ьбы  с  Патрицией.  Это  было
давно, еще до того, как "Пластикорп" купил их завод.
   Каждый раз, глядя на Питера, он вспоминал Патрицию. Нет, не  потому,  что
он был похож на девочку, скорее наоборот. В возрасте пятнадцати лет он весил
двести пятьдесят фунтов. Сын  был  широкий  в  плечах,  мускулистый,  весьма
упитанный мальчик. Он был похож на мать глазами, но не их блеском, а  цветом
и формой. И еще он, как  и  мать,  любил  музыку.  Сейчас  раздавался  треск
барабана, играл ансамбль "Восемнадцать-двенадцать".  Сыну  всегда  нравилась
эта мелодия, еще с тех пор, когда он был совсем крохотным. Особенно он любил
заключительные аккорды с пушечной пальбой. Раньше Питер плакал до  тех  пор,
пока они не ставили пластинку с этой  музыкой.  Сейчас  он  стал  большим  и
научился терпеливо ждать, пока не начнется пушечная  пальба.  Да,  он  более
терпелив, чем его мать, но глазами он похож на нее.
   Где сейчас Патриция? Может быть,  она  теперь  счастлива...  Он  искренне
желал ей счастья.
   - Она не останется с тобой, Джек, - говорили ему коллеги.
   Это было очень давно, когда людей еще интересовало его имя.
   - Нет, она не останется с  тобой,  слишком  велика  разница  в  возрасте,
тридцать лет. В сорок лет  она  будет  еще  в  соку,  а  ты  станешь  старым
семидесятилетним хрычем. Запомни, ничего у вас не получится.
   Он до сих пор думал, что у них могло получиться, если бы жизнь  сложилась
по-другому. Она не блистала умом, но  и  он  не  был  гением,  зато  он  был
надежным мужем. Патриции нужен был кто-нибудь надежный, чтобы на него  можно
было положиться. Да, они могли бы поладить...
   А потом родился Питер. Роды были трудными, хотя  она  и  хотела  ребенка,
нормального ребенка. Но Питер не был нормальным ребенком, и в  этом  она  не
была виновата.
   Но она могла хотя бы попрощаться с ним.
   Питер опять раскачивал свой стул, ударяясь головой о стену  И  всегда  он
стучал по одному и тому же месту, от этого в стене появилась ямка.
   - Ну, начинай, сынок. Макароны с сыром, твои любимые.
   Питер в ответ согласно хрюкнул.
   Когда с едой было покончено, отец вытер сыну подбородок и сложил посуду в
раковину.  Дорога  до  школы  не  занимала  много  времени,  от   школы   до
"Пластикорпа" было немного дальше. Во время ходьбы было удобно думать.
   Кармаджен вспомнил сегодняшний сон. Опять этот сон!  Он  причинял  больше
боли, чем плохо гнущиеся колени и пальцы. Он уже научился спать, не  обращая
внимания на артрит, но не мог спокойно относиться к этому сну.
   Кармаджен начинал свой трудовой путь  курьером  и  ездил  на  старомодном
велосипеде. От гордости он надувался, как петух, потому что знал все улицы и
закоулки города. Правда, тогда город был намного меньше.
   Чаще всего он совершал рейсы между больницей и мастерской Доббса, который
ремонтировал и точил хирургические инструменты. Там работал молодой  парень,
звали его, кажется, Брайан, он был на год  старше  Джека.  Они  подружились,
Брайан работал подручным. Однажды Брайан продемонстрировал свое мастерство -
он показал, как надо проверять, остро ли заточен хирургический инструмент.
   У Брайана была  какая-то  рамка,  на  которую  он  натянул  кусок  замши,
настоящей хорошей замши, тонкой, как бумага. Когда кожа была натянута  туго,
как барабан, он взял один  из  заточенных  ножей  с  острым  кончиком,  взял
осторожно, за ручку.
   - Никогда не касайся лезвия, Джек, - сказал Брайан. - Они  такие  острые,
что моментально отхватят тебе пальцы.
   Брайан держал нож двумя пальцами, большим и указательным. Он  держал  нож
так деликатно, что тот покачивался. Затем он осторожно приблизил нож к  коже
и отпустил его. Нож прошел сквозь кожу, разрезав ее своей  тяжестью.  Слышен
был тихий свист разрезаемой кожи, и все. А весил нож не более унции.
   - Пожалуй, хорошо заточено, - сказал Брайан.
   - А для чего такой нож? - спросил Джек.
   - Это глазной нож, им режут глаза.
