-то
поблизости работали спрятанные или просто невидимые машины.
   - Что это?
   - Помолчи, - повторил Зернов.
   Сейчас он походил на охотника, почуявшего добычу. Но "добыча" опередила
его. Внезапно вспыхнул  ярчайший  свет.  Даже  ярчайший  -  не  то  слово:
вспыхнули тонны магния  или  взорвалась  бесшумная  бомба.  Пол  отвалился
назад, стены  качнулись  и  сдвинулись  над  нами,  угрожая  опрокинуть  и
раздавить. Я оперся руками на ускользающий пол, но не удержался  и  пополз
вниз, как на палубе  суденышка  в  двенадцатибалльный  шторм.  А  пол  уже
изогнулся горбом и встал на дыбы.  Я  тоже  вскочил  и  закачался,  нелепо
размахивая руками. "Мир вывихнул сустав", - вспомнил я Шекспира. Все  было
вывихнуто в этом мире - и кости и мускулы.
   - Борис! - кричал я. - Борис! - Но крик мой тонул в  непрерывном  гуле,
сменившем безмолвие взрыва.
   Наконец я очень удачно докатился  до  того,  что  мы  называли  стеной,
поднялся опять и, с трудом сохраняя равновесие, огляделся вокруг.  Зернова
я не увидел: должно быть, он все еще боролся с  "приливами"  и  "отливами"
пола; они утихали помаленьку, да и гудение постепенно стихало, превращаясь
в прежний "рабочий  шум".  В  зале  образовался  добрый  десяток  воронок,
гасивших кульбиты пола, и с каждым новым кульбитом в  воронках  зажигались
сотни ячеек, будто зеркальных стеклышек, которыми оклеивают картонные шары
в школьных физических кабинетах. А  в  центре  зала  растекалось  по  полу
золотое пятно - пятно-двойник  или,  по  крайней  мере,  близнец  того,  в
котором исчез Мартин.
   Я медленно пошел вдоль стены, не отрывая глаз от ближайшей  воронки,  в
зеркальном  нутре  которой,  как  в  ванночке  с  проявителем,  проступали
расплывчатые контуры человеческого лица.
   Я знал, чье это лицо. Я знал, но не верил глазам, настолько  нелепым  и
страшным было то, что отражалось в сотнях  зеркальных  ячеек  пятиметровой
радужной ямы. Вернее, не отражалось, а  подымалось  откуда-то  из  глубины
Зазеркалья, гримасничая и подрагивая, как отражение в мутной речной  воде.
Это было лицо Дональда Мартина, плоское, как  лица  на  полотнах  Матисса,
увеличенная раз в  десять  маска  без  затылка  и  шеи.  Она  подмигивала,
кривлялась,  беззвучно  открывая  перекошенный  рот,  и  все  наплывала  и
разрасталась, пока не заполнила целиком граненую линзу воронки.
   Я невольно зажмурился, втайне надеясь, что это галлюцинация, что кошмар
исчезнет, но он не исчез, не растаял в багровом тумане.  Гигантская  маска
Мартина по-прежнему кривлялась под ногами, и я  тщетно  пытался  прочитать
что-либо в ее огромных глазах.
   - Юрка, сюда!
   Я вздрогнул и обернулся. Зернов стоял  в  нескольких  метрах  от  меня,
вглядываясь в глубь другой, такой же зеркальной воронки. Я  знал,  что  он
видит в ней и что чувствует. "Вдвоем разберемся скорее, да и  легче  будет
вдвоем-то",  -  подумал  я  и,  не  раздумывая,  побежал,  подскакивая  на
прыгающем полу. Ни тревоги, ни страха в глазах  его  я  не  прочел  -  они
смотрели на меня спокойно и рассудительно.
   - Ты бы рискнул об®яснить все  это?  -  спросил  он  меня,  а  когда  я
заглянул в воронку, нетерпеливо добавил: - Ты кругом посмотри.
