ным образом два качества:
первое - способность создавать в обществе уверенность в справедливости
приговора   и   второе  -  служить,  как  выражался  Стифен,  клапаном
безопасности для общественных страстей. Это не мое определение, Эрлих,
это слова Стифена, Вам не довольно этого?
 - Что бы вы ни говорили,  а я нахожусь тут не на советской земле;
ваш суд и ваши законы тут ни при чем.
 - Именно "при чем",  Эрлих,  - вмешался вдруг фогт. - Мы сами - и
никто другой - просили помощи русских друзей в поимке вас. Мы не умеем
этого делать.  - Он усмехнулся и развел руками.  - Когда-нибудь, может
быть,  научимся,  но  пока  еще  не  умеем.  И  мы,  в  соответствии с
декларацией трех великих держав,  подтвержденной народами всех  стран,
отправляем вас теперь для суда туда, где вы грешили.
 - Действительно,  - охотно подтвердил Кручинин,  - не воображаете
же  вы,  Эрлих,  что  мы  искали вас только ради удовольствия передать
судьям,  которые вас оправдают по законам вашей "справедливости". Ведь
после  того,  как вы пролили столько крови,  причинили столько горя на
советской земле, вы сумели довольно умело скрыться. Вы вернулись сюда,
в эту тихую страну,  не искушенную в наблюдении за такими,  как вы,  в
розыске их и наказании.  Вы знали,  что делали, когда вернулись сюда в
том  же  обличье,  в  каком исчезли отсюда - в одежде пастора.  Должен
сознаться,  было не так-то легко проследить ваш путь.  Одно  время  мы
даже  думали,  что  совсем  потеряли  ваш след и что вы оставили нас в
дураках. Это было, когда мы, добравшись до островов, не обнаружили там
никаких признаков вашего пребывания. Но, как видите, теория о том, что
не родился еще преступник,  который не оставит своих следов  на  месте
преступления и не будет пойман, оказалась верной. Мы пришли сюда.
 - Вы дьявольски уверены  в  себе,  не  правда  ли?  -  насмешливо
проговорил преступник.
 - Сознаюсь - да, мы уверены в себе, - с улыбкой ответил Кручинин.
-  В  себе  и в своих друзьях.  И,  как видите,  наша уверенность пока
оправдывается... Или вы и сейчас еще не убеждены, что вам не уйти?
 По мере  того как говорил Кручинин,  пленник все больше овладевал
собой.  Он стал как будто спокоен,  не делал  попыток  освободиться  и
наконец  таким  тоном,  словно  ничего  не  случилось и он не сидел со
связанными ногами,  а был таким же  гостем,  как  остальные,  попросил
папиросу.  Голос  его  был совершенно ровен,  когда он,  откинувшись в
кресле и разглядывая поднимавшиеся к потолку струйки  табачного  дыма,
проговорил:
 - К сожалению...  я достаточно много знаю о  вашей  цепкости.  Вы
меня,  конечно,  не выпустите...  Хотя... Я совершенно не понимаю этих
господ,  - он кивком головы указал на фогта. - Как могут они протянуть
руку  вам,  своим  непримиримым врагам,  вместо того чтобы помочь нам,
своим единомышленникам и друзьям?  Стать  сообщниками  дикого  Востока
против западных демократий!.. Разве это не самоубийство?
 Кручинин рассмеялся  так  заразительно,  что,  глядя   на   него,
заулыбались остальные.
 - Минутку внимания,  господин фогт! - воскликнул он. - Право, это
даже забавно! Этот господин говорит, что он и его сообщники-гитлеровцы
- друзья вашего народа,  вашей страны!..  Это просто  замечательно!  -
Кручинин  обернулся  к  Грачику:  - У тебя далеко сумка с документами,
заготовленными для передачи суду?


Уверенность в себе и дружба

 Грачик молча снял и передал  Кручинину  сумку,  висевшую  у  него
через плечо. Кручинин быстро разобрал пачку вынутых из нее бумаг.
 - Вот,  господа!..  - Он поднял над головой несколько листков.  -
Сейчас  вы  увидите,  что значат дружеские чувства гитлеровцев к вашей
стране...
