ям, точно следуя имеющимся у них фотографическим планам
военнопромышленных районов Фюрта и Нюрнберга, методически, с поразительной
точностью сбрасывали бомбы на предназначенные им объекты. То, что
происходило, было так далеко от представления немцев, что они еще долго
потом не хотели верить в преднамеренную точность бомбардировки и многое
приписывали случайности. Советское нападение не преследовало огульной
бомбежки города, его жилых кварталов, исторических памятников, больниц и
гостиниц, к чему приучили немцы жителей испанских городов и чего ждали
теперь сами. Над притихшим центром Нюрнберга был только слышен могучий шум
сотен самолетов, но не упала ни одна бомба. Бомбометание велось с
поразительной точностью.

Зажигательные бомбы, сброшенные первыми эшелонами Дорохова, вызвали пожары
в военнопромышленных районах. Температура в 3 200 градусов, развиваемая
бомбами, была достаточна, чтобы воспламенить самые трудновозгораемые
материалы. Языки пламени появлялись мгновенно на месте падения бомб, и
самолеты удалялись к северу, чтобы сбросить следующие бомбы на Бамберг. На
смену первому эшелону подходили самолеты второго, сбрасывающие фугасные
бомбы. Ко времени их падения половина военных заводов была уже объята
огнем. Красные столбы пламени с воем устремлялись к небу, вздымая тучи искр
и окрашивая черный купол неба багровыми сполохами. О том, чтобы бороться с
разбушевавшимся океаном огня, не могло быть и речи. Пламя было всюду. Оно
возникало все в новых и новых местах, вырывалось из новых и новых развалин.
Стеклянные крыши цехов лопались с жалобным звоном. С гулом горного обвала
оползали многоэтажные корпуса. Как жалкие детские игрушки, сворачивались в
клубки стальные каркасы горящих самолетов. Раскаленные коробки танков
делались прозрачными. Их никто не пытался спасать. Пожарные и охрана
бросились в подземелья, спасая самих себя.

Еще через несколько минут в нюрнбергских домах полопались все стекла. Волна
страшного взрыва докатилась туда за шестьдесят километров. В Бамберге
взлетели на воздух заводы взрывчатых веществ. Небо пылало. На десятки
километров вокруг поля покрылись хлопьями копоти. Толпы обезумевших
охранников стремились в убежища. У входов клокотал водоворот потерявших
рассудок людей. Электричества не было. Лифты, набитые визжащими от ужаса
охранниками, стояли посреди темных шахт. На глубину тридцати метров нужно
было спускаться по железным лестницам. В полутьме, к которой еще не
привыкли глаза, люди оступались и падали. Их никто не поддерживал.

Не убежища еще не успели наполниться и наполовину, когда над теряющими
рассудок толпами пронесся крик:

- Вода!

Вода появилась на улицах. Сначала ей не придали значения. Но когда уровень
ее в течение трех минут повысился до полуметра, когда по главным улицам уже
можно было пройти только по пояс в воде, когда вода потоками хлынула в
подвалы, когда вслед за стремящимися в подземелья людьми с грохотом
ринулись водопады, все поняли:

- Плотина!!!

Можно было сохранить надежду на спасение от огня, - большевики не сбросили
ни одной бронебойной бомбы, чтобы разрушить убежища.

Можно было надеяться спастись от OB, - большевики не сбросили ни одной
химической бомбы.

Но куда было скрыться от воды? Через восемь минут потоки ее поднялись до
человеческого роста.

Сидя в рубке флагманского самолета, совершающего третий заход для
бомбометания, Косых чувствовал, что задыхается. Воздух вокруг машины был
раскален и насыщен густым, тошнотворным запахом гари. Колонны за время
бомбардировки уменьшили высоту полета до двух тысяч метров, но летчики
снова вытаскивали высотные респираторы, чтобы глотнуть немного кислорода.

Дорохов отдал приказ головному соединению следовать за ним и, еще уменьшая
высоту, направился по Регнитцу и затем по каналу Людвига в сторону
Лоренценвальда. Машины впервые прошли над центром города. Косых вспомнил
картины Венеции. Вместо улиц в серой предрассветной мгле поблескивали
потоки быстро текущей воды.

