и не пчел и  не  пауков,  а  лисиц,  рыжих  до  апельсинной
яркости, пронесшихся мимо нас сплошной, без разрывов, длиннющей  оранжевой
лентой. Сколько их было, не сосчитать: пожалуй, слишком много  для  одного
уголка леса. Они промчались со свистом, будто ветер прошелестел в траве, и
скрылись в зарослях на единственной не опробованной нами дороге к реке. Мы
даже не успели обменяться словами, как, огибая нас, но даже не взглянув  в
нашу сторону - а мы  стояли  заметной  кучкой  у  камня  с  источником,  -
пронеслась мимо еще одна стая или  стадо  некрупных  клыкастых  кабанов  с
грязной,  свалявшейся  шерстью.  Их  тоже  было  слишком  много  даже  для
заповедника, и тяжелое дыхание их, треск ломавшихся сучьев и дробный  стук
копыт  сливались  в   странное   дисгармоничное   звучание,   которое   не
воспроизведет ни один  джазовый  инструмент  в  мире.  Замыкавший  колонну
кабан, даже не  замечая  нашего  присутствия,  вдруг  повалился  в  траву,
поерзал на спине, потерся мордой в примятых травинках, вскочил и  помчался
вдогонку за исчезнувшим в лесу стадом.
   - Тссс... - прошипел Толька и прислушался. - Слышите?
   Откуда-то из глубины чащи доносилось не то шуршание, не то  шорох,  как
будто кто-то разглаживал и комкал листки целлофана.
   - Вы пророк, Борис Аркадьевич, - сказал Толька,  указывая  на  примятую
кабаном траву: там суетились десятки крупных рыжих лесных муравьев. -  Тут
надо не воображать, а бежать, - прибавил он.
   Без возражений и колебаний, даже никак не выразив  своего  отношения  к
реплике Тольки, мы ринулись за ним колонной по вытоптанной зверем тропе. Я
профессионально, по-стайерски согнув руки в локтях и прижав их к  корпусу,
побежал рядом с каждым и, показав,  как  надо  беречь  дыхание  и  держать
неторопливый, но ровный ритм бега, вышел в голову нашей  колонны.  Замыкал
ее Мартин, бежавший позади Зернова на случай, если  тот  начнет  сбиваться
или отставать. Так мы пробежали минут двадцать, пока  не  сверкнула  перед
нами на солнце голубая полоска воды. Толькины наблюдения не подвели  и  на
этот раз.
   Мы вышли к берегу,  круто  обрывавшемуся  к  реке  глинистым  кирпичным
откосом. Направо и налево по берегу все той же непроницаемой  буро-зеленой
стеной стоял  наш  платановый  лес.  На  противоположном  берегу  тянулись
песчаные отмели и заливные луга; еще  дальше,  должно  быть  за  несколько
километров, снова чернел лес, по-видимому сосновый, потому что  местами  к
отмелям вытягивались его клинья, на  солнце  выцветавшие  золотисто-рыжими
языками. Сосна вообще красивое, чистое дерево, а когда она растет редко, с
золотыми  солнечными  просветами,  и  соседствует  с  кремовыми  полосками
песчаных пляжей и дюн, то на все это  просто  приятно  смотреть.  Никакого
признака человеческого жилья нигде не было видно, но тот  берег  привлекал
своей чистотой и ширью, да и выбора у  нас  не  было:  целлофан  продолжал
шуршать все ближе и ближе.
   - Переплывем? - спросил я Зернова.
   В Мартине и Тольке я не сомневался, но неспортивность Зернова была всем
известна.
   - Не знаю, - честно признался он. - Москву-реку переплывал, да и то  за
Кунцевом, где помельче. А эта, пожалуй, пошире.
   Но текла она медленно и вблизи не голубела, а  серебрилась  от  солнца,
стоявшего еще очень высоко. Было, наверное, не более двух пополудни,  хотя
наши часы настаивали на девяти вечера.
   - Плывем по-солдатски, - скомандовал Толька. - Часы в носки и в карман,
брюки свертываем  и  закрепляем  на  голове  ремнем  у  подбородка.  Кроль
отменяется. Плыть брассом или саженками. Голову над водой.
   Я перевел это Мартину и шепнул Зернову:
   - Поплыву рядом. Если что, держись  за  плечо.  И  не  дрейфь:  никаких
случайностей.
   Мы переплыли реку без приключений, и когда выбрались  на  мель,  Толька
обернулся и закричал:
   - Вон они! Смотрите!
