пальцев правой руки на кастете со  следом
на  клеенке,  то  сразу  убедишься,  что  эти следы принадлежат разным
людям.  Не говоря уже о том,  что размеры их не совпадают,  -  а  это,
кстати   говоря,  оба  мы  проглядели,  рассматривая  следы,  -  очень
характерный папилярный узор,  видимый на клеенке, вовсе отсутствует на
кастете.  В  свою  очередь  на  клеенке  нет  ни одного пальца с левой
дельтой завиткового узора, ясно видного на кастете... Есть возражения?
 - К сожалению, нет, - с грустью ответил Грачик.
 - Эмоции потом!..  Давай сюда рюкзак Оле.  Начнем  с  него.  -  И
Кручинин  принялся  распаковывать  рюкзак Оле.  - Сколько раз из этого
мешка доставался кофейник, в котором он варил нам кофе. Сколько раз ты
сам  лазил  в этот рюкзак за консервами,  галетами и прочими радостями
походной жизни, пока мы шли сюда...
 Они внимательно  разглядывали  все,  что  было  в мешке.  Один за
другим откладывали в сторону  предметы  одежды.  На  них  нечего  было
искать следы. Зато особенное внимание уделялось всему металлическому и
стеклянному. Кручинин долго вертел под лампой никелированную коробочку
с бритвой Оле.
 - Когда  человек,  побрившись  в  походных  условиях,  укладывает
бритву,  трудно  требовать,  чтобы его пальцы были совершенно сухи.  А
прикосновение влажного пальца, да если еще он немного в мыле, рано или
поздно заставляет поверхность металла корродировать...  Вот тут что-то
подходящее уже есть,  - с удовольствием установил Кручинин и взялся за
лупу. - Правда, не все пять пальцев, но нам достаточно и двух.
 Наблюдая друга,  Грачик  мог   сказать,   что   осмотр   его   не
удовлетворяет.  Кручинин  поворачивал  коробку  и  так и сяк.  Наконец
сказал:
 - Вероятно,  этой бритвой пользовался еще кто-то,  кроме Оле,  и,
может быть,  именно этот "кто-то" оставил нам свою визитную  карточку.
Вот будет хорошая загадка!
 Отложив бритву,  он принялся за осмотр других предметов. По тому,
с какой досадой он отбрасывал их один за другим,  Грачик понимал,  что
нужные следы не находятся.  Но тут посчастливилось ему  самому.  Он  с
торжеством  протянул  Кручинину старую походную сковородку - ту самую,
на которой Оле столько раз поджаривал хлеб для  своих  спутников.  Как
ловко он это делал, и как вкусен бывал по утрам этот пропитанный жиром
хлеб с кружкой горячего кофе, сваренного все тем же Оле!
 И вот...  Теперь  их  интересовало  только то,  что на закоптелой
поверхности сковороды  виднелись  отпечатки  нескольких  пальцев.  Это
могли быть только или их собственные отпечатки, или следы пальцев Оле.
 - Даже заранее,  по размеру этой лапы,  можно сказать,  что следы
принадлежат  твоему  любимцу  Оле,  - сказал Кручинин с уверенностью и
принялся за обработку изображений следов,  чтобы их можно было сличить
со следами, оставленными на кастете и клеенке.
 Нередко приходилось Грачику видывать Кручинина в затруднении,  но
почти  никогда  не отмечал он на его лице выражения такой досады,  как
сейчас.  Однако Грачику некогда было думать над отвлеченностями такого
рода:  Кручинин  приказал  поскорее  обработать и исследовать следы на
сковородке и на бритвенном приборе.


Дактилоскопия и хлеб

 Ни у Кручинина, ни у Грачика почти не было сомнений в том, что на
сковородке  они  нашли отпечатки пальцев Оле.  Эти отпечатки сошлись с
отпечатками на кастете,  но зато не имели ничего общего со следами  на
клеенке.  Это  служило  новым  доказательством тому,  что еще кто-то -
сообщник Оле,  пособник  или  предводитель  -  участвовал  в  убийстве
шкипера.
 Грачик пошел в своих предположениях и дальше: не является ли след
на  кастете  случайным  и  вообще  является  ли кастет орудием данного
преступления?  Где  уверенность,  что  именно  кастетом  был   нанесен
смертельный  удар  Эдварду  Хеккерту?  Ведь  кастет  не  носил  следов
удара... Почему?
 - Одним  словом,  не являются ли следы на клеенке следами убийцы?