Самолеты шли уже. совсем низко. Можно было видеть отдельные кварталы, дома.
Косых с удивлением увидел на многих крышах людей. Это не были ищущие
спасения от воды. Здесь, в жилых районах, вода заливала только подвалы.
Значит, люди взобрались на крыши, чтобы смотреть на них, на самолеты
советской эскадры. Они не укрывались в убежища. Они уже поверили в
казавшееся им невероятным: большевики не бомбят мирных жителей.

Дорохов, раненный в бою с москитами, еще сам вел соединение над каналом,
туда, где в окрестностях города, разделенные течением канала, расположились
по берегам кварталы казарм. По западному берегу до самого Майаха тянулись
темные корпуса. Судя по фотоплану, это были казармы южногерманского корпуса
- НСКК[27]. На восточном берегу бесконечными рядами тянулись по отлогим
холмам Лоренценвальда бараки концентрационных лагерей.

Косых услышал в наушниках предупреждение флагмана:

"Штурманам соблюдать величайшую осторожность. Ни одной случайной бомбы на
восточный берег. Начинать бомбардировку казарм".

На поверхности земли не было видно ни одного человека. По краям огромных
плацев НСКК неподвижными рядами стояли автомобили, броневики, целые массивы
накрытых чехлами мотоциклеток.

Первая очередь бомб покрыла северный ряд казарм. Тучи битого кирпича, щебня
и белой известковой пыли поднялись к небу. Из подвалов казарм хлынули
потоки штурмовиков.

А на том берегу, у проволочных изгородей, толпились рабочие. Проулки между
бараками представляли сплошное месиво из тел, теснившихся к изгородям и
воротам. Сто тысяч голов были подняты кверху, жадно ища силуэты советских
машин. Многим казалось, что даже в багровом полумраке они видят алые
пятиконечники советских звезд. Им хотелось их видеть. Десятки тысяч рук
тянули к небу сжатые кулаки пролетарского приветствия. Слезы, откровенные,
нескрываемые слезы текли из глаз, остававшихся сухими под дубинками
надзирателей, под пытками Гестапо.

Кто-то в передних рядах сделал открытие: в проволочных изгородях нет тока.
Толпа напирала, точно хотела прикосновением своего огромного многоликого
тела убедиться в этом чуде. В проволочной сетке нет тока! Ряды напирали с
радостными криками. Они давили на передних с такой силой, что сетка была
мгновенно прорвана. Толпа, как опара, вывалилась за границу лагеря. От
каменной будки у ворот застрочил пулемет. Второй. Но тотчас смолкли. Толпа
заключенных разнесла ворота и будки охраны. Остатки чернорубашечников были
смяты, раздавлены в клочья. Рабочие были свободны.

Вода еще журчала на улицах Нюрнберга, пламя бушевало в кварталах военных
заводов, когда подпольные организации Народного фронта взяли на себя
руководство восстанием. В бараках лагерей сколачивались отряды восстания.
Коммунисты, католики, социал-демократы, члены Народного фронта, все, кому
дорога была свобода Германии, превратились в солдат почти двухсоттысячной
армии восставших.

Первым оружием этой армии была ненависть. Каждым нервом своим, каждой
клеткой мозга ее солдаты ненавидели фашизм. Их не нужно было уговаривать
идти в бой. Каждый из них отлично знал: поражение не сулит ничего, кроме
морального издевательства, телесных пыток и топора палача.

Недостатка в дисциплинированности не было. Тюремный режим создал железную
спайку, священное братство угнетенных и обездоленных. Коммунистические
вожаки получили отличный боевой материал. Двенадцать тысяч членов
коммунистического подполья нюрнбергских заводов-тюрем, воспитанные в боевых
традициях партии Эрнста Тельмана, составили стальной костяк рабочих когорт.
Раздался уверенный, не скрываемый больше призыв:

- Вооружайтесь!

Руки, привыкшие к труду, обращали в оружие каждый обломок железа, каждый
гвоздь, каждый кирпич. Это нужно было для того, чтобы войти в город, с боя
взять заготовленные теми же руками запасы винтовок, пулеметов, патронов.

Все это в изобилии имелось на складах заводов, где работали заключенные.
Этим арсеналом нужно было овладеть.