   В превеликом множестве таких же радужных воронок вокруг нас  отражалось
то же многократно повторенное лицо Мартина. Искаженное до  неузнаваемости,
как в кривых зеркалах комнаты  смеха,  оно  беззвучно  кричало  множеством
ртов, словно умоляло о помощи. Я сказал -  беззвучно,  потому  что  тишина
окружала нас, стихло даже  монотонное  гудение,  сопровождавшее  внезапное
рождение лица.
   - Может быть, оптическая иллюзия? - задумчиво предположил Зернов.
   Он  протянул  руку  к  маске  Мартина.  Я  невольно  вздрогнул  -  лицо
дернулось,  отшатнулось,  словно  испугалось  безобидного   жеста.   Борис
поспешно убрал руку, и лицо снова начало расплываться и подрагивать.
   - Нет, не  иллюзия,  -  сказал  Зернов,  -  оно  реагирует  на  внешние
раздражители.
   - Значит, он жив?
   Зернов укоризненно взглянул на меня. Лицо его осунулось и потемнело.
   - Зачем ты спрашиваешь? Я не хочу, не могу думать иначе!
   Он снял очки, усталым движением  протер  глаза  и  снова  стал  прежним
Борисом,  спокойным  и  невозмутимым,  каким  я  привык  видеть   его   на
конференциях, дружеских собеседованиях  и  даже  в  тревожных  встречах  с
призраками из Сен-Дизье.
   - Мне думается, -  сказал  он,  -  что  эта  линза  не  что  иное,  как
своеобразный телеглаз с эффектом присутствия.
   - Чьего присутствия?
   - Нашего, Юрка. Мартин  сейчас  где-то  в  другом  месте,  может  быть,
далеко:  кто  знает,  какова   протяженность   автоматических   линий   их
производственного  процесса?  Попал  он  туда  не  по  законам  евклидовой
геометрии.  Что  такое  нуль-переход,  какими  физическими   законами   он
обусловлен, наша наука не об®яснит. Раз - и  ты  в  другом  месте!  А  нас
видишь. И даже пытаешься говорить с нами. Так и Мартин.  Иначе  всей  этой
чертовщины об®яснить не могу.
   - А воронки?
   - Вогнутые линзы? Телеэкраны.
   - Значит, он нас видит?
   - Конечно. Ты заметил, как он отшатнулся, когда я протянул руку  к  его
лицу?
   - Так ведь... зеркало, - нерешительно  возразил  я.  -  Стекло,  как  в
телевизоре.
   -  Человек,  сидящий  у  телевизора,  не  испугается  даже   пистолета,
наведенного на  него  с  экрана.  Телевизор  не  создает  полного  эффекта
присутствия. А Мартин испугался, вернее, просто отшатнулся -  естественная
реакция человека, которому тычут в лицо. Вполне возможно,  что  не  только
видит, но и с интересом прислушивается к нашей беседе.
   Как мне хотелось, чтобы Зернов оказался прав, и кто мог знать, что даже
верные в основе предположения не всегда приводят к желаемым выводам?
   А он, увлеченный вероятностью гипотезы, продолжал все более убежденно:
   - Представь себе автоматическую линию  -  пусть  автоматы  будут  и  не
такими, какими мы их знаем у себя  на  Земле,  -  но  линия  есть,  и  она
контролируется  каким-то  вычислительным  устройством.   Пока   все   идет
нормально, устройство это не вмешивается  в  деятельность  автоматического
потока. Но вот что-то нарушило ритм работы, и  центр  мгновенно  отключает
линию, пересматривает всю  систему  в  поисках  ошибки.  Аналогия  проста:
"мешки" - это сырье или автоматы завода, а Мартин - ошибка, дополнительный
фактор. И вот мозг завода, это неведомое  нам  вычислительное  устройство,
выключает систему, стараясь найти и поправить  ошибку,  то  есть...  -  Он
замолчал, пораженный внезапной догадкой.
   - Не заикайся, - подтолкнул я его.