Не появился ли кастет на месте преступления  только  для  того,  чтобы
навести   следствие  на  ложный  путь?..  -  Черты  Грачика  приобрели
просительное,  почти заискивающее выражение:  уж очень  ему  улыбалась
мысль  о  невиновности  Оле.  -  Ведь  если допустить,  что я прав,  -
нерешительно проговорил он, - наш Оле...
 - Наш Оле?!  Рано,  Сурен,  слишком рано! - с дружеской укоризной
сказал Кручинин.  - Когда наконец я приучу тебя к тому, что не следует
столь громогласно и с такой самоуверенностью делать предположения!
 - Кажется, я еще ничего не сказал, - заметил Грачик.
 - Ах,  Сурен  Тигранович,  а  твой более чем выразительный вздох?
Разве он не выдал все,  что было у тебя на уме?  Право,  не стоит,  не
только в присутствии других...
 - Тут же никого, кроме нас.
 - Но  я-то  ведь  не ты.  А выражать,  да еще столь громко,  свои
эмоции не следует даже наедине с самим собой. В особенности, когда эти
эмоции   необоснованны.   И   вообще  ты  должен  иметь  в  виду,  что
преждевременная  радость  столь  же  вредна,  как  и   преждевременное
разочарование: они размагничивают волю к продолжению поисков.
 - А  как  их  узнать,  как  отличить  -  преждевременны  они  или
своевременны?
 - А ты пережди малость,  проверь свои ощущения, убедись в выводах
не сердцем, а рассудком.
 - Ох, Нил Платонович, дорогой! Всегда рассудок и только рассудок!
А как хочется иногда пожить и сердцем!  Поверьте мне,  друг, сердце не
худший судья, чем мозг.
 - Только, брат, не в наших делах.
 - Значит, вы отрицаете...
 Кручинин рассмеялся и не дал Грачику договорить.
 - Ради бога без темы о  чувствах,  об  интуиции  и  прочем!  Ведь
условились  жить по доброй пословице "семь раз отмерь"?  Вот ты и мерь
теперь: сошлись, не сошлись...
 - Любит,  не любит,  плюнет,  поцелует... - насмешливо огрызнулся
Грачик.
 - Нет,  брат, мы не цыгане. - Кручинин похлопал себя по лбу. - Ты
вот этим местом должен отмерять.  Вот и отмеряй,  что  может  означать
сходство  одних  следов  и  несходство  других...  Если допустить твою
мысль,  будто Оле невиновен,  то нужно найти другого убийцу. Он должен
быть такого же большого роста.
 - Пастор! - вырвалось у Грачика.
 Он готов   был   пожалеть   об   этом  восклицании,  но  Кручинин
одобрительно глядел на него, ожидая продолжения.
 - Или... Кассир Хеккерт, - сказал Грачик, - он почти так же велик
ростом. Правда, он ходит согнувшись, но... если его выпрямить...
 - То он сможет через стол дотянуться до жертвы?
 - Да... уж если разбирать все варианты, так разбирать.
 - Конечно,  - согласился Кручинин.  - Но думаешь ли ты,  что этот
согбенный старик достаточно силен?
 - Может быть,  и не так силен, как Оле, но слабеньким я бы его не
назвал. В нем чувствуется большая сила, настоящая сила.
 - Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба эти субъекта?
 - Даже скорее кассир, чем пастор, - в раздумье сказал Грачик.
 - Брат?! Это было бы ужасно! А впрочем, чего не бывает?!
 - Да...  чего не бывает,  - повторил за ним Грачик. - Этот Видкун
мне так антипатичен, что...
 - Ну,  это,  братец, опять твои эмоции! - рассердился Кручинин. -
Для  дела  они малоинтересны.  Если изучать,  так изучать все.  Короче
говоря:  нам нужны отпечатки того  и  другого  -  пастора  и  кассира.
Добыванием их придется заняться тебе.
 Прежде чем Грачик успел спросить Кручинина,  как тот советует это
сделать,  не вызывая подозрений,  в комнату постучали: хозяйка звала к
завтраку.
 За столом   уже  сидели  пастор  и  кассир.  Завтрак  проходил  в
тягостном молчании.  Хозяйка время  от  времени  тяжело  вздыхала.  Ее
снедало   любопытство,   но  скромность  мешала  задавать  вопросы,  а
пускаться в рассуждения ни у кого из сотрапезников не было охоты.
 Грачик ломал  себе  голову  над  тем,  каким  способом  заставить
соседей без их ведома выдать свои дактилоскопические отпечатки.
