ути лихорадочного накапливания импортной нефти.

С другой стороны, велись усиленные работы по созданию взрывных двигателей,
способных работать на беззольной каменноугольной пыли.

Процесс освобождения от бензинового мотора ко времени открытия военных
действий был закончен в германской тяжелой авиации. Наиболее прожорливые
типы самолетов - бомбардировщики - были переведены на синтетическое
горючее, могущее поставляться химической промышленностью преимущественно за
счет внутренних сырьевых ресурсов. Если считать верными данные германского
командования о том, что к началу войны в рядах его бомбардировочной авиации
находилось всего 2 400 машин с суммарной мощностью моторов в 7 200 000 лош.
сил, то каждый час полета бомбардировщиков отнимал бы из мобилизационных
запасов империи 1 440 тонн нефти. А так как средняя суточная работа
бомбардировщиков в первые дни этой войны достигла небывалой цифры в 9
часов, 800 цистерн нефти в сутки требовалось одним бомбардировщикам!

Благодаря переводу бомбардировщиков на топливо, не являющееся погонами
нефти, запасы последней могли быть использованы для авиации истребительной,
требовавшей суточного расхода в 5 000 тонн.

По совершенно иной принципиальной линии развития силовой установки тяжелых
самолетов пошли советские конструкторы. Группа молодых инженеров удачно
использовала централизованную силовую установку на самолете большого
тоннажа. Смелый переход на длинные валы передач сделал возможным отказ от
установки многих моторов. Можно было перейти к одному двигателю большой
мощности и передавать его энергию винтом, отнесенным на любое расстояние в
крылья. Это имело значительные аэродинамические и тактические преимущества.
Оставалось найти такой двигатель, который при небольшом удельном весе
позволил бы сосредоточить высокую мощность и был бы достаточно компактным.

Выходом явилась паровая турбина. Отдача ее росла за счет повышения
оборотов. Критическое число, лимитированное прочностью материалов с
применением так называемых агатовых сталей, выросло необычайно. Возможность
отдаления от турбины котла и конденсатора позволила разнести всю установку
по самолету так, что его лоб[8] определялся лишь габаритами человека и
вооружения.

Кроме этих, если можно так выразиться, "аэродинамических" преимуществ
турбины, она открыла перед самолетом и совершенно новые высотные
перспективы: отпадала проблема поддержания в камере сгорания двигателя
некоторого минимального давления, могущего сохранить ему расчетную
мощность. Необходимость наддува и производящих его сложных, двух - и
трехступенчатых нагнетателей отпадала. Двигатель перестал "задыхаться".
Интенсивность генерации пара была сделана постоянной, не зависящей от
высоты и скоростного режима полета.

Это принципиальное изменение в двигательном хозяйстве самолета позволило
пересмотреть и его конструктивную схему.

Последним, очень важным преимуществом паровой установки являлась
возможность использования в топке тяжелого нефтяного топлива повышенной
теплотворной способности, достигаемой путем прибавления некоторых
химических веществ.

О том, какое значение имело применение тяжелого топ-лава по сравнению с
бензином, каким облегчением эта являлось для нефтеперегонной
промышленности, можно судить по тому, что трудоемкость нового топлива как
продукта производства относится к трудоемкости прежнего авиационного
бензина, как 1 к 3,5.

Боевое значение нового топлива заключалось еще в том, что опасность
возгорания при попадании снаряда или пули в баки была сведена к минимуму. А
пожар от удара при падении, столь обычное явление в "бензиновой" авиации"
был почти исключен.

Самолет СБД благодаря удобному и компактному расположению силового агрегата
и движителей[9] приобретал повышенную боеспособность. Это обусловливалось,
с одной стороны, тем, что каждая из огневых точек получила значительно
больший обстрел, с другой - присутствием на борту СБД такого мощного
источника энергии, как генератор пара. Все манипуляции по перемещению
пулеметов и пушек были возложены на сервомоторы, получившие питание от
центральной динамо. Благодаря этому все оборудование могло быть
пересмотрено. Подверглось реконструкции и артиллерийское вооружение СБД.
Калибр пулеметов был доведен до 14 миллиметров, носовая и хвостовая башни
получили пушки 55-миллиметрового калибра. Скорострельность пулеметов была
доведена до двух тысяч выстрелов в минуту; пушки выбрасывали 700 снарядов в
минуту.

