отпилил. Как будто даже удобнее стала. Гроза не раз удивлялся, проделывая
эти опыты: почему раньше никто такими мелочами не занялся?

Так, постепенно облегчая машину, Гроза довел ее до того, чтобы без малого
один скелет остался. Зато она лезла уже на тринадцать тысяч, то есть выше
расчетного теоретического потолка. Но Грозе этого было мало. Он хорошо
помнил завет: "летать выше всех". Итальянцы забрались уже на четырнадцать
тысяч, за ними лезли французы. Летать выше всех! Это стало жизненной целью,
смыслом существования Грозы.

Но как ни дорог был Грозе каждый грамм свободного веса, опыт отучил его от
экономии в одежде. Ведь Гроза поставил себе задачу достичь пятнадцати тысяч
метров! Это значило, что следует приготовиться к температура в 55 - 60
градусов ниже нуля.

Чем выше забирался Гроза, тем больше вставало перед ним трудностей. Скоро
стало ясно, что тепло одеваться и обеспечить себе постоянный приток
кислорода еще недостаточно. Следующей стадией освоения высоты, которую
пришлось пройти Грозе, были полеты в скафандре...

Но все это было в прошлом. Давно уже Гроза достиг пятнадцати с половиной
тысяч метров. Итальянцы и побившие их французы оказались за флагом. Почти
полгода держателем международного рекорда оставался майор Гроза, пока один
англичанин не набрал лишних триста метров.

Изо дня в день работал теперь Гроза над подготовкой к побитию рекорда
англичанина. Каждый десяток метров давался с большим трудом. Хотя в
распоряжении Грозы был уже не старенький заштатный истребитель, а новый,
несравненно более совершенный самолет, летчику приходилось пускаться на
всякие выдумки, чтобы и тут съэкономитъ несколько граммов на конструкции,
на оборудовании, топливе, масле. Он дошел до того, что перемонтировал даже
мотор. Казалось бы, эта часть оборудования продумана в каждой детали, в ней
рассчитан всякий болтик. Но и тут находились какие-то забытые мелочи,
которые удавалось удалять, менять. Это давало иной раз всего сто, а то и
десять граммов экономии. Гроза за все хватался с жадностью.

Наконец высота пятнадцать тысяч восемьсот метров, мировой рекорд
англичанина, была достигнута. Перед переходом к следующему шагу Гроза
методически, терпеливо, день за днем закреплял эту ступень, проверяя
машину, оборудование и самого себя. Сегодня, 18 августа, на празднике
авиации он должен в присутствии нескольких десятков тысяч людей стартовать
в новый высотный полет на побитие мирового рекорда.

Гроза был спокоен. Он непоколебимо верил, что поставленная перед ним задача
будет выполнена. При этом он был очень далек от азарта и жажды
рекордсменства. Он смотрел на это дело, как на нужную, повседневную работу
летчика-истребителя, для которого освоение высоты так же необходимо, как
овладение скоростью или высший пилотаж. Он был только одним из передовых
разведчиков на этом важнейшем фронте; тем, кто должен вместе с несколькими
пионерами-высотниками освоить пути в верхние слои атмосферы, освоить их
так, чтобы по его следам туда уверенно устремились целые патрули,
эскадрильи, части.

По вниманию, которое уделялось его работе руководством, по заботе,
окружавшей его самого, Гроза мог судить о важности задачи. Оставаясь
рядовым летчиком-истребителем, он знал цену себе и своему делу. Он был
доволен настоящим и спокойно смотрел на будущее, уверенный в своих силах...

Гроза размешивал ложечкой остатки осевшего какао, когда в прихожей
послышалось царапанье. Подошел к двери и открыл ее. Взгромоздившись на
игрушечный стулик, раскрасневшаяся девочка, пыталась дотянуться до звонка.
Девочка была пухленькая, как розовая булочка. Гроза подхватил ее на руки:

- Галочка! Что ты здесь делаешь?

- Во сколько часов ты поедешь на полет?

- Через полчаса.

- Ну вот, я так и знала. А мама спит и спит.

- Сегодня выходной.

- Папа давно уехал. Он сказал, что ты нас повезешь к аэродрому.