   При одной мысли об операции у Джека заслезились глаза. Но тогда он быстро
забыл об увиденном и ничего не вспоминал, пока через несколько лет не  попал
на осмотр к окулисту.
   - Катаракта, - сказал доктор. - Не волнуйтесь, мы просто срежем ее.
   Именно тогда он вспомнил Брайана и его манипуляции с ножом. С тех пор  он
больше не заходил к окулисту.
   Зато он видел сон, всегда один и тот же.  Он  смотрит  в  белый  потолок,
простыни туго натянуты, его голова  привязана  к  столу  какими-то  ремнями.
Рядом стоит медсестра с кривыми  щипцами,  похожими  на  щипцы  для  завивки
волос, которые были у Патриции. Щипцами они оттягивают ему веко,  как  будто
снимают кожуру с виноградины...
   - А теперь разрежем, - говорит доктор. - Разрежем, разрежем.
   В руках у доктора нож,  держит  он  его  легко,  как  Брайан,  большим  и
указательным пальцами, нож раскачивается. Его сверкающий кончик опускается к
глазу, ближе и ближе, из слезящегося глаза начинают сыпаться искры...
   - Держите нож крепче, - пытается сказать Джек.
   - Ага! - произносит доктор.
   И в этот момент он всегда просыпается.
   Кармаджен водрузил очки на нос. На его лице появились две тонкие  красные
линии, от углов глаз до ушей, на линиях стали набухать  красные  капли,  как
перфорация на бумажной ленте. По щекам  потекли  ручейки  слизи,  они  стали
розовыми, потом красными.
   Он хотел встать, но спина и ноги не слушались. Кармаджен упал на бетонный
пол.  Остатки  глазных  яблок  выплеснулись  на  стекла  очков.  За   каждым
испачканным  слизью  стеклом  была  видна  роговица,  похожая  на  аккуратно
разрезанную пополам рыбью чешуйку. Разрезанная роговица медленно погружалась
в заливаемые кровью глазные впадины.
   Глава 12
   Зеркала в женском туалете заливал розовый неоновый свет. Считалось, что в
розовом свете женщина  лучше  выглядит.  Но  Джону  Томсу  розовый  свет  не
помогал, он выглядел неважно.
   Пластмассовая маска была почти  прозрачной,  только  в  отдельных  местах
из-за толщины она отливала фиолетовым и немного давала искажение.  Лучше  бы
отдельные места были матовыми. Его левый глаз, изуродованный и  раздавленный
осколками сместившихся костей черепа, был прикрыт большим струпом.
   Кровь из носа не шла. Во всяком случае, не шла наружу.  Обе  ноздри  были
наглухо залиты горячей пластмассой до того, как носовые хрящи были  смяты  в
комок. Давление, вызванное усадкой пластмассы, раздробило челюсть, несколько
зубов было выдавлено из десен. Корень верхнего резца прошел сквозь щеку.  Но
больше  всего  доставляли  беспокойства  нижние   коренные   зубы,   рабочие
поверхности которых проткнули  кожу  и  торчали  наружу.  По  лбу  проходила
неровная трещина,  вызванная  смещением  и  последующим  наползанием  лобных
костей друг на друга. Эта трещина походила на  простроченный  несколько  раз
шов на толстом пальто. Голова разламывалась от боли.
   Джон нашел немного аспирина, но он мало помогал. Другие лекарства тоже не
очень помогли бы. Участки кожи без струпьев и ушибов были розовыми от ожога,
волдыри начали лопаться. И именно они беспокоили Джона больше всего.
   Прозрачная жидкость из волдырей, смешиваясь с  розовой  кровью  и  желтым
гноем, собиралась в лужицы, которые плескались при малейшем наклоне  головы,
они доходили уже до верхней губы.
   Это напомнило ему старый анекдот про грешников в  аду,  которые  сидят  в
жидком дерьме до подбородка и говорят друг другу: "Не делай волны!"
   Еще  немного  выделений,  допустим,  из   вскрывшегося   нарыва,   и   он
захлебнется. Другая вероятность -  маленькое  отверстие,  через  которое  он
дышит и пьет, закроется коркой. Тогда он задохнется...
   Джон сделал невидимое "гнездо" в левой руке и заточил об него отвертку. В
руку падала сверкающая стальная  стружка,  лезвие  отвертки  превратилось  в
толстую острую иглу.
   Когда он откинул голову назад,  жидкие  выделения  прокатились  по  лицу,
щекоча и покалывая обнаженные мышцы  лица.  Медленно,  осторожно  он  загнал
острие иглы под край маски.  Пластмасса  была  сверхпрочной,  но  его  плоть
поддавалась. Игла, прокалывая проход, дошла до  лужицы.  Он  выдернул  иглу,
двумя руками нажал на гибкую  пластмассовую  маску.  Сквозь  прокол  прыснул
зловонный фонтан.