   По крутому откосу противоположного берега спускалась неширокая  дорожка
- метра полтора-два, не больше, едва отличимая издали  от  окаймлявшей  ее
красной глины. Она медленно подтянулась к воде, потом свернула  по  берегу
длинным витком к извергнувшей ее темно-зеленой чаще. Мы стояли и  смотрели
- сколько минут, не знаю, - а виток все не изменял  положения:  он  только
спрямлялся постепенно, исчезая за стенами зеленой крепости. Ни шороха,  ни
шуршания не было слышно: их заглушал  плеск  воды,  но  никто  из  нас  не
усомнился в увиденном. То было еще одно, может  самое  страшное,  изобилие
этого непонятного леса, естественное где-нибудь на  берегах  Амазонки,  но
едва ли об®яснимое в этих явно умеренных широтах. А может быть, эти широты
обладали какими-то особыми признаками?
   - У меня такое впечатление, что мы переплыли Стикс, только  в  обратную
сторону, - сказал стоявший рядом Зернов.



        5. ЧЕРНАЯ СТРЕЛА

   Новое изобилие нашел Мартин.
   Усталые, измученные от потери сил и от нервного напряжения, мы,  должно
быть, часа два провалялись раздетые на  горячей  песчаной  отмели.  Больше
помалкивали,  обмениваясь  пляжными  репликами,  потом  исправно  заснули,
потеряв представление о пространстве и времени.  Разбудил  меня  индейский
вопль медно-красного Мартина, размахивавшего  над  головой,  как  тотемом,
здоровенной, по крайней мере двухкилограммовой рыбиной.
   - Судак, - сказал всезнающий Толька. - Где добыл?
   Мартин указал на заводь в глубине  отмели,  отделенную  от  реки  узким
песчаным перешейком.
   - Там их тысячи. Голыми руками бери.
   В одно мгновение мы были у заводи.  Она  буквально  кишела  рыбой,  как
бассейн  рыбного  магазина.  Сазаны  и  судаки,  посильнее  и   покрупнее,
выбрасывались через перешеек в реку: намывая песок, вода заперла их в этом
природном аквариуме  и  они  уже  задыхались  от  недостатка  кислорода  в
перегретой воде. Крупных среди них было не очень много, больше мелочь,  но
охотничий инстинкт, заложенный в каждой человеческой мужской особи,  сразу
обнаружил рыбин покрупнее. Как ни увертывались они, как ни били  хвостами,
через несколько минут мы уже наловили больше десятка. Они еще подпрыгивали
и бились на песке, а мы уже хвастались добычей: кто сколько и чьи крупнее.
   Только теперь впервые после дачной метаморфозы мы  вдруг  почувствовали
подкравшийся голод. И первые робинзоновские огорчения: "А соли-то нет", "И
посуды нет - значит, ухи не  будет",  "Придется  на  вертеле  жарить,  как
шашлык". И первые робинзоновские радости: действующая  зажигалка  Мартина,
сосновый сушняк для костра, вертела из засохших  тростинок,  сочные  куски
поджаренной  и  продымленной  рыбы.  И  первые  попытки  подвести  наконец
какой-то итог пережитому.
   - А сила - лес.
   - В таком лесу не человек звучит гордо, а дерево.
   - Не твое. "Одноэтажную Америку" все помнят. Об®ясни Мартину.
   - А назад в этот лес меня калачом не заманишь. Как бы  тебе  перевести,
Мартин? Ну, сладким пирогом, что ли.
   - Сладкий пирог на даче остался.
   - А как все-таки об®яснить случившееся?  Сон?  Нет.  Мираж?  Тоже  нет.
Значит, из одной реальности мы попали в другую реальность. Как?
   - У нас уже есть опыт, - сказал Зернов.
   - Предел вероятности твоей гипотезы в допустимости возвращения  розовых
"облаков". Первый вопрос: зачем они вернулись?
   - За нами.
   - Значит, приглашение в гости. На другую планету. Эту гипотезу  мы  уже
слышали на конгрессе. Второй вопрос: где эта планета? И  сколько  парсеков
мы отмерили в космосе, чтобы увидеть  мерзавцев  в  желтых  крагах?  Может
быть, она искусственная, эта планетка из красного киселя?
   - А может быть, она  просто  в  другом  измерении?  Уместилось  же  все
Сен-Дизье в коридорах отеля "Омон".
   У меня не нашлось возражений: оказывается,  богатой  игрой  воображения
обладал не один я.
   - Гипотезы не возникают на пустом месте, - продолжал Зернов, - им нужна
точка опоры. У  нас  их  несколько.  Первая  -  лес.  Несовременность  его
очевидна,   географическое   положение    неясно.    Вторая    концлагерь.
