ими матами на полу и скамьями по стенам. За единственным  столом  с
голой  пластмассовой  крышкой  сидело  трое,  судя  по  нашивкам,   высших
полицейских чинов. Мой спутник,  стараясь  ступать  как  можно  бесшумнее,
подвел меня к столу и так  же  бесшумно  исчез,  оставив  меня  наедине  с
ареопагом экзаменаторов.  Только  стул,  за  спинку  которого  я  невольно
схватился, отделял меня от моей судьбы  в  лице  трех  безликих  судей.  Я
говорю - безликих, потому что все они были на одно лицо;  одинаково  сухи,
морщинисты и выбриты до припудренной синевы на запавших щеках.  Именно  те
стражи, коим и надлежит встречать грешников у врат Дантова ада.
   - Мсье Ано? - спросил  меня  по-французски  страж  в  центре.  -  Будем
говорить на вашем родном языке?
   - Предпочитаю английский, мсье.
   - Садитесь.
   Я сел.
   Он нажал кнопку, одну из нескольких, еле заметных на крышке стола, и  в
дверях возник мой конвоир.
   -  Пригласите  тренинг-экспертов,  -  сказал  старший  экзаменатор   (я
мысленно называл его старшим, судя по занимаемому им центральному месту).
   Конвоир  исчез  и  впустил  троих  парней,  голых  по  пояс,  в   серых
тренировочных брюках. В наиболее крупном и мускулистом я узнал Шнелля.  Он
тоже меня узнал,  но  только  глаза  его  усмехнулись  -  лицо  оставалось
каменным.
   - Вы занимались гимнастикой? - спросил меня старший экзаменатор  и,  не
дожидаясь ответа, добавил: - Попробуйте турник и коня.
   Я несколько раз подтянулся на турнике  и  сделал  пять-шесть  махов  на
коне. Махи получились менее неуклюжими, чем эксперимент на перекладине.
   - Три, - сказал Шнелль.
   - Четыре, - в один голос откликнулись его спутники.
   Судьи пошептались и что-то занесли в свои рапортички.
   - Наденьте ему перчатки, Оливье, - сказал экзаменатор слева.
   - Разрешите мне, - шагнул вперед Шнелль.
   - Вы тяжелее его, Шнелль, - возразил  экзаменатор,  -  Оливье  подойдет
лучше.
   Оливье - голубоглазый блондин моих лет -  ловко  надел  мне  боксерские
перчатки  (интересно,   "облака"   ли   их   смоделировали   или   проявил
самодеятельность какой-нибудь легковес или тяжеловес  с  незаблокированной
профессиональной памятью) и подлез под канат. Ринг был рядом, с тремя туго
натянутыми канатами на белых столбах.
   - Боксировал когда-нибудь? - спросил Оливье.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Что-нибудь знаешь? Удар? Стойку?
   - Ничего.
   - Он никогда не боксировал, капитан, -  неуверенно  проговорил  Оливье,
обращаясь к экзаменатору слева.
   - Проверим его реакцию, - сказал тот.
   Оливье отступил на шаг и шепнул мне:
   - Нападай.
   Вместо нападения я  сымпровизировал  что-то  вроде  боксерской  стойки.
Оливье легонько шлепнул меня в грудь. Я отшатнулся и, как мне  показалось,
ударил его в лицо. Но это мне только показалось. Правая моя рука встретила
воздух, а кулак противника в черной тугой перчатке сбил меня с ног.
   - Один... два... три... -  по  привычке  начал  Оливьер  но  я  тут  же
вскочил.
   И снова упал, сбитый таким же точным и сильным ударом. На  этот  раз  я
решил не вставать: ну их к черту!
   Но считать никто не стал.
   - Снимите с него перчатки, Оливье. Одно очко.
   - Не больше, капитан.