 Пастор, казалось,  вовсе  и  не  замечал присутствия гостя.  Он в
задумчивости мял в руке хлебный мякиш. Через стол Грачик видел, что на
хлебе  остаются  четкие отпечатки кожного рисунка пасторских пальцев -
указательного  и  большого.   Грачик   решил,   что   пастор,   помимо
собственного   желания,  подсказывает  выход  из  затруднений,  и  ему
непреодолимо захотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш.  Но
тут  пастор  стал  раскатывать  свой  шарик по столу лезвием столового
ножа.  Шарик  сделался  гладким  и  перестал   интересовать   Грачика.
Противное  ощущение,  будто священник знал его намерения и ловко обвел
его,  не давало Грачику покоя и заставило даже  рассматривать  пастора
под  каким-то  новым,  критическим углом зрения.  Впрочем,  решительно
ничего,  что могло бы опровергнуть прежнее благоприятное  впечатление,
произведенное  на  Грачика  этим сильным,  собранным человеком,  он не
обнаружил и в душе выбранил себя за  легкомыслие.  Он  уже  готов  был
встать  из-за стола и признать свою несостоятельность,  когда заметил,
что пастор снова,  глядя куда-то поверх голов сидящих,  взял  мякиш  и
стал его разминать.
 - Я покажу вам фокус,  -  негромко  проговорил  пастор.  -  Пусть
кто-нибудь  из  присутствующих,  хотя бы вы,  господин Хеккерт...  под
столом,  так, чтобы я не мог видеть, сомнет кусочек хлебного мякиша, и
я скажу, какой рукой это сделано.
 Кассир, сохраняя свой мрачный вид и,  кажется не задумываясь  над
тем,  что  делает,  послушно  скатал  под  столом шарик и протянул его
пастору.
 - Нет,  нет, - сказал пастор, - раздавите его между пальцами так,
чтобы образовалась лепешка.
 Кассир протянул  пастору  раздавленный  мякиш.  Достав из кармана
маленькую,  но,  по-видимому,  очень сильную лупу,  пастор внимательно
изучил кусочек хлеба и с уверенностью произнес:
 - Левая.
 Кассир ничего не сказал,  но по его глазам Грачик понял,  как тот
поражен: пастор угадал! Но кто мог ответить Грачику на вопрос, было ли
это случайностью или пастор разбирался в дактилоскопии? Ведь для того,
чтобы,  не выписав формулу,  вынести столь безапелляционное решение по
небольшому  отпечатку,  не  проявленному  с достаточной четкостью,  не
увеличенному и, может быть, не полному, нужно было быть артистом этого
дела.
 Мысли сменяли одна другую в мозгу Грачика. Откуда у пастора лупа?
Зачем? Почему он так хорошо знаком с дактилоскопией?
 Тут же родился план:
 - Может быть, и я смогу? Сожмите-ка мякиш! - сказал он пастору.
 Пастор с улыбкой опустил руки  под  скатерть  и  через  мгновение
протянул  Грачику сдавленный в лепешку довольно большой кусочек хлеба;
узор папилярных  линий  выступал  на  нем  с  достаточной  яркостью  и
полнотой.
 К этому времени в кулаке у Грачика уже был зажат  другой  кусочек
хлебного мякиша.  Он взял оттиск пастора и, делая вид, будто ему нужно
больше света, отошел к окну. Через минуту он вернулся и, разминая хлеб
в пальцах, разочарованно сказал:
 - Не понимаю - как вы это делаете?
 Пастор рассмеялся. Поверил ли он тому, будто Грачик действительно
надеялся проделать то же,  что проделал он сам,  или принял все это за
шутку, это уже не имело значения. То, что было нужно Грачику, - оттиск
пасторских пальцев, - находилось у него.
 Под первым   удобным  предлогом  Грачик  ушел  к  себе.  Работать
приходилось быстро.  Увеличение было сделано,  проявлено и положено  в
закрепитель.  Теперь  следовало  найти  повод для возобновления игры с
хлебом, чтобы получить отпечаток Хеккерта.
 Кручинин и пастор непринужденно беседовали у окна.
 По-видимому, молодость   служителя   бога    брала    верх    над
положительностью, к которой его обязывала профессия. Грачику казалось,
что священник охотно махнул бы рукой на кассира,  наводящего  на  него
тоску, и совершил бы хорошую прогулку. Впрочем, пастор, видимо, тут же
вспомнил о том,  что сан обязывает его по мере сил утешить старика,  и
принялся   развлекать  его  безобидными  шутками.  Он  довольно  чисто
показывал фокусы с картами,  с монетой,  ловко ставил бутылку на  край
стола - так, чтобы она висела в пространстве.