Принудительный труд в такой форме возможен только в условиях  полицейского
государства. Но это не Гаити, не Родезия и не Южная Африка. Третья точка -
изобилие растительных и животных форм. На Земле в аналогичных  широтах  мы
нигде, ни в одной  части  света,  не  найдем  таких  гигантских  скоплений
простейших  организмов.  Такие  скопления  могут  быть  созданы  только  в
террариях-заповедниках, где специалисты-этологи  могут  изучать  поведение
животных в сообществах. Такого колоссального заповедника, как известно, на
Земле нет.
   Я вспомнил потрясшее меня выступление  американского  писателя-фантаста
на  парижском  конгрессе.  Если  цивилизацию   розовых   "облаков"   можно
представить себе как суперцивилизацию муравейника или пчелиного роя, то  в
своей гипотетической лаборатории они начнут именно с этологии - с изучения
сообществ,  начиная  с  простейших.  Цепь  от  насекомых  и  млекопитающих
требовала   заключительного   звена,   наиболее   совершенного    продукта
биологической эволюции.
   Но Зернов еще не кончил.
   - Есть и еще одна точка опоры у нашей гипотезы:  время.  Наши  часы  не
поспевают за солнцем.  Они  остановились  за  несколько  секунд  до  смены
декораций  и  снова  пошли  уже  в  другой  реальности.  Но   солнце   там
приближалось к зениту, а стрелки наших часов - к семи  вечера.  Значит,  в
этой реальности действовала другая система отсчета времени,  или  то,  что
нам показалось мгновением, на самом деле отняло три четверти суток,  когда
часы, возможно, стояли. Допустим, что мы их перевели и в  полдень  стрелки
остановились бы на двенадцати. Сколько времени мы  здесь?  Четыре  часа  с
минутами. А солнце уже за лесом,  только  багровая  полоска  видна:  мы  в
преддверии сумерек. Так где же летом в умеренных широтах солнце заходит  в
четыре часа дня, а в пять, наверное, уже  темнеет?  Значит,  день  и  ночь
здесь короче, а следовательно, и планетка поменьше.
   Мы посмотрели на  небо:  закат  был  очевиден,  красный,  как  говорят,
ветреный земной закат,  но  совсем  не  в  земное  время.  День  отсветил,
приближалась ночь.
   Принесли еще сушняка, и костер запылал сильней.
   - Будем всю ночь жечь. Головешки тоже оружие.
   - И спать по очереди.
   - Программа-минимум, мальчики. До утра только.
   - А с утра?
   - Людей искать. Не для муравьев же нас сюда пригласили.
   - А где их искать?
   - Железная дорога подходит к шахтам с юго-запада, - вспомнил Толька,  -
значит, вниз по реке.
   - Подходяще. И еда под боком.
   - Выходит, одну рыбу жрать?
   Продымленная костлявая рыба, да еще без соли,  погасив  голод,  уже  не
вызывала аппетита.
   - Можно кабанчика поймать, - мечтательно  откликнулся  Толька.  -  Есть
способ. На тропу в зарослях закладывается петля с грузом. Попав  в  петлю,
кабан делает сильный рывок и бросается в чащу...
   - А ты за ним. Жаль, что у меня нет камеры. Этюд для "Фитиля".
   - Я могу подползти к любой птице на десять-пятнадцать футов. Брал призы
за бесшумность в военной школе, -  сказал  Мартин,  -  а  нож  бросаю  без
промаха.
   Я засмеялся.
   - Смотри.
   Прямо на нас на  огонь  костра  летела  большая  черная  птица.  Летела
невысоко, все время снижаясь, и  почему-то  в  замедленном  темпе  полета.
Казалось, крылья взмахивали все слабее и реже.
   Мартин бесшумно приподнялся  на  согнутых  коленях.  Тихонько  щелкнул,
выбросив лезвие, нож. Но  птица,  не  долетев  буквально  трех  метров,  в
последний раз взмахнула  крыльями  и  упала  в  траву.  Мы  нашли  ее  уже
бездыханной.
   - Глухарь, - сказал Толька и замолчал.
   Что-то привлекло его внимание и оказалось длинной  стрелой,  пронзившей
насквозь тело птицы. Мартин с трудом  вытащил  стрелу:  мешал  раздвоенный
металлический наконечник, чуть плоский  и  заостренный,  как  штык.  Почти
метровая стрела была  выкрашена  в  черный  цвет  и  заканчивалась  хорошо
приклеенным оперением. Мастерская стрела. Даже лучшие  мастера  спортивной
стрельбы из лука позавидовали бы ее обладателю.