   -  Попробуем  просто  "файт",  -  сказал  левый   экзаменатор.   -   От
"спортинг-файт", - пояснил он мне, - это отличается тем,  что  в  бою  нет
никаких правил. Защищайтесь и нападайте, как  вам  будет  угодно:  ногами,
руками, подножкой, головой...
   Я внутренне усмехнулся. Боксировать я не умел, но знал  самбо.  Рискну.
Оглядев моих тренинг-экспертов, я  прочел  злорадное  торжество  в  глазах
Шнелля: он все еще не простил мне поражения на скачках.
   - Если пробовать, так с сильнейшим, - сказал  я  экзаменаторам.  -  Как
противник, патрульный Шнелль меня вполне устраивает.
   - Ваше право, - согласился экзаменатор.
   Шнелль уже с нескрываемым злорадством - он даже торжествующей улыбки не
спрятал - вышел не на ринг, а на большой квадратный мат  рядом  и  стал  в
позе партерного акробата, приготовившегося к прыжку партнера.
   - Не подходи к нему слишком близко, - шепнул мне Оливье,  -  он  ударит
ногою в пах.
   Я знал эти штучки. Шаг. Еще шаг. Еще. Шнелль напоминал сжатую  стальную
пружину. Еще шаг - и ударит. Но я не  шагнул,  а  прыгнул.  Вверх  и  чуть
вправо, так что взлетевшая правая нога Шнелля ударила, как и  моя  рука  в
схватке с Оливье, только воздух. В ту же секунду я перебросил Шнелля через
голову. Он грузно грохнулся на пол, так грузно, что  даже  толща  мата  не
смягчила удара.
   - Браво! - крикнул Оливье. - Шесть.
   - Пять, - поправил его сосед, до  сих  пор  не  принимавший  участия  в
упражнениях.
   - Пять? - переспросил, подымаясь, Шнелль. - А хотите нуль?
   Он, все еще не понимая, считая свою  неудачу  случайностью,  попробовал
сбить меня подножкой. Я ушел. Он повторил прием, открыв руку.  Я,  ухватив
ее, снова перекинул  его  через  голову.  Зрительно  -  это  король-прием,
эффектнейший из эффектных. Хруст едва не сломанной  руки,  отчаянный  крик
боли и грузный шлепок несобранного тела  о  мат  слились  в  один  звук  -
колокол моей победы.
   - Шесть, - повторил Оливье.
   Экзаменаторы, не возражая, черкнули что-то в своих рапортичках.
   - Стрелять умеешь? - спросил старший.
   - Из лука.
   - Из автомата не пробовал?
   - Нет, конечно, ведь даже в тирах только луки и стрелы.
   - Дайте ему оружие, Рой, и покажите, как надо работать.
   Третий из тренинг-экспертов, оценивший мою схватку со Шнеллем пятеркой,
взял  автомат  и  подвел  меня  к  стойке  тира.  В  двадцати   шагах   на
длинной-предлинной скамье стоял ряд пустых винных бутылок, чуть  дальше  -
такой же ряд жестяных консервных банок,  а  шагах  в  пятидесяти  -  снова
бутылки, только реже и выше. На стене над ними ленточкой чьи-то  портреты,
чуть крупнее газетных.
   Рой, не торопясь,  об®яснил  мне  устройство  автомата,  как  целиться,
спускать предохранитель и нажимать на спусковой крючок.
   - Попробуй первый ряд.
   Я снес его одной очередью.
   Рой внимательно посмотрел, как я держу автомат, заглянул мне в глаза  и
молча кивнул на консервные банки.
   Я снес и их.
   - Вы солгали, Ано, - проговорил старший  экзаменатор,  -  так  стрелять
может только знакомый с огнестрельным оружием.
   - А я и знаком. Но вы спрашивали меня  об  автомате,  а  я  стрелял  из
охотничьего ружья.
   - Когда?
   - Когда был "диким".
   Ни малейшего удивления не отразилось на лицах моих  судей.  "Знают",  -
подумал я. Значит, и это прошло без промаха.