Экономичность турбин позволила повысить дальность полета, доведя ее до трех
с половиной тысяч километров при бомбовой нагрузке в тысячу двести
пятьдесят килограммов.

Даже при этой нагрузке машина сохраняла очень высокую крейсерскую скорость
на боевой высоте. При этом посадочная скорость не превышала сорока пяти
километров. Это были первые машины в мировой практике с подобным диапазоном
скоростей. .

Расчетный потолок СБД был равен четырнадцати тысячам метров.

По сравнению с бомбардировщиками прежних типов, СБД представляли машины
стремительного, ударного действия. Рядом с прежними машинами они были
большим шагом вперед. Этим шагом советская авиация была обязана коллективу
молодых специалистов, смело сломавших изжившие себя технические традиции.

19 ч. 00 м. - 21 ч. 00 м. 18/VIII

Получив назначение к командиру эскадры для связи, капитан Косых рассчитывал
иметь много свободного времени и проследить за ходом всей операции. Он не
учел того, что впервые, в действительной боевой обстановке, шестьсот
шестьдесят бомбардировщиков, с приданными им шестьюдесятью самолетами
разведки, то есть в общем семьсот двадцать машин, - пойдут под командой
одного человека в общий рейд. В разных точках, группах, колоннах этой
эскадры могли возникнуть положения, требующие неоднократных перестроений,
эволюции перемены курсов. Если флагман не будет знать обо всех этих
изменениях, то, в конце концов, может получиться путаница, разобраться в
которой будет невозможно.

Перед Косых была целая серия планшетов с нанесенными на них схемами
соединений. В его распоряжение был предоставлен отвод от приемника
флагманской радиостанции. Он должен был отцеживать из донесений то, что
относится к изменению порядков и строев в колоннах, и немедленно передавать
эти сведения в пост управления флагмана.

Эта обязанность, вопреки ожиданиям Косых, почти не оставляла ему времени на
то, чтобы изредка воспользоваться имеющейся в полу оптической зрительной
трубой, сильные линзы которой давали возможность видеть на земле ряд
деталей, несмотря на высоту в семь тысяч метров.

Общий характер местности, над которой летели колонны эскадры, пока мало чем
отличался от хорошо знакомого Косых украинского ландшафта. Но сильная
оптика позволяла определить разницу в обстановке. После сплошных колхозных
массивов бросалась в глаза мозаичная раздробленность полей. Желтые квадраты
яровых беспорядочно перемешались с косыми, уродливыми клинышками
распаханных озимей.

Большинство рабочих поселков в индустриальных районах представляли собой
серые пятна убогих хибарок, беспорядочно облепивших площадки заводов.

Время от времени среди лоскутных крестьянских полей в объектив трубы
входили более крупные пятна. Где-нибудь на опушке рощи или на холме у реки
можно было различить белое пятнышко помещичьей усадьбы.

Сознание, что халупы нищих деревень и хибарки рабочих поселков набиты
людьми, с жадностью и надеждой следящими за советскими самолетами,
наполняло Косых чувством острого любопытства. Совершенно забывалось, что
внизу имеются, вероятно, зенитные батареи, аэродромы, истребители. А когда
эта мысль приходила на память, становилась странной, почти непонятной,
легкость, с какой колонны вот уже целый час движутся над территорией
Польши. После прорыва сквозь зону истребительной авиации им не оказывалось
никакого сопротивления. Эскадра без боя проникла уже почти, на триста
километров в глубь чужой страны.