   - То есть Мартин должен вернуться тем  же  путем...  Как  я  раньше  не
догадался!
   Он снова заглянул в воронку и застыл. Лицо Мартина  в  ней  бледнело  и
расплывалось, как изображение на телеэкране, а вместе  с  ним  бледнело  и
гасло белое свечение воронки. В  зале  становилось  заметно  темнее,  лишь
багровый туман у стен светился изнутри, как еще не погасший камин.
   - Линзы гаснут, - сказал Зернов.
   Лицо в воронке уже почти исчезло, оставались только смутные контуры, но
и они пропали, как круги  на  воде.  Погасла  и  сама  линза:  теперь  она
казалась глубокой ямой на земляном полу. Он походил  сейчас  на  скошенный
осенний луг, покрытый странными черными воронками.
   - Смотри! - воскликнул Зернов.
   Я взглянул и обомлел: в центре уже потускневшей  золотой  кляксы  лежал
Мартин.
   Автоматы его возвратили.



        26. СХВАТКА С НЕВИДИМКАМИ

   Он даже не застонал, когда мы бросились  к  нему  и  начали  тормошить,
пытаясь привести в чувство. Глаза  его  были  закрыты,  губы  сжаты,  даже
дыхания не было слышно.
   Зернов торопливо расстегнул ворот его рубашки и приложил ухо к груди.
   - Жив, - облегченно вздохнул он. - Просто шок.
   Вдвоем мы перенесли его на более ровный пол, подложив  под  голову  мою
куртку. Он по-прежнему лежал без сознания, но щеки уже розовели, а ресницы
чуть вздрагивали, как у человека, просыпающегося после крепкого сна.
   В окружающую тишину снова ворвалось знакомое  монотонное  гудение.  Зал
оживал. Вновь вспыхнули радужные воронки-линзы,  и  совсем  было  погасшее
золотое пятно слабо осветилось изнутри ровным, будто струящимся светом.
   - Ошибка исправлена, - усмехнувшись, сказал Зернов. -  Производственный
процесс  продолжается,  линзы  горят,  дополнительный  фактор  лежит   без
сознания...
   - Вношу поправку, - перебил я, - дополнительный фактор уже очнулся.
   Мартин тяжело повернулся, неловко шаря руками по полу, потом открыл все
еще не понимающие глаза и сел, никого и ничего не узнавая.
   - Сейчас спросит: где я? - шепнул мне Зернов.
   - Где я? - хрипло спросил Мартин.
   - На заводе, - с иронической ласковостью пояснил я. - Все  на  том  же,
где вы, сэр, сунули голову под приводной ремень.
   - Какой ремень? - не понял иронии Мартин. -  Я  чуть  не  сдох,  а  они
шутят. Поглядите как следует. Я жив или нет?  Руки  и  ноги  целы?  Я  уже
ничему не верю. Глазам не верю, щипкам не верю...  -  Он  ущипнул  себя  и
засмеялся. Но смех был невеселым. - Ведь я себя не видел, ни рук, ни  ног.
И вообще ни черта, кроме вас: отовсюду - спереди, сзади, сверху,  снизу  -
ваши рожи, как в кривом зеркале.
   - Погодите, Мартин, - остановил его Зернов. - Не все  сразу.  Начнем  с
пятна.
   Мы присели рядом на корточки, готовые выдавить из него все, что можно.
   - С пятна? - переспросил он. - Можно и с пятна. Шагнул на  эту  золотую
размазню - и пропал.
   - Это мы видели.
   -  Что  вы  видели?  -  обозлился  Мартин.  -  Фокус  вы  видели.  А  я
действительно пропал, для себя пропал. Растаял. Ничего не вижу, ничего  не
могу - ни встать, ни сесть, ни  пошевелиться,  ни  крикнуть.  Голоса  нет,
языка нет, и вообще ничего нет, только мысли  ворочаются.  Значит,  думаю,
жив.
   - Понятно, - сказал Зернов, - сознание не угасло. А потом увидели?