   - А вам известно, что вы признаетесь в государственном преступлении?
   - Какое же это преступление, если утро после Начала застало меня в лесу
с охотничьей двустволкой в руках.
   - Где же она?
   - Я  потерял  ее  на  переправе.  Нас  преследовали  колонны  муравьев.
Невосполнимая потеря.
   - Чепуха, - засмеялся экзаменатор справа,  до  сих  пор  не  выражавший
своего отношения к моим ответам, - патроны к дробовику скоро бы кончились.
Где бы вы их достали? Охоту запретили уже в первые месяцы Начала.
   - Вы сказали "нас"... - снова начал старший  экзаменатор,  не  забывший
моей реплики.
   - Да, я был не один.  В  лесу  я  нашел  друзей,  таких  же  скитальцев
поневоле. Все они сейчас в Городе. Нам помог мсье Этьен, директор отеля.
   По глазам экзаменаторов я уже видел, что все  это  им  известно.  Может
быть, экзамен превратится в допрос?
   Но этого не случилось. Никто не поинтересовался  даже  тем,  почему  мы
вернулись в Город лишь спустя девять лет.
   - Попробуйте  последний  ряд,  -  опять  вмешался  экзаменатор  справа:
видимо, его интересовало только  то,  что  было  связано  со  стрельбой  и
оружием.
   Я струйкой пуль снял и третью бутылочную заставу. Ни одна из бутылок не
осталась на месте. Рев автомата, звон стекла - и все.
   - Шесть очков, - сказал Рой.
   - Погодите, - послышался голос в дверях.
   Экзаменаторы, как по команде, вскочили. Я  обернулся:  Корсон  Бойл!  И
снова в штатском -  не  то  директор  департамента,  не  то  преуспевающий
клубмен.
   - Садитесь, - махнул он рукой и подошел ко мне. -  Видишь  портреты  на
стенке? Это мэр и его олдермены. По-моему, им совсем не следует любоваться
нашими тренировками. Закрой-ка им глазки, сынок.
   Я, тщательно прицелившись, нажал на спусковой крючок. Очередь полоснула
по стенке.
   - Недурно, - сказал Бойл, прищурившись.
   Он взял у меня автомат и сделал то же самое.
   - Сколько вы мне поставите? - спросил он, возвращая автомат Рою.
   - Двенадцать, - нагнул голову Рой. - Шесть за точность и столько же  за
артистизм.
   - Столько же  и  ему,  -  сказал  Бойл,  указав  на  меня  вытянувшимся
экзаменаторам. - Подсчитайте.
   - Тридцать, - подсчитал старший. - На шесть выше нормы.
   - Отлично. Проверим сообразительность.
   Он сел за стол - одноцветная сова среди пестрых попугаев. Рядом  с  ней
они еще более усохли и постарели.
   - Почему тебя потянуло в полицию?
   - Я уже говорил.
   - Предположим, что я забыл.
   - Власть и сила. Почему я выбрал сильнейшего  для  участия  в  схватке?
Потому что был качественно сильнее его. Почему  вам,  количественно  более
слабым, подчиняется количественно более сильное население  Города?  Потому
что вы сильнее качественно.
   Я был уверен, что мой ответ понравится Бойлу, и не ошибся. Он понимающе
улыбнулся.
   - А чем же обеспечивается эта качественность - оружием? - спросил он.
   Провокационный вопрос. Так  бы  ответил  любой  на  моем  месте.  Любой
некачественный. А я должен был защищать позицию качественности.
   - Не только, - ответил я, подумав. - Конечно, сила  оружия  -  решающий
фактор в подавлении большинства меньшинством. Но оружие можно  отнять  или
изготовить. На оружие можно ответить оружием. А почему вам подчиняются  не
только кучера и консьержки, но и директора "Сириуса"? Не выписывают же они
свои чеки под дулом наведенных на них автоматов.