Несмотря на подозрительность подобной инертности противника, главные силы
эскадры могли двигаться совершенно спокойно. Разведка шла впереди веером,
выдвинутым на пятьдесят километров. Разведчики летели патрулями на высоте
от семи до восьми с половиной тысяч метров. Они оставались почти невидимыми
и неслышными. Еще несколько лет тому назад они были бы на такой высоте
совершенно слепы и, следовательно, бесполезны. Но применение мощной оптики
в соединении с автоматически работающими фотоаппаратами позволяло теперь
вести самое действительное наблюдение пересекаемой местности. Постановка
разведывательной работы в дальних рейдах была совершенно новой. По новому
наставлению "разведки сопровождения дальнего рейда", на обязанности
летчика-наблюдателя лежало главным образом наблюдение за окружающим
воздушным пространством. При современных скоростях, появление в воздухе
истребителей или аэростатов заграждения могло быть обнаружено лишь при
постоянном и внимательном наблюдении за воздухом. Та же большая скорость
наряду с большою высотой полета делала визуальное наблюдение земли очень
трудным. Человеческий глаз, даже вооруженный лучшей оптикой, уже не мог
фиксировать предметы с точностью, какая требовалась разведчику, чтобы
раскрыть местность.

Для наблюдения местности с большой высоты на большой скорости на борту
советских самолетов-разведчиков имелся прибор, созданный соединенными
усилиями советских радиотехников, оптиков и химиков. Это был сложный
агрегат из фотосъемочного, лабораторного, демонстрационного и
радиобильдаппаратов.

Интересной деталью этой установки было применение новых цветочувствительных
эмульсий, очень чувствительных к природе фиксируемых красок. Искусственные
краски (химические) действовали на эмульсию совершенно иначе, нежели
естественный. Изображение получалось резко искаженным по цвету и сразу
бросалось в глаза наблюдателю. Это давало возможность быстро обнаруживать
всякого рода искусственные сооружения и маски.

Главным затруднением на пути конструкторов этого фотографического
"наблюдателя" было преодоление времени в фотохимических процессах. Но они
справились и с этим. Через восемьдесят две секунды после спуска затвора
фотокамеры позитив уже проектировался на экран.

Выдвинутый вперед веер из нескольких десятков ВРД[10] позволял главным
силам эскадры двигаться совершенно уверенно, зная, что всякий сюрприз со
стороны противника будет обнаружен разведкой.

Разведчики шли по три, придерживаясь максимальной высоты, какую допускала
облачность. Циррусы (перистые облака) плыли разорванными клиньями:
разведчики старались держаться немного ниже, чтобы облака не портили
видимость.

Разведывательный веер вел полковник Старун. Он летел в замке своего
передового патруля, непрерывно поддерживая радиосвязь с флагманской
машиной. Старый, осторожный летчик, опытный и внимательный разведчик, он,
не отрываясь, слушал эфир и был готов принять сообщение любого из двадцати
патрулей своей части. То, что до сих пор, за час полета над расположением
противника, ни один из самолетов не донес о чем-либо подозрительном,
заставляло полковника беспокоиться.

Равнина сменилась пологими холмами, покрытыми мелким кустарником.
Контрольная фотолента по-прежнему не показывала никаких признаков
аэродромов, зенитной артиллерии, ни единого намека на искусственную
маскировку. Старун знал, что до внешней зоны сопротивления ПВО Варшавы еще
далеко, но он никогда не предполагал, что противник так хладнокровно
подпустит к ней большевиков, не попытавшись даже сбить их с маршрута.
Подобная выдержка со стороны противника была неожиданной. Он хочет
подпустить эскадру к самому узлу своего сопротивления? Тем хуже для него:
большевики вовсе не собираются идти к польской столице и скоро лягут на
новый курс. Тогда будет уже поздно привлекать к борьбе воздушные силы
активной обороны польской столицы. Они не успеют даже вступить в
соприкосновение с эскадрой Дорохова.

- Ну что ж, тем лучше, тем лучше для нас. Тем лучше... - запел он по старой
привычке, зная, что никто не услышит его голоса, которого он так стыдился
на земле. Здесь его не попрекнут плохим слухом.