   - Да еще как! Весь зал с разных точек одновременно. И вас тоже.  Каждое
ваше движение - до мелочей. Даже как волосы на голове шевелятся, как  губы
дергаются - и все искажено, искривлено, изуродовано. Вы  руку  вытянули  -
она в лопату вырастает. Шагнули вперед - и вдруг сломались, пошли волнами,
как отражение в воде. Я плохо рассказываю, но поверьте, мальчики, все  это
было страшно, очень страшно, - прибавил он совсем тихо.
   Но Зернова не удовлетворило рассказанное.
   - Попробуем уточнить, - нетерпеливо проговорил он, - вы шагнули  в  эту
золотую лужу и сразу вошли в состояние умноженного видения.
   - Не сразу,  -  возразил  Мартин.  -  Зрение  возвращалось  постепенно:
окружающее возникало не резко,  расплывчато,  а  потом  все  ярче,  как  в
проявителе.
   - Долго?
   - Не помню. Минуты две-три.
   - Совпадает, -  удовлетворенно  сказал  Зернов.  -  Ваше  лицо  в  этих
линзах-воронках тоже проявлялось две-три минуты.
   - Мое лицо? - удивился Мартин.
   - Ваше. Вы видели нас, мы - вас. Вероятно,  линзы  или  воронки  -  это
своего рода телеинформаторы. - Он повернулся ко мне. - Помнишь аналогию  с
заводом-автоматом? Ошибку их контрольное устройство нашло  сразу,  вернее,
причину ошибки. Лицо на сигнальных экранах - это информация  о  нарушенной
связи  в  цепи  логических  действий  системы.  Так  сказать,   сигнал   о
неисправности.
   Все,  что  говорил  Зернов,  казалось  вполне  логичным,  но  очень  уж
по-земному. Только в этой логически обоснованной картине не хватало одного
пункта.
   - Для кого предназначалась эта информация?
   Зернов ответил быстро, почти не задумываясь:
   - Для нас. Сегодня мы - их контролеры. Не случайные, а облеченные всеми
полномочиями. Впрочем, и нарушение произошло по нашей вине: Мартин склонен
к рискованным экспериментам.
   Мартин смущенно рассмеялся:
   - Я хотел рискнуть. Думал, найду проход... Мы же ничего не  знаем,  что
здесь творится.
   - Кое-что знаем. И кстати,  не  без  вашей  помощи.  Только  в  будущем
воздержитесь от подобных опытов. Говорю категорически.
   - Слушаю, шеф. - Мартин без всякого наигрыша  вытянулся  по-военному  и
откозырнул. Он был великолепен  в  своем  золотогалунном  мундире,  правда
немного помятом в  последнем  его  приключении,  но  все  же  невообразимо
эффектном.
   Мы засмеялись.
   - Смеетесь, - обиделся Мартин, - а что все-таки произошло со мной,  так
и не об®яснили. Клиническая смерть с последующим воскрешением? Растворение
тканей? У нас на Земле телепередачи происходят менее загадочно.
   Зернов ответил не сразу и без прежней уверенности:
   - Не знаю, Дональд. Буду знать - об®ясню.
   - А уверен, что будешь? - Это уже вмешался я.
   - Уверен. От нас ничего скрывать не собираются.
   Пожалуй, я и сам в это поверил. Недаром  так  легко  открывались  перед
нами и фиолетовые ворота купола, и красные стены цехов. Мы  могли  идти  в
любую сторону - вправо, влево, стены  раздвигались  перед  нами  даже  без
заветного "Сезам,  отворись".  Конечно,  нам  не  гарантировалась  веселая
экскурсия с  безвредными  аттракционами:  неземная  техника  эта  не  была
рассчитана на вмешательство человека даже  в  роли  свидетеля-экскурсанта.