   Бойл засмеялся:
   - Верное наблюдение. А вывод?
   - Денег у них не меньше, чем у вас. Но деньги не фишки,  у  них  должно
быть какое-то мерило стоимости.
   - Что ты имеешь в виду?  -  прищурился  Бойл,  на  этот  раз,  как  мне
показалось, не дружелюбно, а настороженно.
   Я вывел свою судьбу на опасный стрежень, но сворачивать  не  собирался.
Возможно, отсюда и не возвращаются. Но я почему-то был уверен, что Бойл  в
конце концов оценит мою откровенность.  С  другими  бы  я  подумал,  но  с
Корсоном Бойлом...
   - Завод  или  заводы  по  изготовлению  пищи.  Пищевой  комбинат  вроде
химического, - решительно произнес я. - Это большая сила,  чем  оружие,  и
большая ценность, чем деньги.
   Последовал вопрос - как выстрел:
   - А что ты знаешь о заводе?
   - Ничего.
   - Но ты же знаешь, что это завод?
   - Предполагаю. А предположение - не знание.
   - Ты с кем-нибудь делился таким предположением?
   Спрашивал  только  Бойл.  Тренинг-эксперты  давно  ушли.   Экзаменаторы
молчали с серыми, как мундиры, лицами. Вероятно, таких  экзаменов  еще  не
было.
   - С кем у нас можно делиться? - изобразил я пренебрежение и равнодушие.
- С людьми без памяти?
   - У тебя есть друзья.
   - Они умствований не любят. Обеспечь себя - предполагай что угодно. Вот
их кредо.
   - А секретарь Томпсона?
   - Мы с ним почти не встречаемся. Он очень занят.
   - Пишут историю, - скривился Бойл. - А  кому  нужна  эта  история?  Как
трамвай  превратился  в  конку,  а  в  квартире   погасли   лампочки?   Мы
восстановили телефон для себя, а  Городу  он  не  нужен.  Мы  замораживаем
изобретения  только  потому,   что   считаем   прогресс   преждевременным.
Статус-кво - вот что нам нужно. Об®яснить?
   - Не надо. Но я не уясняю угрозы прогресса.
   - Память возвращается, мальчик. Когда-нибудь мы все вспомним, что  было
и как было. Судный день, как говорят церковники... - Он посмотрел на меня,
как прицелился, и помолчал, словно взвешивая все, что хотел  прибавить.  -
То, что в наших руках пища, - известно. И то, что не любят нас в Городе, -
тоже известно. Так почему бы  нам  не  завоевать  любовь,  когда  все  так
просто? Снизить цены. Пустить  продукты  по  дешевке.  Всем,  всем,  всем.
Уменьшатся прибыли? Не так уж страшно...
   -  Страшно  другое,  -  перебил  я.  -  Поднимется  жизненный  уровень,
повысится платежеспособность. Будут больше покупать,  больше  продавать  и
больше производить. Расширится рынок труда. А за счет чего? И еще: судя по
товарным этикеткам, завод работал и до Начала. А помнит ли кто-нибудь  его
мощность? Есть ли уверенность в том,  что  эта  мощность  неограниченна  и
сможет удовлетворить любой спрос? А если нет такой уверенности, значит, вы
заинтересованы в стабильности положения,  в  сохранении  нынешнего  уровня
платежеспособности, в понижении, а не в повышении спроса.
   - Соображает, - похвалил Бойл.
   - Даже слишком, - поморщился старший экзаменатор: ему явно не  нравился
такой оборот разговора, и мне он, по-видимому, не верил. Он долго  буравил
меня  своими  колючими  глазками-шильцами  и  наконец  спросил:  -  А   не
коммунист, случайно?
   - А что это? - ответил я вопросом на вопрос как мог равнодушнее.
   - Не притворяйся. Кто называет себя так в Сопротивлении?
   - Это допрос или экзамен? - озлился я.