   Мартин долго вертел в руках это совсем не современное оружие  и  сказал
задумчиво:
   - Мы, кажется, попали к индейцам, мальчики.



        6. УРОК ГЕОГРАФИИ

   Глухаря, уже ощипанного и выпотрошенного, начали жарить, как и рыбу, на
вертеле. Мечтали о чае. Но не было ни чая, ни сахара, ни котелка для воды.
Воду пришлось пить некипяченой прямо из реки,  черпая  пригоршней.  Хорошо
еще, что вода была как ключевая, незамутненная и не пахла болотом.
   Разговаривать не хотелось. Мы сидели вокруг костра, не задавая вопросов
и не высказывая предположений. Робинзонада не прельщала перспективами и не
питала надежд на возвращение домой. Да и где теперь этот дом?  За  сколько
километров, парсеков или магнитных полей?
   В эту минуту тревожных и  тягостных  раздумий  незнакомый  голос  вдруг
спросил по-английски:
   - Разрешите присесть к вашему костру, друзья?
   И, поскольку мы не ответили сразу, он тотчас же  повторил  свой  вопрос
по-французски, с такой же безукоризненной точностью произношения.
   - Пожалуйста, - ответил по-английски Зернов, - места хватит для всех.
   Он обращался к двум бесшумно подошедшим парням  в  шортах  и  клетчатых
рубашках с короткими рукавами. Первое, что мы увидели, были их голые ноги,
шерстяные носки, скрученные у щиколотки, и  самодельные  мокасины-плетенки
из сыромятных ремешков. Оба были ровесники  или  погодки,  очень  похожие,
даже одинаково загорелые, должно быть, братья,  не  старше  двадцати  лет.
Коротко  остриженные  русые   волосы   дополняли   впечатление   юношеской
подтянутости,  аккуратности  и  чистоты.  На  поясах  у  обоих   болтались
деревянные колчаны с такими же черными стрелами, как и та, которую вытащил
из глухаря Мартин. Охотничью экипировку их завершали  висевшие  за  спиной
очень большие, почти в человеческий рост, луки, а в каждом из гостей было,
по крайней мере, около ста девяноста сантиметров.
   - Джемс, - сказал первый; он стоял ближе к нам.
   - Люк, - подхватил второй, выходя к костру.
   Даже голоса их были похожи.
   Мы невежливо промолчали, все еще ошеломленные их появлением и видом. Но
Зернов вовремя исправил нашу бестактность, тут же представив нас  тоже  по
именам. Охотники переглянулись - видимо, наши имена несколько удивили  их,
- но никаких замечаний не сделали. Оба продолжали стоять, выжидательно нас
оглядывая.
   - Присаживайтесь, - повторил  Зернов,  -  птица  ваша,  но  мы  ее  уже
наполовину поджарили. Только соли нет и скипятить воды не в чем.
   - Кто же уходит на охоту без котелка и без соли? -  ухмыльнулся  Люк  и
тут же умолк, встретив осуждающий взгляд брата.
   Тот, по-видимому, был старшим.
   - Сейчас принесем все, что надо, - сказал он. - А на Люка не сердитесь:
он еще маленький - восемнадцати нет.
   И оба исчезли в сумерках так же внезапно, как появились.
   - Интересное кино, - ввернул было Толька, но мы  не  откликнулись:  для
впечатлений и выводов еще не пришло время.
   Однако и сейчас было ясно,  что  парни  славные  и  симпатичные  и  что
робинзонада наша подходит к концу. Через несколько минут оба вернулись без
колчанов и луков, но зато с котелком, глиняными кружками, баночкой с солью
и большим караваем хлеба. Только теперь мы догадались, что они  пришли  со
стороны реки, где, вероятно, оставили лодку. Впоследствии  оказалось,  что
мы не ошиблись.
   Разговор начался испытующе и осторожно, как на дипломатическом  приеме,
когда любопытство сдержанно, а вежливость лаконична.
   - Как охота? - спросил Джемс.
   - Точнее, рыбная ловля, - поправил с любезной улыбкой Зернов.
   - Кто же едет ловить рыбу в такую даль, когда ее  у  любого  берега  не
выловишь? -  опять  ухмыльнулся  Люк  и  опять  был  остановлен  молчаливо
предупреждающим взглядом брата.
   - Здесь рыба непуганая, - заметил Джемс как бы вскользь, - но я  думал,
что вы охотились.
   - На нас охотились, - сказал Мартин.
   - Кто?
   - Сначала кошки, потом муравьи.
   - Где?
   Мартин вместо ответа указал на противоположный берег реки.
   - Вы были в восточном лесу?
