малодоступна  к доводам  исторического
реализма и научного знания...
     ...В нашей литературе много раз указывалась духовная оторванность нашей
интеллигенции  от народа. По мнению Достоевского, она пророчески предсказана
была уже Пушкиным, сначала в образе вечного скитальца Алеко, а затем Евгения
Онегина...   И   действительно,   чувства   кровной   исторической    связи,
сочувственного интереса,  любви к своей истории, эстетического ее восприятия
поразительно мало у интеллигенции, на  ее  палитре  преобладают  две краски,
черная для прошлого и розовая для будущего..."
     М.О.  ГЕРШЕНЗОН:  "Что  делала  наша  интеллигентская  мысль  последние
полвека?   Я   говорю,   разумеется,   об   интеллигентской   массе.   Кучка
революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: "Все на улицу!
Стыдно сидеть дома!"  -- и все создания высыпали на площадь: хромые, слепые,
безрукие, ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади,  голося
и перебраниваясь. Дома -- грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого.
Он на  людях, он  спасает  народ -- да оно и легче,  и занятнее, чем  черная
работа  дома.  Никто  не  жил -- все  делали  (или делали  вид,  что делают)
общественное  дело...  а  в  целом  интеллигентский  быт  ужасен:  подлинная
мерзость запустения, ни малейшей дисциплины,  ни малейшей последовательности
даже  во  внешнем, день уходит неизвестно на что, сегодня так,  а завтра, по
вдохновению,  все  вверх  ногами;  праздность,  неряшливость,   гомерическая
неаккуратность в  личной  жизни,  наивная  недобросовестность  в  работе,  в
общественных  делах  необузданная  склонность  к  деспотизму  и  совершенное
отсутствие уважения  к чужой  личности, перед  властью  то  гордый вызов, то
покладистость -- не коллективная*, я не о ней говорю, а личная...
     *   Насмотрелись  и  коллективной   покладистости,  групповых  призывов
"раздавить гадину" и в 37-м, и в 93-м...
     Примечание  ко  2-му изданию: эта характеристика нашей  интеллигентской
массы была признана клеветою  и  кощунством**. Но вот что, десять лет назад,
писал  Чехов:  "Я  не  верю  в  нашу  интеллигенцию,  лицемерную, фальшивую,
истеричную,  невоспитанную,  лживую,  не  верю  даже, когда  она  страдает и
жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее  же недр" (письмо к  И.И. Орлову
22 февраля 1889  г. в  вышедшем на днях сборнике писем  А.П. Чехова под ред.
Бочкарева).  Последние  слова Чехова  содержат в  себе верный намек: русская
бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции...
     ...Чем  подлиннее   был   талант,   тем   ненавистнее  ему   были  шоры
интеллигентской общественно-утилитарной морали, так что силу художественного
гения  у нас почти безошибочно можно было измерять степенью его ненависти  к
интеллигенции: достаточно назвать гениальнейших: Л. Толстого и Достоевского,
Тютчева и Фета... То,  чем  жила интеллигенция, для них не существовало... в
лице своих духовных вождей она (интеллигенция -- А.Б.) творила партийный суд
над  свободной  истиной  творчества  и  выносила приговоры:  Тютчеву  --  за
невнимание,  Фету  -- за  посмеяние, Достоевского об®являла  реакционным,  а
Чехова индифферентным... А масса этой интеллигенции была  безлична, со всеми
свойствами  стада:  тупой  косностью   своего  радикализма  и   фанатической
нетерпимостью. Могла ли эта кучка искалеченных душ остаться близкой народу?
     ** Ну разумеется, шум  после выхода книги поднялся страшный, удивляюсь,
как никого  из  авторов  тогда не  убили...  Однако взбешенная  "либеральная
интеллигенция"   разослала   по   России   ораторов,   читавших   лекции   о
реакционности,  полнейшем  ничтожестве  и профессиональной несостоятельности
авторов "Вех"...
     ...Она  выбивалась  из  сил,  чтобы просветить народ,  она засыпала его
миллионами  экземпляров  популярно-научных   книжек,   учреждала  для   него
библиотеки и читальни, издавала для него дешевые журналы -- и все без толку,
потому  что она не заботилась о том, чтобы приноровить весь этот  материал к
его уже готовым понятиям, и об®ясняла ему частные вопросы знания без всякого
отношения к его  центральным убеждениям, которых она не только не знала,  но
даже не  предполагала ни в  нем, ни вообще  в  человеке... Сонмище  больных,
изолированных в родной  стране, -- вот  что такое русская интеллигенция... в
длинной  веренице   интеллигентских   типов,   зарисованных   таким   тонким
наблюдателем, как Чехов, едва ли найдется пятьшесть нормальных человек. Наша
интеллигенция  на девять десятых поражена неврастенией: между ними почти нет
здоровых  людей  --  все  желчные,  угрюмые,  беспокойные  лица,  искаженные
какой-то тайной неудовлетворенностью, все недовольны, не то озлоблены, не то
огорчены..."
     А.С. ИЗГОЕВ:  "До  последних  революционных  лет  творческие  даровитые
натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося
ее высокомерия и деспотизма".
     Б.А. КИСТЯКОВСКИЙ:  "Русская интеллигенция никогда  не  уважала  права,
никогда  не  видела в  нем  ценности,  из  всех  культурных  ценностей право
находилось  у  нас   в  наибольшем  загоне.  При  таких  условиях   у  нашей
интеллигенции  не  могло   создаться  и  прочного  правосознания,  напротив,
последнее стоит на крайне  низком уровне  развития...  Русская интеллигенция
состоит   из   людей,   которые   ни    индивидуально,   ни   социально   не
дисциплинированы...  В  идейном развитии нашей интеллигенции,  поскольку оно
отразилось в  литературе,  не участвовала ни одна правовая идея. И теперь  в
той   совокупности   идей,   из  которой   слагается   мировоззрение   нашей
интеллигенции, идея права не играет никакой роли".