- Тем хуже для... - завел он было новую руладу, но оборвал на полуслове:
головной самолет идущего впереди патруля вдруг стремительно повернулся
вокруг вертикальной оси. Прежде чем Старун успел проанализировать это
движение, правая несущая поверхность переднего самолета отвалилась и стала
падать. Корпус со вторым крылом, совершив еще несколько беспорядочных
движений, пошел вниз. В следующее мгновение от падающей машины отделились
два человека и, пролетев несколько десятков метров, раскрыли парашюты.
Летчик его собственной машины, следуя движениям идущих впереди машин
головного звена, круто взял на себя. ВРД, взвыв моторами, свечой полез в
облако. В тот момент, когда Старун отметил прыжок второго парашютиста, в
наушниках его зазвучал голос: "Старун, Старун, говорит ВРД-2, говорит
ВРД-2". Это звал его по радиотелефону аварийный разведчик. Третий из его
экипажа остался в падающей машине, чтобы донести: "По-видимому, напоролись
на трос заграждения, говорит ВРД-2, слышите?" Старун поспешно сказал в
микрофон: "ВРД-2, ВРД-2, прыгайте, прыгайте, я вас видел, донесение принял,
донесение принял. Старун".

Рефлекторным движением пальцы переключили радио на передачу телеграфом и
стали посылать в эфир позывные:

"Волна... волна... волна..." А глаза не могли оторваться от исчезающей в
синеватой дымке у земли аварийной машины: успел ли выскочить последний? Кто
был этот смельчак, в котором сознание долга преодолело ужас падения в
штопорящей машине, обреченной на верную гибель? Летчик, наблюдатель или
радист? Он даже не сообщил своего имени.

Самолет Старуна, пробив облака, вышел под чистое небо. Невероятной чистоты
купол открылся над ним. Безмерная яркость света, не затененного ни единым
облачком, ни малейшей туманностью. Под самолетом клубились безграничным
морем облака. Казалось, что они находятся в непрерывном движении, точно
гонимые ветром волны мыльной пены, заполнившей целый океан без берегов,
даже без горизонта. Длинной вереницей, как поплавки на поверхности
бурливого прибоя, то появлялись, то снова тонули аэростаты заграждения.
Погибший разведчик не ошибся: десятки серебристых баллонов тянулись
непрерывной чередой с севера на юг.

В наушниках послышалось кряхтенье, потом отчетливый голос: "Волна слушает,
волна слушает". Отозвалась рация флагмана. Старун сообщил об аэростатах.
Чтобы точно установить начало и конец барража[11], нырнул под облака.
Северный конец барража начинался у Верещины и тянулся к Лечне, уходя дальше
на юг. По-видимому, это было одно из звеньев пассивной ПВО железнодорожного
узла Люблина. Старун донес об этом флагману и, сопровождаемый несколькими
патрулями своих ВРД, снова пробил облака. Аэростаты по-прежнему качались в
пенистом море. Старун приказал атаковать аэростаты. Воспламененные
зажигательными ракетами, несколько баллонов взорвались ярко-голубым
пламенем. Утратив часть своей опоры, барраж осел, увлекая своею тяжестью
оставшиеся аэростаты. Они были теперь видны и под облаками. Этого
достаточно.

Старун не мог задерживаться для полного уничтожения барража. Хотя
подвешенных к аэростатам тросов и не было видно, они уже не представляли
опасности и не могли явиться ловушкой для самолетов Дорохова.

Флагман изменил направление полета главных сил. Вся масса самолетов, следуя
приказу флагмана, выполнила поворот. Барраж был обойден с севера. Аэростаты
могли теперь сколько угодно болтаться под облаками.

На смену холмам, покрытым редкой порослью, пришел лесной массив,
простирающийся вдаль огромным черным пятном. Среди темных масс деревьев
изредка белели помещичьи усадьбы.