Возвращение Мартина - удача. А таких удач много не будет. У  меня  до  сих
пор побаливает рубец на  горле,  оставленный  жестокой  шпагой  Бонвиля  -
Монжюссо. "Облака" слишком поздно замечают наши  реакции.  Со  сдвигом  по
фазе. И очень часто за этот сдвиг  приходится  расплачиваться  собственной
шкурой. И за  знание  тоже  надо  платить,  хотя  бы  участием  в  опасных
аттракционах.
   Один из таких аттракционов начался сразу же после того, как мы покинули
"цех радужных ям". Красная стена легко пропустила нас сквозь  себя,  и  мы
очутились в  широком  коридоре,  конец  которого  тонул  в  уже  привычном
малиновом полумраке. Но  странное  дело:  ощущение  тяжести,  возникшее  в
проходе сквозь багровый  кисель  стены,  не  исчезло.  Тяжесть  навалилась
откуда-то сверху, пустяковая - каких-нибудь  две-три  десятых  "же"  сверх
нормы, - но с каждым шагом она становилась; все ощутимее, словно в рюкзак,
подвешенный за плечи, какой-то шутник  подкладывал  кирпичи.  И  с  каждым
шагом мы сгибались все ниже, и каждый "кирпич" уже давался с трудом.
   С трудом разогнувшись, я вопросительно посмотрел на  Зернова,  но  тому
было явно не до ответов на мои школярские "почему". Он тяжело  дышал,  еле
двигался и плохо видел, поминутно протирая  запотевшие  стекла  очков.  Но
даже это давалось ему не легко: шагнув, он останавливался, опираясь на мое
плечо и в свою очередь давая мне отдохнуть. Что и говорить, наш товарищ не
был  спортсменом,  если  не  считать  первого  разряда  по  шахматам,   но
манипуляции с шахматными фигурами мускулатуру не развивают. Тут на  помощь
подоспел Мартин. Вдвоем мы рванули Зернова назад.
   - Куда? - запротестовал он. - Вперед. Сейчас они снимут перегрузки.
   - Нет, Борис, - возразил решительно Мартин. -  На  этот  раз  сезам  не
откроется. Пять "же". Как на центрифуге.
   Он,  единственный  из  нас,  держался  молодцом  -  сказывалась  летная
практика, - но и у него отвисли щеки и  отекла  шея.  И  он  понимал,  что
дальше мы не пройдем. То, что он сделал, было, пожалуй, наиболее верным  в
создавшейся  обстановке.  Как  в  хоккейной  баталии,  он  всем   корпусом
отшвырнул нас с Зерновым назад к стене. Здесь было полегче.  Я  растянулся
рядом с притихшим Борисом и вздохнул свободнее.
   - Подождем, - сказал Мартин, - снимут перегрузки - так  мы  заметим.  А
спешить незачем.
   Да мы и не могли. Силы возвращались постепенно, с уменьшением  тяжести.
Через две-три минуты, показавшиеся нам вечностью, стало легче  дышать.  Мы
переглянулись с Мартином и, подхватив под руки Бориса, помогли ему встать.
   - Идти сможешь?
   Вместо ответа он молча шагнул вперед. Мы с Мартином, бок о бок  с  ним,
двинулись не отставая. Тяжесть совсем исчезла, и даже ветерком  как  будто
пахнуло, свежим таким и солоноватым,  как  утренний  бриз  где-нибудь  под
Одессой. Только  здесь  была  не  Одесса,  и  загадочный  ветерок  нас  не
успокоил, а напугал.
   - Откуда? - спросил я чисто риторически, зная, что мне все равно  никто
не ответит.
   Никто и не ответил. Вместе с ветерком из глубины коридора  доносился  и
еле слышный звук - не то свист, не то шуршание,  словно  ветерок  по  пути
шелестел в камышах. Не безобидно шелестел - тревожно. Кто-то предостерегал
нас или угрожал, приказывал отступить, вернуться, не  переходить  какой-то
неведомой нам границы. И вдруг не Мартин, который обычно рисковал  первым,
а я самонадеянно шагнул вперед.
   И получил сильнейший удар под ложечку, причем так больно и  неожиданно,
что согнулся вдвое, судорожно скривив рот: даже дыхание перехватило.