 Кассир мрачно глядел на все эти проделки;  водянистые  глаза  его
оставались равнодушными, а тонкие губы были плотно сжаты.
 Мысль Грачика непрерывно работала  над  тем,  какую  бы  вещь  из
принадлежащих  кассиру  взять  для  изучения  его  дактилоскопического
паспорта.  Но,  как назло,  он не видел у него ни  одного  подходящего
предмета. И тут Грачику пришла мысль, которую он и поспешил привести в
исполнение.
 - Мне все же очень хочется понять,  - сказав он пастору, - как вы
определяете,  какой рукой сделаны отпечатки? Попросим теперь господина
Хеккерта  зажать  между пальцами хлеб,  и вы на примере объясните мне.
Можно?
 - Охотно, - сказал пастор.
 Он взял  кусочек  хлеба,   тщательно   размял   его   и,   слепив
продолговатую лепешку,  прижал ее к тарелке ножом так, что поверхность
хлеба стала совершенно гладкой, даже блестящей. После этого он подошел
к кассиру и, взяв три пальца его правой руки, прижал их к лепешке.
 Грачик волновался,  делая  вид,   будто   замешкался,   закуривая
папиросу, когда пастор сказал:
 - Теперь идите сюда, к свету, я вам поясню.
 Не спеша  Грачик  подошел  к  окну  и выслушал краткую,  но очень
толковую лекцию по дактилоскопии.
 - Дайте-ка  сюда  этот  отпечаток,  -  сказал  он  пастору,  -  я
поупражняюсь сам.
 Грачик торжествующе посмотрел на Кручинина и,  встретившись с его
улыбающимися глазами, зарделся от гордости.
 Немало труда  стоило  ему сдержаться,  чтобы не броситься сразу к
себе в комнату для изучения своей добычи.  Он был от  души  благодарен
Кручинину за то,  что тот наконец поднялся,  поблагодарил собеседников
за компанию и, взяв своего молодого друга под руку, увел.
 Когда вся  тщательно  проделанная  подготовительная  работа  была
закончена,   Грачик   торжественно    разложил    на    столе    серию
дактилоскопических карт.
 - Вы проверите формулы? - спросил он Кручинина.
 К его удивлению, Кручинин, зевнув, равнодушно заявил:
 - Закончи сам, старина, а я сосну.


Криминалистика и воображение

 В задумчивости стоя над картами,  Грачик поглаживал пальцем  свой
тоненький ус,  как делал обычно в минуты волнения.  И тут его внимание
привлек легкий запах ацетона.  Грачик принюхался: запах исходил от его
пальца.  Где  же  это он притронулся к ацетону?..  На память ничего не
приходило. Он один за другим перенюхал все предметы, побывавшие у него
в  руках,  - напрасно.  И вдруг,  когда он уже собрался было подойти к
умывальнику,  чтобы разделаться с неприятным  запахом,  на  глаза  ему
попались лепешки из хлебного мякиша,  прилепленные к дактокартам. Одну
за другой он поднес их к  носу  и  с  удивлением  заметил,  что  хлеб,
побывавший  в руке пастора,  пахнет так же,  как его палец.  Несколько
мгновений Грачик думал над этим,  но решил  только,  что  нужно  будет
обратить  внимание  на руки пастора:  не делает ли он маникюра?  Мысль
казалась нелепой, но ничто другое не приходило на ум.
 Помыв руки  и стоя с полотенцем,  Грачик наблюдал за Кручининым и
думал о возможной причине равнодушия,  так  внезапно  овладевшего  его
учителем.  Грачик достаточно хорошо знал его,  чтобы понять,  что дело
перестало его интересовать. Но что же случилось? Раз Кручинин мысленно
"покончил"  с этим делом,  значит у него были к тому веские основания.
По-видимому,  вопрос о непричастности пастора  и  кассира  к  убийству
шкипера был для Кручинина решен каким-то другим путем.
 Грачик молча  наблюдал,  как  Кручинин  укладывался  спать,   как
блаженно  закрыл  глаза.  С  досадой  вернувшись  к столу,  он лишь по
привычке доводить до конца всякое исследование взял дактилоскопический
отпечаток   кассира.  И  вот  тут  словно  кто-то  толкнул  его:  узор
отпечатков кассира на хлебном мякише дал ту же формулу,  что и  следы,
обнаруженные на кастете.