- Тогда буди маму.

Галочка, забыв свой стулик на площадке, побежала к соседней двери. Там жил
полковник Старун - командир разведывательной части. Галочка - его дочь.

В лице Галочки педантичный и не слишком общительный Гроза имел страстную
поклонницу. Девочка не хуже взрослых знала все, что касалось его успехов.
Она почти каждый день, прежде чем лечь спать, являлась к нему с матерью
своей Катериной Ивановной узнать, как прошел день.

Через полчаса, выйдя на лестницу, Гроза увидел, что Галочка терпеливо стоит
в дверях. Увидев приятеля, она закричала:

- Мама! Мамочка, поехали!

Несмотря на ранний час, город был праздничен. Грозе то и дело приходилось
останавливаться на перекрестках" чтобы пропустить колонны, движущиеся к
аэродрому.

Прошли осоавиахимовцы, ворошиловские стрелки. Нескончаемой полосой
бело-красных маевок потянулись спортсмены. За ними девушки в голубых
комбинезонах парашютисток. На плечах парашютистки пронесли загорелую
товарку с лозунгом в руке: "Прыгайте, девушки!"

Уже на самой окраине, перед выездом из города, Гроза обогнал колонну
пионеров-моделистов. Маленькие модели самолетов складывались в слова:
"Летать выше всех! Дальше всех! Скорее всех!"

Зеркальный асфальт шоссе отбрасывал блики тысяч велосипедов и автомобилей.
С песнями, с музыкой город тянулся к аэродрому.

Лето было в разгаре. По сини августовского неба бежали редкие разорванные
облачка. Мягкое солнце ласкало мураву аэродрома. Многотысячная толпа,
затаив дыхание, следила за полетами. Праздник удался. Над толпою висел
несмолкаемый плеск рукоплесканий, как будто летчики, которым они
предназначались, могли что-нибудь слышать сквозь рев своих моторов.
Приветствия стали неистовыми, когда репродукторы возвестили, что стартует
для высотного полета летчик майор Гроза, в первом ряду, у белоснежной
цепочки милиционеров, сидя на крыше автомобиля била в покрасневшие ладошки
Галочка,

- Хлопайте, хлопайте же! - сердито кричала она соседям, опускавшим руки от
усталости.

Только когда белый самолет Грозы исчез из глаз, она угомонилась.

Скоро послышались разочарованные вопросы:

- И это все?

- А что же дальше? Где же высота?

- Значит, мы не увидим его на "потолке"? А Гроза не замечал времени. Его
внимание было приковано к приборам. Все шло отлично. Никаких новых ощущений
он не ждал, все было испытано, переиспытано.

Земля давно уже превратилась в карту с потускневшими красками, подернутыми
голубоватой дымкой. Редкие облачка блестели далеко внизу. Появлялось
обычное ощущение кривизны земной поверхности. Представление о земле, как
плоскости, исчезало каждый раз, когда Гроза переходил за предел
двенадцати-тринадцати тысяч метров. На высоте около четырнадцати тысяч,
когда подъем сделался уже медленным, Гроза почувствовал тупую, ноющую боль.
Казалось, левую ногу втиснули в очень узкий сапог с непомерно длинным
голенищем. Надевая меховой чулок, Гроза слишком сильно затянул ремешок. Он
по собственному опыту знал, что всякая перетяжка, не заметная на земле, с
высотою дает себя чувствовать очень сильно. Бывало, когда в высотный полет
он ходил с очками, чуть-чуть тугая резинка на большой высоте сжимала голову
железным обручем.

Гроза хотел нагнуться, чтобы подвинуть ремень под скафандром, но для, этого
нужно было сделать значительное усилие: ткань скафандра, наполнившегося
кислородом, прилипла к тесному сиденью и сделалась железно-твердой.
Напрягаясь, Гроза почувствовал головокружение. Решил оставить попытку, но
тут же дала о себе знать нога. Нужно было выбирать между нестерпимой болью
и головокружением, которое при малейшей неосторожности могло перейти в
обморок. Это означало бы срыв полета. Приходилось помириться с болью. Но с
каждой секундой она усиливалась. Грозе казалось, что нога раздулась до
размеров бревна, - вот-вот лопнет кожа.