   - Что с тобой? - удивился Мартин.
   Он не успел продолжить,  а  я  ответить.  Нелепо  взмахнув  руками,  он
отлетел назад и грохнулся навзничь. Что было с Зерновым, я не видал: новый
удар, на этот раз по ногам, бросил меня в нокдаун. И самое интересное:  мы
не видели нападающих. Невидимка наносил удары, а мы  валились  как  чурки.
Преодолевая тупую боль в затылке, я  снова  поднялся,  готовый  к  отпору.
Мартин стоял рядом, ощупывая челюсть.
   - Не вывихнул?
   - Цела. Посмотри, что с Борисом.
   Зернов лежал поодаль ничком и,  по-видимому,  без  сознания.  Невидимка
сбил и его. А может, их было несколько? И почему "было"? Они же, наверное,
перед нами. Я протянул руку и встретил воздух. Шагнул к Зернову - и  новый
удар едва не свалил меня опять. Но я уже был подготовлен психологически  и
ответил ударом... в воздух. А  юркий  невидимка  полоснул  меня  по  спине
сверху вниз с оттяжкой, как  плеткой  с  металлическим  наконечником.  Мне
показалось, что ремень рассек и мундир, и рубаху и даже кожи на спине  уже
нет. Я обернулся, и в глазах потемнело от боли: невидимка  ударил  меня  в
лицо. Этот удар был последним: колени у меня  подогнулись,  и,  уже  теряя
сознание, я инстинктивно вытянул вперед руки,  чтобы,  падая,  не  разбить
голову.
   Очнулся я оттого, что кто-то  мягко,  но  настойчиво  хлестал  меня  по
щекам. Открыв глаза, я увидал  над  собой  встревоженные  лица  Зернова  и
Мартина.
   - Каков нокаут! - подмигнул мне Мартин. - Пять  минут  привожу  тебя  в
чувство.
   - Что это было? - спросил я, еле ворочая языком.
   - Поля,  -  коротко  ответил  Борис.  -  Силовые  поля  с  определенной
концентрацией направления.
   - Для чего?
   - Полагаю, не для нашего развлечения.
   Я только поежился от боли: все тело ныло, как после крепкой  тренировки
на ринге.
   - Незачем было лезть в драку, - наставительно  заметил  Мартин.  -  Они
лежачих не бьют. Вот я и отлеживался, пока они не исчезли.
   - Их уже нет, -  коротко  пояснил  Зернов,  помогая  мне  встать.  -  И
перегрузок нет. Путь свободен.
   Зернов ошибался: впереди был тупик - красная  стена,  как  и  в  начале
коридора. Пройдем мы ее или нет?



        27. ИДИЛЛИЯ

   Прошли, но  с  трудом.  Стена  оказалась  покрепче  прежних  -  жесткая
плоскость с ничтожной упругостью. То ли в  механизме  проходимости  что-то
заело, то ли нас действительно не  хотели  пускать,  но  проторчали  мы  в
коридоре довольно долго. Открылся проход внезапно, когда мы, меньше  всего
ожидая этого, уселись перед ним, чтобы обсудить положение. Да и  открылась
стена по-иному, не размякла, а растаяла, оставив в  воздухе  лишь  розовый
туман.
   То, что открылось за ней, показалось бредом,  галлюцинацией,  волшебным
миражем в красной пустыне. Впрочем, и пустыни не было, не только  красной.
Перед нами расстилалось  зеленое  поле,  расшитое  бело-розовыми  стежками
клевера  и  золотистыми  пятнышками  ромашек.  Обыкновенное  земное  поле,
широкое и холмистое, как в Швейцарии или в Подмосковье  у  Звенигорода.  И
голубая речушка вдали, почему-то очень знакомая,  и  виданный-перевиданный
проселок, сухой и пыльный, с накатанными колеями от полуторок и трехтонок.
Даже мост через речонку - не бетонный и не ст