   Джемс даже вскочил с места, впрочем, так же бесшумно, как  подошел:  не
хрустнула ни одна веточка сушняка для костра - сушняка, разбросанного нами
вокруг и служившего вместо  скамеек.  Видимо,  Джемс  даже  бессознательно
рассчитывал каждое свое движение. Что-то не современное, не от спортивного
тренинга, а дикое, неотделимое от природы, что-то от героев Арсеньева  или
Купера было в этом рослом меднокожем блондине.
   - Вы не могли пройти этот лес, - прибавил он недоверчиво.
   - Прошли, как видите, - сказал Мартин.
   - С каким оружием?
   Мы засмеялись. Мартин поиграл своим ножом.
   - И все?
   - Увы.
   Братья переглянулись по-прежнему настороженно и недоверчиво.
   - Вы не переодетые "быки". "Быкам" здесь делать нечего,  -  раздумчиво,
словно рассуждая сам с собой, проговорил Джемс, - да "быки" бы и не  стали
жарить птицу на вертеле.
   - Может быть, они  "оттуда"?  -  спросил  Люк  брата,  многозначительно
подчеркнув слово "оттуда".
   Джемс предостерегающе сжал ему руку и, помолчав, прибавил:
   - "Оттуда" за последние два года побегов не было.
   Смутная догадка осенила меня.
   - Вы имеете в виду лагерь?
   - Какой лагерь?
   - Ну, шахты или рудники на той стороне. - Я указал на реку.
   - Майн-Сити?
   - Не знаю, как это называется, но, по-моему, это ад.  Даже  хуже,  если
только может быть хуже. - И я рассказал о расправе за колючей проволокой.
   - Так всегда кончается, - не удивился Джемс. - Автоматы только  у  них,
да и стрелять не всякий сумеет. Поэтому оттуда  и  не  убегают.  Три  года
назад бежал Прист. Но ему повезло: он спрятался в кусках угля и спрыгнул в
реку, когда переезжали мост. Теперь мост охраняют.
   Он говорил по-английски чисто, но  как-то  иначе,  чем  Мартин.  Должно
быть, Мартин тоже это заметил, потому что спросил:
   - Ты канадец?
   - Не понимаю, - сказал Джемс.
   - А что непонятно? Из Монреаля или Оттавы?
   Братья опять переглянулись, на этот раз без всякой настороженности: они
действительно не понимали Мартина.
   - Вы говорите как-то странно, не по-нашему, - произнес Джемс,  и  снова
нотка недоверия прозвучала в его словах. - Я думал, что вы  просто  дикие,
как и мы.
   -  А  мы  действительно  дикие,  -  подтвердил  Зернов   дружелюбно   и
доверительно.
   Я  понял  его.  Он  разрушал  стену  между  ними  и   нами,   созданную
неосторожным вопросом Мартина.
   -  Ну  конечно,  -  доверчиво  откликнулся  Люк,  -  не  "быки"  и   не
"воскресшие". По одежде видно. Да и кто, кроме нас, по реке шатается.
   Но Джемс был более осторожен. Он еще не верил, он проверял.
   - Давно из города? - спросил он.
   Теперь переглянулись мы. Вопрос был точен, и такой же требовался ответ.
Любая ошибка могла порвать тонюсенькую ниточку взаимного доверия,  которая
одна могла привести нас в чужой и неведомый мир.
   К счастью, закипела вода в котелке, и Джемс, не дожидаясь ответа, начал
приготовлять незнакомое нам питье. Он не засыпал  в  котелок  ни  чая,  ни
кофе, а просто вылил туда половину принесенной им бутылки. Вкусно  запахло
подогретым виноградным вином.
   - Грог, - сказал Люк. - Отец привозит вино из города. А на будущий год,
если виноград уродится, начнем сами давить.
   "Должно быть, фермеры", - подумал я, но догадки  не  высказал.  И  хотя
жареный глухарь и  кипящий  грог  еще  теснее  связали  нас,  необ®яснимое
все-таки оставалось  необ®яснимым.  И  для  них,  и  для  нас.  Надо  было
открываться и открывать.
   Начал Джемс: в его присутствии  Люк,  по-видимому,  всегда  был  второй
скрипкой.
   - Почему вы не одинаково  говорите  по-английски?  Один  лучше,  другой
хуже. Может быть, вы французы?
   За  доску  предстоявшей  шахматной  партии  сел  Зернов.  В  молчаливом
единодушии мы предоставили ему это право.
   - Мартин - американец, а мы трое - русские.
   - Русские? - удивился Люк. - Нет такого сектора в городе.
   Джемс поморщился.