   Повторять операцию, пожалуй, не  придется.  Мертвые  ткани  лица  поразит
гангрена, они загниют. Тогда маска снимется,  но  вместе  с  ней  отойдет  и
значительная часть лица.
   Джон вымыл руки, смыл  раковину.  Он  достал  из  кармана  брюк  записную
книжку, скрепленную спиралью, открыл последнюю  страницу,  где  у  него  был
список.
   Драчуна  можно  зачеркнуть.   Надя?   Вопросительный   знак.   Кладовщика
зачеркнуть, за его концом он  наблюдал  сквозь  отверстие  в  стене.  Фиш  и
Трантон - пока под вопросом, остальные тоже. Он заточил карандаш, задумался.
Дункан Хелм и  Джанис  Колман.  Джанис?  Он  вычеркнул  ее,  подумал,  снова
написал. Она пожалела его, тогда он на секунду задумался... Может быть,  она
не с НИМИ? Нет, он просто расслабился, она с НИМИ, вместе с Надей и  другими
девчонками из автобуса. Джанис вела себя сдержанно, она, пожалуй,  по-своему
симпатичная, она ему посочувствовала. Явные суки  не  смогли  подобраться  к
нему, тогда ОНИ стали пробовать другие методы. Но они  опоздали,  теперь  ИХ
штучки не проймут его.
   Он подчеркнул имя Джанис.
   У него был списочек.
   Работая над записной  книжкой,  он  мурлыкал  сквозь  маленькую  дырку  в
пластмассовой маске:
   Мое в том высшее призванье.
   Кто мне обиды наносил,
   Тот не избегнет наказанья -
   Я не забыл и не простил.
   Глава 13
   У Джона Томса был списочек.
   Рональд Трантон включил радиоприемник в машине. Раздался шум, похожий  на
диалог двух отбойных молотков. Кисси опять трогала его радиоприемник!  И  не
подумала  даже  перевести  настройку  на  какую-нибудь  приличную   станцию.
Современная молодежь!
   Они не признают порядка. Он не понимал свою дочь, у нее же все было!  Она
изменилась тогда, когда началось созревание. В десять лет она  любила  Баха,
ее воспитывали на музыке  Рахманинова,  Стравинского,  Дворжака.  А  теперь?
"Шоколадные зайчики из ада", "Слепые пауки", "Горящая пластмасса"...
   Он вертел ручку настройки,  нашел  музыку.  Играла  гитара,  Манитас  или
Сеговия? Нет, это не Сеговия, но все равно  неплохо.  Лично  он  предпочитал
фортепьяно.
   Его "ягуар" напрягал все силы, чтобы обогнать  этих  идиотов  и  поскорее
выскочить  на  скоростную  магистраль.  На  машинах  гоняют,   в   основном,
подростки. Хотя нет, вот перед  ним  маячит  мужик  с  седой  головой.  Нет,
идиотом можно быть в любом возрасте.
   И то же самое в офисе! Дети, все проблемы от них. Бедный  Фиш!  Обычно  у
него все работает как часы, хотя сейчас нельзя говорить "как часы",  в  наше
время нет ничего надежного, даже часы, и те ненадежны.  Сейчас  электроника,
но нельзя же сказать "как электроника"! Не звучит.
   Ладно, пусть этим занимается Фиш. Но, в  то  же  время,  заниматься  этим
должен  не  только  Фиш.  Трантон  формально  был  самым  главным  в   офисе
"Пластикорпа" в городе Ридж Ривер. Фиш освобождал его от текучки, но главным
все равно оставался он, Трантон.
   Он расправил свои обремененные ответственностью плечи. Да, но все  равно,
шалуна надо остановить. Иногда "старик" (он думал, что именно так  за  глаза
называют его подчиненные) обязан  решительно  вмешиваться.  Рональд  выпятил
подбородок. Да, завтра он должен что-то предпринять.
   Молодежь! С одной стороны - Томс.  Неопрятный,  вонючий  Томс.  С  другой
стороны - Драчун  Браунли,  задиристый,  глупый,  бесполезный.  Эта  парочка
похожа на садиста и его жертву, они дополняли друг друга. Хорошо бы...
   Дети! Если бы он мог выгнать одного или другого!  Но  этого  нельзя  было
сделать. Отец Драчуна теоретически занимал равное с Трантоном положение.  Он
входил в комитет, ведавший ассигнованиями, я держал в руках денежный  мешок.