   - Не горячись. За излишнюю горячность мы снижаем очки, - сказал Бойл. -
Мы и без тебя знаем, кто называет себя коммунистом, а почему - они и  сами
не помнят. Мы знаем и о тебе все, что можно знать. Ты не  сопротивленец  и
не бунтарь. Тебе хочется хорошо жить и многим владеть.  Но  тебе  придется
столкнуться с сопротивленцами. Вот мы и проверяем твои реакции.
   - Я не считаю Сопротивление серьезной угрозой, - стараясь выглядеть как
можно более размышляющим, произнес я. - Конечно, можно достать оружие...
   - Уже достают, - сказал Бойл.
   - Можно отбить грузовик с продуктами.
   - Уже отбивают, - сказал Бойл.
   - Но пока мерило стоимости в наших  руках,  любая  акция  Сопротивления
бессмысленна.
   Бойл засмеялся дружелюбно и поощрительно.
   - Куда его? - спросил он экзаменаторов.
   Старший сказал:
   - Парень дошлый, умеет думать. Может быть, в БИ-центр?
   Я счел нужным сыграть непонимание, хотя отлично знал, о чем речь.
   - Вычислительный, - пояснил Бойл.
   - Это там, где очкарики? - поморщился я. - Не по мне.
   - Пусть начинает патрульным, - сказал Бойл. - Мне нужны люди, прошедшие
все ступени лестницы.
   Экзамен окончился.



        19. ТАЙНОЕ ТАЙНЫХ

   Но не  окончилось  мое  пребывание  в  полицейских  чертогах.  В  почти
ресторанной  столовой  меня  накормили  отличным  завтраком,  подогнали  в
цейхгаузе новенький золотогалунный мундир, одели в желтые канадские сапоги
с отворотами и подвели к контрольному зеркалу.  Оттуда  на  меня  взглянул
двухметровый  -  зеркало  увеличивало,  -  обшитый  золотом  хлыщ,   такой
напыщенный и нахальный, что мне самому стало противно.
   - Не морщитесь, - предупредил оператор. - Что-нибудь не в порядке?
   - Да нет, ничего, - вздохнул я.
   Меня прижали к стене в нелепой позе, разместив руки и ноги в прозрачных
пластмассовых зажимах, почти не отражавшихся в зеркале. Но  постовая  поза
эта меня отнюдь не украсила.
   - Зачем все это? - спросил я недовольно.
   - Зеркальное отражение фиксируется  особым  аппаратом  и  передается  в
Би-центр.
   - Для чего?
   - Если будете назначены туда на дежурство, пройдете лишь в том  случае,
когда совпадет отражение. Мы сообщаем только контрольный номер.
   - Канитель, - сказал я.
   - Зато верняк. Любой пропуск можно подделать, а отражение - нет.
   В словах седого оператора звучала гордость.
   - Сами придумали? - спросил я.
   - Нет. Я пришел к контрольному зеркалу уже в первое  утро  Начала.  Все
забыл, а как работать с зеркалом и фиксировать отражение, помнил.
   - И как устроено?
   - Этого никто не знает. Сзади герметически закрытый цилиндр без единого
отверстия или соединения. Не требует ни ремонта, ни смазки. Видите?  -  Он
показал на  табло,  на  котором  проступили  какие-то  цифры.  -  Это  наш
контрольный номер. Если  вас  назначат  в  Би-центр,  мы  сообщим  его  по
телефону. Вот и все.
   - А отражение?
   -  Никто  не  знает,  как  оно   фиксируется.   Я   проделываю   только
подготовительную работу, все остальное закрыто. Отражение каким-то образом
оказывается  в  Би-центре  и   сверяется,   если   понадобится,   тамошней
контрольной системой.
   - И ни одной ошибки за девять лет?
   - Ни одной.