Стрелке альтиметра оставалось пройти еще сто метров до "английского
потолка", когда Гроза почувствовал, что его силы в борьбе с болью
истощаются. Нога горела. Пламя растекалось по бедру, поднимаясь все выше.

Стрелка альтиметра поднималась отвратительно медленно. Она едва-едва
переползла 16.200 и нехотя двигалась дальше, через белые черточки делений.
Казалось, она отсчитывает не десятки метров высоты, а огненной чертой
отмечает все дальше и дальше проникающую боль. Если бы крик не требовал
затраты энергии, Гроза искал бы в нем облегчения. Но и кричать было опасно,
- силы нужны для управления самолетом.

Машина, видимо, подходила к потолку. Все менее уверенным становился полет.
Малейшее движение рулем, самое осторожное, едва заметное, заставляло
самолет проваливаться. Обе ступени нагнетателя едва поддерживали работу
мотора на терпимом уровне.

Гроза почти обрадовался, когда наконец почувствовал хорошо знакомые
симптомы потолка. Дальше машина не полезет. Стрелка альтиметра, вибрируя,
замерла на показании 16.300. Гроза с облегчением перевел самолет в
планирование...

Земля с нетерпением ждала его посадки. Сафар в качестве активиста аэроклуба
выполнял обязанности глашатая. Он уже не раз поднимался на вышку, чтобы
успокоить зрителей, волновавшихся за невидимого Грозу. Радиопередача
транслировалась по всему СССР: миллионы людей ждали результатов полета.
Сафар с удовольствием объяснял, как происходит высотный полет. Он
чувствовал себя именинником, точно сам был виновником торжества.

Когда Сафар объявил, что видит самолет Грозы, приветствия восхищенных
зрителей заглушили голос репродукторов. Приземлившись, Гроза не смог
вылезти из машины. Нога онемела, на нее нельзя было ступить. Подхваченный
под руки друзьями, он, помимо собственной воли, оказался на вышке перед
микрофоном. Сафар" крикнул в микрофон через голову Грозы:

- По предварительным данным, товарищ Гроза установил новый мировой рекорд
высоты - 16.300 метров. Да здравствуют сталинские соколы!

Зрители радостно кричали "ура". Но все мгновенно стихло, когда Гроза
заговорил. - Товарищи!.. Сегодняшний полет - еще один урок нам,
летчикам-высотникам. Я уже и счет потерял своим полетам, но, видимо,
подлинная мудрость заложена в пословице: "Век живи, век учись". Кажется, не
осталось уже ничего, чего бы я не знал о высотной работе, а вот еще
немножко - и сегодняшней полет был бы сорван, из-за такого пустяка, как
слишком туго затянутый ремешок. Правы те, кто говорит, что в нашем деле нет
мелочей. Задача конструкторов - помочь нам выполнить завет нашего дорогого
вождя и друга товарища Сталина: "Летать выше всех". В исполнении этого
завета - залог победы советских истребителей над всеми, кто посмел бы
посягнуть на нашу родину. У Хасана, да и в других местах, мы заставили
врагов поверить в превосходство нашей техники и нашего летного искусства.
Но если у них окажется короткая память и они снова сунутся к нам, мы
докажем им, что прав был товарищ Ворошилов, говоря: "Вы испробовали еще
только цветики, а ягодки-то впереди".

Мы с вами, товарищи, живем у самой границы, но это не пугает нас. Мы знаем:
в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная армия перейдет
границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн,
какие знает человечество. Большевики - не пацифисты. Мы - активные
оборонцы. Наша оборона - наступление. Красная армия ни единого часа не
останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной
ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг
попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы
его страны. И первыми среди первых будут советские летчики! Слава создателю
советской авиации - великому Сталину!.. Буря оваций потрясла воздух.

Гроза подхватил Галочку, вертевшуюся у его ног, и стал спускаться с
трибуны, но, прежде чем он достиг земли, внезапная тишина нависла над
аэродромом. Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы
разносили над толпой:

"... Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные
соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был
встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолеты
противника повернули обратно, преследуемые нами..."