В наушниках капитана Косых послышались позывные флагманской рации. Четким
попискиванием кто-то звал:

"Волна, волна, волна"... Косых оторвался от зрительной трубы. В наушнике
запищало: "Говорит Роба, говорит Роба". Косых даже не заглянул в код - эти
позывные он знал хорошо: его родная часть. Капитан невольно посмотрел в ту
сторону, где должны были быть его самолеты. Они летели на крайнем левом
фланге первой колонны. Не меньше пяти километров отделяли его часть от
флагмана. Косых и Сафар не могли бы найти друг друга в небе, даже если бы
промежуток, между, ними не был занят несколькими десятками рябоватых пятен,
похожих на стаи мальков в светлом пруду. Эти пятна казались Сафару
неподвижными, потому что двигались с той же скоростью, что и его
собственная машина. Только когда его самолет испытывал качку, пятна эти то
уходили под крыло и пропадали на фоне земли, то резко проектировались на
облачном небе.

Сафар спокойно вел машину по заданному курсу. Переключив управление на
автопилот[12], он лишь изредка поглядывал на картушку[13], - не сошла ли
курсовая черта с нужного румба.

Во время полетов Сафар испытывал чувство удовлетворения, почти радости.
Источником ее была такая же уверенность в себе, какую он испытывал, купаясь
в море. Сафару не нужно было прилагать никаких усилий для того, чтобы
держаться на поверхности. Казалось, пожелай он утонуть, и то вода не пустит
вниз. Такое же чувство было и теперь.

Но в воздухе оно пришло не сразу. Прежде, когда он летал на большом
корабле, этого чувства не было. Самолет был посторонним телом, большим
механизмом, который он, Сафар, заставлял держаться в воздухе. Не покидала
мысль, что нужно быть начеку: внизу земля с никогда не изменяющей ей силой
притяжения.

А когда Сафар перешел на СБД, это чувство исчезло. Пропала мысль о том, что
машина "тяжелее воздуха". Послушность машины физиологически, до радостной
уверенности в собственных мускулах, возбуждала Сафара. Он не летел, а
спокойно плыл в упругой воздушной среде.

Немного ниже и впереди Сафар все время видел машину товарища с ясной
двойкой на фюзеляже. Если бы не крылья, она была бы похожа на большого
уснувшего сазана, лениво, без движения плывущего по течению медленной реки.
Только смешная у сазана спина: через колпак, прикрывающий среднюю часть
фюзеляжа, видны движущиеся головы людей.

Внизу под двойкой становилось темней. Гуще делался большой лес. Сафар с
интересом склонился к трубе. Сафару казалось, что он слышит щебетанье птиц,
чует запах влажной тени, лежащей под сомкнутыми вершинами деревьев. Ему
даже захотелось в этот лес. Он давно не видел такой массы зелени. Он отвык
от нее в степных просторах Украины.

Если бы Сафар мог спуститься на землю, он убедился бы, что лес
действительно велик. Вершины деревьев сходились, закрывая землю. В их
душистой августовской тени было сумеречно и пахло прелым листом. Даже
птицы, о которых думал там наверху Сафар, действительно щебетали в ветвях.
Но вот вдруг целая стая их, снявшись с дерева, испуганно метнулась в
сторону. Даже здесь, на земле, нужно было очень внимательно приглядеться,
чтобы понять причину испуга птиц: зеленая масса листвы двинулась и стала
медленно вращаться. Вращалась крона, ствол, целая площадка изрезанной
корнями земли двигалась вместе с деревом. Оно было только маской, живою,
тщательно поддерживаемой маской зенитного орудия, приютившегося в
прохладной тени. Медленно, методически вращалось орудие, следя стволом за
невидимыми простым глазом самолетами Дорохова.

Если бы теперь посмотреть на этот большой спокойный лес сверху, можно было
бы увидеть много таких вращающихся деревьев. Под каждым из них скрывалась
зенитка. У каждого орудия молча, застыв в напряженном ожидании, стояла
прислуга. Наводчики с наушниками на головах торопливо вращали маховички
горизонтальной и вертикальной наводки. Приказания приходили с поста
командира батареи, откуда велось наблюдение за движением колонн.

В контрольной трубе командира батареи разбросанная по небу россыпь
самолетов-мальков превращалась в машины. Можно было отчетливо разобрать их
очертания и даже определить тип машины.

Прислуга у пушек, скорее угадывавшая, чем видевшая в небе серую рябь,
нервничала. Солдаты удивлялись тому, что командир позволяет врагу
б