Здесь надо проявить мудрость. Никто не станет возражать, если Трантон уволит
Томса. Хотя нет, с этим есть  проблема.  Томс  подошел  вплотную  к  решению
проблемы закалки. Рональд подозревал, что под неряшливостью  Томса  прячется
блестящий ум. Допустим, он выгоняет Томса, а тот вскоре  делает  открытие  с
этой своей мономолекулярной штукой.  Будет  плохо!  Да,  трудная  задача,  а
завтра надо принимать решение.
   Если  бы  они  признавали  дисциплину,  как  это  делал  он.  Он  понимал
бунтарство молодости, сам в молодости немного бунтовал.  Вспомнить  хотя  бы
фортепьяно.
   И он посмотрел на свои длинные пальцы, державшие руль. Все из-за них, его
угораздило родиться с длинными пальцами.
   - Божий дар, - говорила мать. Его стали обучать игре на фортепьяно  сразу
же после третьего дня рождения.  Чертовщина!  Он  покраснел,  вспомнив,  как
брыкался и орал. И это он называет бунтарством!
   В детстве  ему  досталось.  Сегодняшнюю  молодежь  тоже  надо  закаливать
трудностями, они помогают понимать дисциплину. Целыми часами он играл  гаммы
под присмотром занудливых тетушек и насмешливых дядюшек. Он знает, что такое
трудности! Иногда он завидовал мальчикам, у которых были некрасивые короткие
пальцы. А потом средняя школа... Когда в нем проснулся интерес к прекрасному
полу,  кудрявые  головки,  которые  раньше  следили  за  его   игрой,   враз
отвернулись и переключили внимание на грубых потных парней.
   Самодисциплина Рональда закалилась в огне.
   Он находил утешение в учебе. Когда начинали болеть пальцы, ему  позволяли
заниматься чтением. Да, ему приходилось несладко.
   Зато были и награды, надо признаться в этом. Подарки,  велосипеды,  потом
машины,   стереотехника,   лучшая   одежда.    Это    все    предназначалось
студенту-отличнику и потенциальному мастеру  игры  на  фортепьяно,  которого
ждало концертное будущее. Он никогда не задумывался, откуда все берется,  он
выражал желание - и нужное появлялось. Правильно,  есть  люди,  занимающиеся
низменными  проблемами,  такими  как   уборка   мусора,   стирка,   стряпня,
бухгалтерия. Слава богу, он не из их числа. Мать брала на себя все  хлопоты,
пока он не вырос.  Потом  мать  ввела  в  его  жизнь  Синтию,  поженила  их,
убедилась в том, что Синтия все умеет делать, и вежливо умерла.
   Теперь  Синтия  занималась  домом,  на  работе  текучкой  занимался  Фиш.
Рональду   оставалось   руководить   научно-исследовательской   работой    и
музицировать. Таково вознаграждение за самодисциплину.
   А теперь эти Томс и Драчун хотят нарушить сложившийся порядок.
   Трантон резко свернул на съезд с магистрали. На приборной доске  замигала
лампочка. Бензин, масло или что-то другое, надо напомнить Синтии.
   Его покой был нарушен, но он знал, как восстановить душевное равновесие.
   Наружная дверь была приоткрыта. Рональд нахмурился, потом успокоился.  Он
повесил пальто на вешалку, его ждал "стейнвей". Рояль манил  своим  блеском,
чистый белый корпус был полон золотых звуков. Клавиши ждали его  мастерского
прикосновения и жаждали служить ему.
   Рональд сел к роялю, размял пальцы. На  крышке  было  пятнышко,  пришлось
смахнуть его и вытереть крышку носовым платком. Но почему крышка не заперта?
Дверь приоткрыта, крышка рояля не заперта - ох уж эта девчонка! Из-за  таких
человек не может насладиться порядком. Для начала  надо  сыграть  что-нибудь
такое, чтобы  дать  выход  раздражению.  Может  быть,  Григ?  И  его  гибкие
чувствительные пальцы нависли над клавиатурой.
   Над всей клавиатурой была  протянута  тонкая  нить,  тугая,  невидимая...
Когда-то он завидовал детям с короткими  неуклюжими  пальцами,  мечтал  быть
одним из них. Скоро эта мечта станет явью.
   Глава 14
   У Джона Томса был списочек.