   Я  подумал,  что  "облака"  несомненно  запрограммировали   оптимальный
вариант снабжения этого  мира  продуктами.  Но  зачем  такая  строгость  и
сложность  контроля?   Зеркала-фотоскопы,   беспроволочная   дистанционная
передача  изображения,  последующие  контрольные  наложения...  Для  чего?
Неужели "облака" не доверяли людям и  сами  запрограммировали  полицейскую
надстройку? Муравьи-солдаты для безопасности муравейника. Безопасность  от
кого? Тут я совсем запутался, да и нечто новое оборвало размышления.
   Я получил назначение в патруль Шнелля.
   Почему? Случайно или не случайно? И кто  позаботился  об  этом?  Корсон
Бойл или сам Шнелль? И с какой целью?
   Рискнул спросить об этом у капитана-экзаменатора.
   - А вам не все равно? - поморщился тот.
   - К сожалению, нет.
   - Почему?
   - Я два раза обошел Шнелля.  В  первый  -  на  ипподроме,  на  скачках,
вторично - здесь, на ковре.
   - Это не имеет значения. Да и  подчиняетесь  вы  ему  только  во  время
рейса. Если будут недоразумения, подайте рапорт. Все.
   Капитан снова обращался ко мне на "вы", как и в первые минуты экзамена,
и был почему-то подчеркнуто сух  и  официален.  Я  понял,  что  дальнейший
разговор бесполезен. С подчинением Шнеллю придется временно смириться и не
зевать.
   А Шнелль с Оливье уже поджидали меня у входа, оба верхом: Шнелль  -  на
своей караковой Искре, Оливье  -  на  рыжей  тонконогой  кобылке;  мне  же
достался лениво переступавший с ноги на  ногу  лопоухий  вороной  жеребец,
дохлый на вид, лишь под кожей играли выпуклые стальные мускулы.
   - Опять повезло, - завистливо сказал Шнелль, - лошадку получил стоящую.
Хоть меняйся.
   Лошадь звали смешно - Уголек. Да и глаза у нее  вспыхивали,  как  угли,
когда отражался в них свет ручных фонарей, с какими нас встречали дорожные
патрули в лесу. Лес начался прямо за городом и  протянулся  до  Эй-центра,
как называли здесь по первой букве английской  азбуки  загадочный  пищевой
завод,  который  к  тому  же  был  еще  и  невидим.  Но   до   встречи   с
заводом-невидимкой мне еще  предстояла  трехчасовая  скачка  вдоль  шоссе,
покрытого не камнем и не асфальтом, а незнакомым  стекловидным  пластиком;
потом обильный обед на последней полицейской заставе и, наконец, экскурсия
на площадку в лесу, где, как призраки, возникали ночные фургоны Эй-центра.
Поехали мы сюда еще засветло, чтобы я мог как следует все  рассмотреть,  и
Шнелль, собираясь поразить меня еще на  последнем  километре,  где  редела
окаймлявшая дорогу чащоба, предупредил:
   - Смотри внимательнее.
   Сквозь деревья сверкнуло что-то огненно-голубое - не южное  небо  и  не
морская даль, а словно синее пламя спиртовки, внезапно отрубившее лес.  Но
чем больше я всматривался, чем ярче блистал этот густо замешанный лазурный
огонь, тем решительнее уходило удивление. Все это я уже видел  когда-то  -
за Уманаком на ледяном плато Гренландии.
   Точно такая же стена голубых  огненных  языков  тянулась  на  север,  к
горам, и на юг, к пустыне, одинаково терявшаяся вдали между небом и лесом.
Языки,  вытянувшиеся  в  километровый  рост,  загибались  внутрь  и  почти
сливались с такой же  лазурью  неба.  Как  и  в  Гренландии,  эти  голубые
протуберанцы образовывали будто гигантский кристалл со  множеством  граней
неодинаковых и несимметричных, за  которыми  сверкал  и  струился,  как  в
миллионах газосветных трубок, немыслимой красоты ледяной огонь.
   Нигде не было ви