Люди были готовы к тому, чтобы голыми руками драться с вооруженной до зубов
сворой штурмовиков и охранников, чтобы разоружать отряды полиции, с камнями
и молотками выступить против пулеметов и броневиков...

Руководители рабочих формировали отряды. Среди массы заключенных были
десятки тысяч старых солдат, были тысячи ветеранов прошлой войны. Они
знали, каким концом, стреляют пушки, они не спасовали бы и перед
необходимостью управлять броневиками.

Но все это предстояло в будущем. Руководство не могло в течение нескольких
часов произвести сложнейшую работу по сортировке людей и организации такой
армии. Предстояло также решить трудный вопрос о дальнейшей тактике
восстания. Оторванность от мира, от руководства партии вынуждала
нюрнбергских вождей восстания немедленно принять самостоятельные решения.

Какова обстановка в Германии? Готов ли германский пролетариат поддержать
нюрнбержцев?

Все произошло слишком неожиданно, слишком быстро. Кто мог ждать таких
событий в первые часы войны? Вожди восстания не закрывали глаз на то, что
замешательство наци не будет слишком долгим; может быть, уже через
несколько часов покажутся броневики регулярных войск,. направленные для
наведения порядка. Времени - считанные часы. Нужно успеть вооружить и
организовать целую армию. Вдохнуть в нее веру в победу, желание драться с
сильнейшим врагом. Разработать план ближайшей операции. И организовать
связь прежде всего с германской компартией, а затем и с внешним миром,
особенно с СССР.

К полуразрушенному железному пакгаузу, где заседал штаб восставших,
подъехал нарядный лимузин с разбитыми стеклами. Из него вылез изможденный
человек с усталым, желтым лицом. Запачканная арестантская роба болталась
вокруг его тощего тела, как на проволочном манекене. Пытаясь рассмотреть
часового, приезжий приблизил близорукие глаза к самому его лицу.

- Здравствуйте, доктор Винер, - сказал рабочий в такой же робе, стоявший на
часах. Это действительно был Винер, профессор Вольфганг Винер, доктор
honoris causa[28] десятка университетов Европы и Америки, мировое светило
радиотехники.

- Проклятые глаза, - проворчал Винер, - я не вижу, кто передо мной?

- Скоро мы сделаем вам отличные очки, доктор. Революция наверное это
сделает.

- Да, говорят, революция позволяет носить очки и евреям... Мне нужен
комитет.

Рабочий крикнул, приоткрывая дверь:

- Товарищ Винер!

Винер вошел почти ощупью. Ни к кому не обращаясь, он смущенно пробормотал:

- Мы ее пустили. Мы имеем связь со всей Европой, господа!

Радиостанция Нюрнберга пущена?!

Революционный штаб получил свою радиостанцию!

"Германские рабочие шлют привет братьям СССР и Франции..."

Помехи правительственных станций заглушали радиопередачу революционного
Нюрнберга.

К 03 ч. 19/VIII

Начальник воздушных сил с беспокойством посмотрел на часы. Главком вызывал
его к 02 ч. 45м., а ехать пришлось кружным путем. Улица Горького и все
прилегающие проезды настолько забиты народом, что невозможно пробраться.
Москва не спала. С двадцати двух часов вчерашнего дня непрерывным потоком
шел народ через Красную площадь, выражая свой единый порыв и волю к борьбе
и победе. Москва текла в каменных берегах улиц могучим потоком миллионов
человеческих тел. В миллионах сердец было одно желание, в миллионах умов -
одна мысль: драться и победить!

Появились знамена и лозунги. Эти лозунги были не совсем похожи, на те, что
привыкла видеть Красная площадь. Их не делали художники, их эскизы не
утверждались. В аудиториях университетов, в заводских цехах, в залах клубов
расстилали первые попавшиеся полотнища и писали на них большими буквами то,
что было в сердцах, что горело в умах. Писали простые слова о борьбе и
победе, о труде и любви. О любви к своей земле, к свободе, к людям, к
великой своей родине, к великому и дорогому, с чьим именем на устах хотели
биться и побеждать, - к Сталину. Лозунги были о войне, и наряду с
ненавистью к фашистам была в них любовь ко всему трудовому человечеству.