 Братоубийство?!.
 Кажется, было из-за чего броситься к Кручинину, но Грачик сдержал
себя:  ведь в свою очередь следы на  кастете  сошлись  со  следами  на
сковороде!  Как же так?..  Выходит, что следы на сковороде принадлежат
кассиру?!.  Но этого не могло быть! Никак не могло быть! Грачик уселся
за  проверку  карты.  Он  знал,  что если в работе содержится малейшая
ошибка,  эта  ошибка  послужит  предметом,   может   быть,   и   очень
поучительной,  но  достаточно острой и неприятной беседы.  Кручинин не
терпел скороспелых выводов и не упускал  случая  использовать  промахи
ученика  для предметных уроков.  Грачик никогда никому не признавался,
сколько болезненных  уколов  его  самолюбию  было  нанесено  дружеской
насмешкой учителя.  Но, по-видимому, средство воздействия было избрано
Кручининым верно.  Его снисходительная ирония или скептически заданный
вопрос   подхлестывали   ученика  больше,  чем  скучная  нотация.  Они
заставляли мысль Грачика работать с такой интенсивностью,  что решение
поставленной задачи почти всегда приходило.  Стоит заметить,  что, при
всей  ироничности   кручининских   уроков,   они   никогда   не   были
оскорбительными.  И  когда  Кручинин  от души радовался верному выводу
Грачика,  то делал это так,  что сам Грачик готов был  приписать  свой
успех  не  чему  иному,  как  силе  собственного  интеллекта,  который
почему-то называл воображением.
 Кстати, о слове "воображение", допущенном Грачикой в применении к
такому делу,  как криминалистика.  По всей вероятности,  ведомственные
специалисты  нападут на подобный вольный термин.  О каком воображении,
скажут они,  может идти речь там,  где  все  должно  быть  скрупулезно
точно,      где     господствует     только     наука?     Приверженцы
официально-аппаратного способа работы (а  следовательно,  и  мышления)
считают,  что  следователь,  криминалист,  розыскной работник,  будучи
адептами науки, должны в своем деле идти путями, заранее определенными
в  учебниках  и  инструкциях.  А был ли не прав Грачик,  полагая,  что
хороший следователь,  криминалист и розыскной работник должны обладать
и   хорошо   работающим   воображением?  Воображение  в  сочетании  со
способностью к психоанализу и с хорошей наблюдательностью  -  вот  что
вкладывалось в термин "интуиция",  столько времени служивший предметом
беспредметного спора.  Богатство  и  гибкость  воображения  совершенно
необходимы   следователю.   Составление  верной  картины  совершенного
преступления - работа глубоко творческая.  Только человек,  сочетающий
гибкость  и  смелость  воображения со знаниями юриста,  криминалиста и
психолога,  может стать победителем в нелегком споре с преступником. И
в самом деле,  что такое версия преступления,  как не плод творческого
воображения   следователя?   Подразумевает   ли   картина,   созданная
воображением,   отсутствие   точности?   Конечно,  нет!  Только  точно
работающее воображение,  то есть воображение,  работающее на основании
научных  посылок,  в  свою  очередь  вытекающих  из  такого же точного
анализа фактов,  может найти ту единственно правдивую картину, которая
является неопровержимой.
 Идти по  следу  правонарушителя  с  уверенностью,  что  он  будет
настигнут и изобличен,  - значит воссоздать ясную и единственно верную
картину его действий в процессе замышления и совершения преступления и
в  ходе  попыток  преступника  замести  следы содеянного им,  избежать
заслуженной кары.  Достаточно  ли  для  этого  одной  науки?  Конечно,
недостаточно.  Без творческого вдохновения следователь не может ничего
достичь,  так же как ничего не достигнет писатель, художник или актер,
пытаясь воссоздать образ или картину, воспроизвести действие или мысль
задуманного героя без вдохновения, довольствуясь одной только теорией.
 Некоторые возражали,   что-де   аналогия   между  следователем  и
работником розыска,  с одной  стороны,  и  работником  искусства  -  с
другой,   не  только  не  показательна,  но  даже  незакономерна.  Они
утверждали,  будто  работник  искусства  находится  в  более   простых
условиях работы. Он-де свободен в выборе черт, мыслей и действий своих
героев,  а следователь вынужден воспроизводить образ, мысли и действия
реально существующего, но