Народ затих.

Стал ясно слышен деловитый стук лебедок, сдававших два привязных аэростата
с подвешенным к ним огромным транспарантом:

"Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы
ответить ударом на удар поджигателей войны".

Рев беснующегося океана был бы ничем в сравнении с могучим криком,
поднявшимся над толпой. Негодование народа, призыв к борьбе, уверенность в
своей силе были в этом крике.

Но даже этот шум был покрыт ревом мотора.

Над толпою несся истребитель. Он выделывал замысловатые фигуры, развороты.

За ним тянулась струя дымного следа.

Самолет развернулся, взмыл выше. Рождаясь там, где он промчался, возникло
гигантское, слово:

СТАЛИН

Слово ширилось, росло. Оно пронеслось над затихшей толпой, величественно
проплыло над городом и ушло в сторону.

17 ч. 45 м. - 19 ч. 00 м. 18/VIII

I

ИЗ ЗАПИСОК ФЕЛЬДМАЙОРА БУНК

"...Я очень хорошо помню этот момент. Время приближалось к восемнадцати
часам. К генералу явился с докладом начальник штаба. По красному
вспотевшему лицу Рорбаха[3] я видел, что что-то неладно. Но услышанное мною
превзошло все ожидания: так хорошо задуманный и тщательно подготовленный
удар не дал ожидаемых результатов. Я до сих пор не понимаю, как это могло
произойти: большевики встретили нас почти у границы. Самый элементарный
подсчет говорит, что на обнаружение наших частей в воздухе, передачу
сообщений от передовых постов к аэродромам и подъем советских самолетов
(даже если бы они находились в полной боевой готовности) большевикам нужно
было не меньше восьми - двенадцати минут. За это время наши головные части
могли - бы уже углубиться на сорок пять - семьдесят километров в глубь
вражеской территории. А в действительности мы были встречены
истребительными частями охранения на глубине от двух до четырех километров.
Значит, когда мы подходили к границе, они были уже в воздухе и ждали нас.
Они знали о нашем вылете. Значит, нас предали. Иначе это объяснить нельзя.
Какой-нибудь коротковолновик-любитель сделал свое черное дело[4].

На этот раз мы не послали разведку, чтобы не обнаружить себя, и это
погубило весь замысел. Ни одно крупное соединение бомбардировщиков,
посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели. Из
восьмисот тысяч килограммов бомб половина была сброшена на пограничные
колхозы; вторую половину, преследуемые большевиками, бомбардировщики
сбрасывали, для облегчения себя, куда попало. С удивительной
последовательностью эта картина повторилась на всех трех направлениях -
северо-восточном, восточном и юго-восточном. Ни одной бреши. Так тщательно
разработанный план был сломан в самом начале.

Я привык видеть Бурхарда[5] во всяких состояниях, но даже не подозревал,
что он может так быстро менять окраску лица. Лоб его покрылся испариной. Я
сунулся было со стаканом воды, но Бурхард отшвырнул его.

По окончании доклада Рорбаха Бурхард, не оборачиваясь, крикнул:

- Приказ!

Я едва успевал стенографировать:

"Всем соединениям, входящим в первый эшелон второй волны, быть готовыми к
вылету в 21 час сегодня, 18 августа. В воздух вывести девятьсот
бомбардировочных машин со всеми сопровождающими частями..."

Бурхард на минуту задумался и решительно продолжал:

- Третьей сводной эскадре быть готовой к вылету в двадцать два часа...

Здесь его перебил Рорбах:

- Сроки готовности должны быть пересмотрены, противник может нас опередить.
Мы уже убедились, что стахановские...

Но Бурхард не стал слушать. Он бросил взгляд на часы:

- Я даю вам меньше трех часов, чтобы подготовить к вылету тысячу пятьсот
тяжелых машин. Обогнать нас не могут. Это выше человеческих сил.

Рорбах заметил:

- Мы имеем дело с большевиками. Бурхард сказал уже совсем неприязненно:

- У вас есть основания думать, что я ошибаюсь?

- Здравый рассудок, ваше превосходительство...

- Генерал, я прошу оснований. Понимаете, - оснований! Разведка дала
что-нибудь новое?