Намного раньше, чем появились на стенах Москвы приказы о мобилизации,
прежде чем объявило об этом радио, почти сразу после того, как пришла весть
о предательском ударе фашистов, военные комиссариаты были осаждены
запасными. Они ничего не хотели слышать о днях и часах призыва. Все хотели
быть сейчас же немедленно отправлены в части. Их приходилось убеждать,
просить, приказывать: всем будет дана эта возможность, но строго в то
время, которое указано в воинской книжке. Те, для кого это время еще не
наступило, расходились разочарованные и присоединялись к потоку, текущему
на Красную площадь.

Начальник ВВС должен был сделать огромный крюк через Замоскворечье, чтобы
попасть на улицу Фрунзе. До времени, назначенного маршалом, оставалась одна
минута.

Доклад начальника воздушных сил был немногословен. Вкратце он сводился к
тому, что советская авиация, оберегая Красную армию от ударов германской
авиации, содействовала продвижению Красной армии через границу и ее атакам
против пограничных укреплений противника. В районе севернее Ленинграда
разыгрался ряд крупных воздушных боев с авиацией противника, безуспешно
пытавшегося бомбардировать город Ленина. В тот момент, когда начальник ВВС
перешел к докладу о трех глубоких рейдах, порученных авиации главным
командованием, в кабинет вошел дежурный штаба и передал шифровку:

"Вторая конная армия командарма первого ранга Голутвенко не смогла
выполнить приказ о захвате прорвавшейся к Койдонову и Негорелое 3-й
германской моторизованной дивизии. Дивизия оказала жестокое сопротивление,
пытаясь пробиться на соединение со своими войсками. Принуждение дивизии к
сдаче замедлило бы наступление 2-й конармии. Командарм вынужден был
уничтожить почти всю живую силу моторизованной дивизии".

- И хорошо сделал, - сказал маршал. - Передайте Голутвенко, чтобы продолжал
как можно энергичней продвигаться к Лиде... - Когда дежурный ушел, маршал
широким движением разгладил карту и спросил: - А как дела у Дорохова?

Начальник ВВС подробно доложил о налете на Нюрнберг, Фюрт и Бамберг.
Военнопромышленные объекты в основном уничтожены. Энергоцентраль больше не
существует, водные резервы спущены в Майн. Канал Майн - Дунай в районе
Нюрнберга поврежден настолько, что судоходство на время стало невозможным.
Военно-химические предприятия Бамберга и запасы химического сырья можно
считать уничтоженными.

- Наши летчики и не подозревают, какую услугу оказывают армии, - сказал
маршал. - Правда, услуга эта скажется не сразу, но через несколько месяцев,
когда начнут иссякать мобзапасы, немцы поймут, чего стоит такой рейд. Это
нужно разъяснить командному и политическому составу ВВС. - Он помолчал. -
Нам бы очень нужно было добраться до Рура. Как вы на этот счет?

- Когда это нужно сделать?

- Об этом мы подумаем... - маршал обеспокоенно взглянул на хмурое лицо
начальника ВВС. - Как дорого это обошлось Дорохову?

- Потери серьезны.

Командарм протянул полученную от Волкова сводку.

- Да, - сказал маршал, - да... все это наши ребята, дети партии, плоть от
плоти рабочего класса. Жалко каждого человека... но война есть война. Мы-то
с вами прошли достаточную школу, чтобы понимать, что в белых перчатках
войну не сделаешь, а?

Начальник ВВС барабанил пальцами по столу.

Маршал положил руку ему на рукав:

- Я вас понимаю... жалко, как своих детей. Но вот что, на рассвете
командарм Михальчук должен будет предупредить удар армейской группы
Шверера. Операции Шверера немцы придают большое значение. Он намерен
прорвать нашу укрепленную линию. Я прошу вас обратить серьезное внимание на
поддержку Михальчука... Имейте в виду: если нам удастся смять группу
Шверера, это будет иметь большое моральное значение. У него лучшие
германские части. Следует прибегнуть к деморализации его тылов. Бросить
воздушный десант...

Начальник ВВС пенял, что разговор окончен, и поднялся:

- Все понятно, товарищ маршал... Разрешите идти?