     П.Б. СТРУВЕ:  "В 60-х годах с их развитием журналистики и  публицистики
"интеллигенция"  явственно  отделяется от  образованного  класса,  как нечто
духовно  особое.  Замечательно,  что наша национальная  литература  остается
областью,  которую  интеллигенция  не  может  захватить.*  Великие  писатели
Пушкин,   Лермонтов,   Гоголь,   Тургенев,   Достоевский,  Чехов  не   носят
интеллигентского лика... даже Герцен,  несмотря  на свой социализм и атеизм,
вечно борется в себе с интеллигентским ликом...
     * Увы, с тех пор произошли роковые перемены.
     ...Интеллигенция  нашла  в  народных  массах  лишь  смутные  инстинкты,
которые говорили далекими голосами слившимися  в какой-то гул.  Вместо того,
чтобы  этот  гул   претворить   систематической  воспитательной  работой   в
сознательные  членораздельные  звуки  национальной  личности,  интеллигенция
прицепила  к  этому  гулу свои  короткие  книжные формулы.  Когда гул  стих,
формулы повисли в воздухе..."**
     ** Точное описание нашей "перестройки"...
     С.Л. ФРАНК: Русский интеллигент не  знает никаких абсолютных ценностей,
кроме   критериев,  никакой   ориентировки   в   жизни,   кроме   морального
разграничения  людей, поступков,  состоянии на хорошие и  дурные,  добрые  и
злые.*  У  нас  нужны  особые,  настойчивые указания, исключительно  громкие
призывы, которые  для большинства  звучат  всегда несколько  неестественно и
аффектированно... Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют
власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно
и,  во всяком случае,  всегда приносятся им в жертву  моральным ценностям...
Начиная с восторженного  поклонения естествознанию  в  60-х  годах  и кончая
самоновейшими   научными    увлечениями    вроде   эмпириокритицизма,   наша
интеллигенция искала  в мыслителях и их системах не истины научной, а пользы
для   жизни,  оправдания  или  освящения  какой-либо   общественно-моральной
тенденции... Эта характерная  особенность русского интеллигентского мышления
-- неразвитость в нем того, что Ницше  называл интеллектуальной совестью, --
настолько   общеизвестна   и   очевидна,  что  разногласия   может  вызвать,
собственно, не ее констатация, а лишь ее оценка...
     * Блестящее подтверждение того, что эти слова нисколько не устарели, мы
имеем и в наши дни. Российский парламент 1993 г. был "плохой" -- и его можно
расстрелять из танков. Белорусский  парламент  1996  г.  был  "хороший" -- и
Лукашенко, распустивший его (всего лишь распустив!), -- фашист и тиран...
     ...Лучи варварского иконоборчества, неизменно горящие в интеллигентском
сознании..."
     После Октября интеллектуалов либо  уничтожали, либо высылали за границу
(как  произошло и  с некоторыми авторами "Вех") --  зато интеллигенция самым
великолепным образом устроилась при большевиках,  поскольку ее мировоззрению
как нельзя лучше  отвечали  идеи "всемирного пожара" и  "нового  искусства".
Двадцать лет после революции интеллигенция  правила бал, пока реалист Сталин
не выбрал  синицу в руках -- и интеллигентов долго топтали сапогами в тех же
самых  подвалах, где они  сами измывались  над  теми, кто  входил  в понятие
"неизбежные издержки".
     Лучше всего  о  том, что и сегодня  не  потеряла актуальности ни единая
строчка "Вех",  свидетельствует статья Солженицына "Образованщина", вышедшая
в 1974 г. [75].
     Солженицын:  "Интеллигенция  сумела  раскачать  Россию до  космического
взрыва,  но  не сумела управить ее обломками.  Потом, озираясь из эмиграции,
сформулировала интеллигенция  оправдание себе: оказался "народ -- не такой",
"народ обманул ожидания интеллигенции". Так  в этом и состоял диагноз "Вех",
что, обожествляя народ, интеллигенция не знала его, была  от него безнадежно
отобщена!"
     И не только "отобщена"... Тот же С.Н. Булгаков предупреждал, что вера в
чудо  преобразования  мира  и  души  человека   может  привести  к   "особой
разновидности духовного аристократизма, надменно  противопоставляющего  себя
обывателям". И  раз®яснял свою мысль подробно: "В  своем отношении к народу,
служение  которому  ставит  своей  задачей  интеллигенция, она  постоянно  и
неизбежно  колеблется между  двумя  крайностями  --  народопоклонничества  и
духовного  аристократизма.  Потребность народопоклонничества... вытекает  из
самих основ интеллигентской веры.  Но из нее же с  необходимостью вытекает и
противоположное   --   высокомерное  отношение  к   народу  как  к   об®екту
спасительного воздействия,  как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке
для  воспитания "сознательности",  непросвещенному в интеллигентском  смысле
слова".
     Этот  "духовный  аристократизм"  привел  к  тому,  что  в  первые  годы
Советской власти среди лютовавших  чекистов  хватало самых  что  ни на  есть
патентованных  интеллигентов  --  от Менжинского  до  доктора  Кедрова.  (По
некоему странному совпадению чуть ли  не  вся гитлеровская верхушка состояла
опять-таки из классической интеллигенции -- неудачливый художник, фармацевт,