- Воздушная разведка прилагает все усилия к выяснению обстановки, но несет
напрасные жертвы. Проникнуть в расположение противника не удается.
Агентурная разведка работу почти прекратила.

Бурхард раздраженно перебил:

- Значит, ничего нового? Реальным остается только их план развертывания,
лежащий перед нами? Тогда я все-таки предпочитаю ночь. Сравните сроки, и вы
увидите, что они не успеют подняться в воздух, как будут стерты с лица
земли, - упрямо повторил он и продолжал диктовать.

Рорбах стоял на своем: сроки вылета должны быть сокращены. Бурхард
диктовал, не слушая его. Когда проект приказа был готов, Бурхард связался
по прямому проводу со ставкой фюрера. Фюрер не подошел к аппарату. Бурхард
доложил свой проект и возражения Рорбаха дежурному генерал-квартирмейстеру.
Старик нервничал в течение тех пятнадцати минут, что длились размышления
ставки.

Через четверть часа пришел ответ. Приказ утверждается с перенесением всех
сроков на один час раньше. Это было некоторой уступкой авторитету Рорбаха,
хотя и значительно меньшей, чем он хотел.

По плану внезапного нападения на Советский Союз общая задача германских
воздушных сил сводилась к нанесению ошеломляющего удара на трех
направлениях: Смоленском, Минском и Киевском. Операцию на севере, против
Ленинграда, пришлось задержать вследствие неполной готовности флота.
Операция на южном направлении (Одесса) была отложена из-за необходимости
сосредоточения максимальных сил на главных фронтах. Ударным направлением,
порученным особому вниманию воздушной армии, было юго-восточное. Главным
объектом удара наземных войск был здесь Киев. К поддержанию этого броска
"армии вторжения" генерала Шверера и сводились действия воздушных сил.
Однако неудавшаяся внезапность налета обоих эшелонов первой волны смешала
наши карты.

Теперь Бурхарду было предложено во что бы то ни стало парализовать действия
советской авиации на Киевском направлении и сосредоточить все усилия
бомбардировочной авиации на советских коммуникациях, чтобы задержать
сосредоточение там наземных сил Красной армии. К этому в основном и
сводились указания Бурхарда, данные Рорбаху.

В заключение Бурхард приказал:

- К полуночи вы разрабатываете точное задание по бомбардировке наиболее
крупных населенных пунктов в пограничной зоне: Ленинграда, Минска и Киева.

Начальник штаба еще раз нерешительно сказал:

- Сроки, сроки, ваше превосходительство! Я имею все основания думать, что...

Бурхард только пожал плечами и встал в знак того, что разговор окончен.

II

С трудом пробравшись на автомобиле к воротам аэроклуба, капитан Косых
помчался прямо на главный аэродром эскадры. Там он застал уже Сафара и
остальных летчиков. Соседние части готовились полным ходом. Шла боевая
зарядка машин. Заливалось горючее, снаряжались пушки и пулеметы.
Кислородные брикеты закладывались в крыльевые кассеты[6].

Политработники под руководством комиссаров частей обходили машины. Они
заглядывали в полетные аптечки - все ли на месте? Есть ли предписанные
наставлением медикаменты и перевязочные средства? Заготовлены ли препараты
против обмораживания? Они, не стесняясь, открывали личные чемоданчики
летчиков, штурманов, радистов. Туда, где не хватало шоколада, они совали
плитки "Кола". Незаполненные термосы отправлялись на кухню для заливки
кипящим какао. Не отрывая людей от работы, они совали им в карманы лимоны,
попутно, как бы невзначай, проверяя, надето ли теплое белье, не потерял ли
кто-нибудь в спешке перчатки, исправны ли кислородные маски.

Женщины - жены командиров - работали в аэродромной столовой. Горячие
завтраки упаковывались в термокоробки и отправлялись на машины по
количеству людей.

Косых проверял подготовку своей части, когда ему вручили приказ: его часть
входит в сводное соединение, получающее специальное задание. Ряд частей,
расположенных в данном районе, поступает под команду начальника местного
авиагарнизона Дорохова, назначаемого флагманом этой сводной эскадры. По ег