- Вы свободны, до свидания. - Маршал протянул руку, но вспомнил: - Как
здоровье Дорохова?

- Ранен вторично.

- Хм... Кто командует эскадрой?

- Бригкомиссар Волков. Маршал улыбнулся:

- Этот справится.

Улыбка появилась наконец и на лице командарма.

- Я думаю, - почти с гордостью сказал он.

- Надо позаботиться о том, чтобы облегчить эскадре возвращение. Бедняги,
наверное, измотаны...

Маршал отпустил командарма. Но, когда тот был уже у дверей, вдруг остановил
его:

- Как обошлось с населением атакованных городов?

- Все в порядке, товарищ маршал. Бомбометание было исключительно точным.
Судя по перехваченным сообщениям противника, гражданское население почти не
пострадало.

- Это прекрасно, - с удовлетворением сказал маршал. - Это очень хорошо.
Отметьте это обстоятельство в приказе. Призывайте летчиков к сохранению
жизни мирных граждан. Это должно стать традицией советской авиации, пусть о
ней узнает весь мир. Это еще принесет нам свои плоды.

В это же время в тысяче шестистах километрах от Москвы поникший ют
усталости и непосильного груза ответственности генерал Бурхард слушал
своего начальника штаба.

Бледный, осунувшийся, с горько опустившимися углами рта, Рорбах говорил
сухо: ночь и удачные маневры помогли Дорохову достичь цели. Обеспечение
Нюрнберга и Магдебурга оказалось не по силам германской авиации и средствам
наземной ПВО. Удалось отразить советский налет только от Дессау -
средоточия авиационных заводов Юнкерса.

Устало передвинув в угол рта изжеванный окурок сигары, Бурхард спросил:

- В каком состоянии наши стратосферные дирижабли?

- Воздухоплаватели верны себе, - только пять готовы к работе.

- Этого Эккенера давно нужно было отстранить. Его штучки обойдутся нам
дорого. Но нужно использовать хотя бы пять кораблей.

Строго говоря, название "стратосферные", употребленное генералом Бурхардом,
было неверно. Воздушные корабли,. о которых он говорил, не являлись
стратосферными. Достигаемая ими высота была еще областью субстратосферы, Но
термин "стратосферный" удержался наравне со столь же мало законным для того
времени термином "стратоплан". Однако самый факт появления этих воздушных
кораблей заслуживает внимания. О них ничего не писалось.
Национал-социалисты держали их в строгой тайне.

С пронырливостью, не раз выручавшей их там, где не хватало широты мысли и
опыта, немецкие фашисты в течение нескольких лет собирали за границей
материалы по изучению стратосферы. Хорошо налаженная агентура извлекала из
сокровеннейших тайников чужих военных министерств подробности, считавшиеся
доступными только очень ограниченному кругу специалистов. Все, что было
достигнуто американцами в области техники изготовления тончайших
газонепроницаемых тканей; рецепты получения ультралегких сплавов высокой
крепости; способы дешевого добывания больших масс гелия; английские
скафандры; французские герметические кабины и т. д., и т. п., - все это
тщательно подбиралось, проверялось и прорабатывалось в германских
лабораториях. Большой опыт в деле строительства дирижаблей помог немцам
приспособить чужие идеи к своим нуждам. Одобренная воздушным министерством
модель высотного дирижабля поступила в серийную постройку. Первая эскадра
управляемых стратосферных аэростатов должна была состоять из десяти
кораблей объемом около ста двадцати тысяч кубических метров.

Германское командование возлагало большие надежды на эту стратосферную
эскадру. Но первые же полеты его разочаровали. Наспех построенные корабли
страдали многими недостатками. Из десяти дирижаблей не больше четырех-пяти
бывали одновременно способны к полетам. Остальные постоянно находились в
ремонте. Один перед самым началом войны выбыл из строя.

В ответ на предложение Бурхарда использовать дирижабли Рорбах пожал
плечами: что они могли сделать при создавшемся положении? Но Рорбаху не
хотелось спорить. Привычные схемы рассыпались в прах, а с ними ушла
уверенность генштабиста.

Бурхард вспылил:

- Пять кораблей прикуют к пяти пунктам немало истребителей.

- Я в это