   Пол Фиш достал  из  второго  ящика  письменного  стола  толстый  блокнот,
верхний лист  которого  был  исписан.  "Прохладные  пальцы  утешают  раненое
сердце, Но жестокие ногти готовы вонзиться  в  него..."  Он  разорвал  лист,
скомкал и кинул в корзину для  бумаг.  Нет,  не  годится,  кто-нибудь  может
заметить стихи. Его поэзия не предназначена для посторонних глаз.  Может  же
человек иметь маленькую слабость? Неважно, что он бывший военный,  офицер  в
отставке. Если у человека есть маленькая  слабость,  это  никого  не  должно
касаться.
   После разрыва с Катрин он постоянно старается "сохранять лицо". Никто  не
должен ничего знать! Он ведь офицер и джентльмен, не так ли? Поэзия помогала
ему, она исцеляла душу. Когда ему начинало казаться, что силы на исходе,  он
доверялся бумаге, избавлялся от всякой "мягкой" дряни. Это  все  равно,  что
самому вскрыть  нарыв.  Вполне  допустимое  действие,  но  окружающие  могут
истолковать его  неверно.  Он  не  мог  поделиться  душевными  сомнениями  с
другими, это было исключено! Если поделиться с женщиной, испытывающей к тебе
симпатию, то в самый неподходящий момент  она  напомнит  о  твоей  слабости,
когтями разорвет тебе сердце!
   Таковы женщины. Они как гарпии выискивают самое  чувствительное  место  у
своей жертвы.
   Именно так поступила ОНА.
   Тогда он раскрыл душу, рыдая на ее мягкой груди после близости. Тогда  он
совершенно размяк... Он  рассказал  ей  о  своем  унижении,  о  невыполнении
подчиненными его приказа, хотя все происходило во время первого и последнего
боя с участием лейтенанта Фиша. Его отец, полковник Фиш,  тогда  посоветовал
ему не настаивать на наказании непослушных, доказал ему, что грубый  сержант
был прав, а он, лейтенант, не прав. Он рассказал  ей,  как  по  совету  отца
отказался от военной карьеры и перешел в сферу бизнеса, неважно какого, лишь
бы не нести ответственности за жизнь подчиненных.
   Она прижала его голову к груди, утешая. А сама прикидывала, когда выбрать
подходящий момент... Долго ей ждать не пришлось. Начались придирки, капризы,
неуважение  к  нему,  непомерные  запросы.  Он  старался  быть   податливым,
соглашался, соглашался... Наконец однажды не выдержал  и  проявил  характер.
Тогда она выплеснула ему в лицо все, что он  доверил  ей.  Его  спокойствие,
исключительное хладнокровие только подстегивали ее ярость. В  конце  концов,
она накинулась на него, пыталась ударить, оцарапать ногтями.
   Он не знал,  что  делать.  Настоящая  леди  не  должна  ТАК  вести  себя!
Отчаявшись, он толкнул ее на диван. Она упала, подняв  кверху  мягкую  попу,
юбка высоко задралась, потому что она отчаянно брыкалась. Ярость  и  желание
закипели у него в груди, как смесь воды  с  концентрированной  кислотой.  Он
навалился на нее и был готов задушить, но только отшлепал.
   Борьба прекратилась, начались рыдания. Его ярость утихла,  устыдившись  и
не зная, что сказать, он отпустил ее.  Ее  заплаканное  лицо  повернулось  к
нему;
   - Продолжай, Пол! Наконец-то ты хоть раз поступил как настоящий мужчина!
   Тогда они расстались. А сейчас он отчаянно сжимал  в  руке  металлическую
линейку. Надо думать, а не поддаваться эмоциям.
   Пол Фиш взял ручку марки "ватерман"  и  аккуратно  провел  на  девственно
чистом листе вертикальную линию. Одну  колонку  он  озаглавил  "Джон  Томс",
другую - "Браунли-младший", подчеркнул оба заголовка.
   Ему не хватало хорошего старшины, умеющего  наводить  порядок.  Старшины,
который бы орал на Томса и Браунли-младшего,  заставляя  их  маршировать  по
плацу с полной выкладкой до тех пор, пока они не поймут самую суть.
   Но здесь, к сожалению, не армия.
   Он провел еще две вертикальных линии, колонок стало  четыре.  Под  каждой
фамилией он написал "за" и "против". Одного из них надо  выгнать,  и  решать
надо ему. К завтрашнему утру  он  должен  подготовить  решение  для  мистера
Трантона. Рональд Трантон доверил это ему.
   Минут десять он писал что-то, потом положил линейку по  диагонали  листа,
разорвал его на два треугольных куска и выбросил их в корзину.  Надо  начать
сначала, труднее всего определить "за" для каждого из двоих.
   Он расчертил следующий лист, в колонке  "за"  для  Томса  поставил  букву
"икс". Икс означал неизвестное. Почему-то Трантон ценил