 Однако ему   не   удалось  договорить:  дверь  комнаты  порывисто
распахнулась,  и на пороге появилась Рагна. Одно мгновение она стояла,
держась  за  ручку двери и не то удивленно,  не то испуганно оглядывая
присутствующих.  Потом ступила в комнату и захлопнула за собою  дверь.
Девушка  была  так взволнована,  что не сразу удалось уловить смысл ее
слов. Оказалось, что когда она привела к гроту в горах отряд горожан и
они вскрыли ящики, то нашли в них только камни.
 - Ага! - со злорадством воскликнул Эрлих.
 - Вы  напрасно  делаете  вид,  будто радуетесь,  Эрлих,  - сказал
Кручинин.  - Вы никого не обманете.  Вы же отлично знаете, что не ради
этик камней убили, старого шкипера и покушались на жизнь кассира.
 - И  все-таки  вы  не  получили  ничего,  кроме  камней!   -   со
злорадством воскликнул Эрлих.
 - Пока да,  - спокойно согласился Кручинин.  -  Но  из  этого  не
следует,  что  тем  дело  и  кончится.  Повторяю:  не  ради  же  тайны
нескольких булыжников вы совершили все,  что  произошло  здесь  в  эти
дни!.. Или вы сами хорошенько не знали, что творите?
 - Я всегда знаю,  зачем делаю то или другое,  - нагло  усмехнулся
нацист.
 - Вот-вот.  Вы давно узнали,  что Эдвард  проник  в  вашу  тайну,
вернее,  пока только в тайну вашего клада.  Вы испугались того, что он
может поделиться ею еще с кем-нибудь,  а там, за кладом, дело дойдет и
до вас. Так?
 Пленник пожал плечами.
 - Должен  сознаться,  что  этот  сюрприз с ящиками меня несколько
озадачивает.  Но...  - Кручинин покрутил кончик бороды.  -  Я  верю  в
старую поговорку:  нет ничего тайного, что не стало бы явным... Право,
уж очень не хочется мне допустить мысль,  будто вы,  Эрлих,  были  так
предусмотрительны,  что заблаговременно убрали свой клад из тайника...
Кроме этой небольшой загадки,  нам остается выяснить  только,  как  вы
узнали, что шкипер раскрыл тайну клада...
 Но фашист перебил его:
 - Тут-то уж вы ни при чем:  я просто подслушал его разговор с Оле
на "Анне".
 Старый фогт поднялся со своего места и гневно сказал:
 - Вы дерзкий негодяй,  Эрлих!  По вине  предателя  Квислинга  наш
народ достаточно хорошо узнал,  чего стоит фашизм, и больше никогда не
попадет в его сети.
 - Не будьте так самоуверенны,  фогт, - со смехом ответил Эрлих. -
Там, где был один Квислинг, может найтись еще десять.
 Фогт в негодовании потряс кулаком:
 - Никогда!  Слышите  вы,  никогда!..  Мы  обнажаем  головы  перед
могилами советских солдат,  проливших кровь за избавление нашей страны
от таких, как вы. Народ наш, простой и мудрый народ, всегда был честен
и  будет  честен.  Он всегда был храбр и будет храбр.  Он всегда любил
свободу и свою отчизну и всегда будет  их  любить.  Если  темные  силы
помешали  нам  отстоять  честь  родины в годы фашизма,  то из этого не
следует,  что в следующий раз мы не сумеем отстоять ее. Таким, как вы,
конец. Навсегда! Навсегда, говорю вам! - И фогт топнул ногой.
 А Эрлих ответил ему издевательским смехом.
 - Как  жаль,  что  я  не  облечен властью тут же вешать таких!  -
задыхаясь, проговорил фогт.
 - Хорошо,  что  у вас нет такой власти.  А то бы вы сгоряча могли
совершить этот справедливый,  но  несвоевременный  шаг,  -  с  улыбкой
проговорил Кручинин.
 - Вы считаете несвоевременным  наказание  такого  преступника?  -
удивился старик.
 - Прежде чем мы не узнали всех,  кто стоит  за  ним?  Разумеется!
Ведь  он не один,  и наши народы,  все мы хотим знать их имена,  хотим
знать их планы, хотим...
 Но старик в нетерпении перебил:
 - Война окончена.  Победа за нами.  Хозяева Эрлиха нам больше  не
страшны.  Это  призраки.  У них нет ни власти приказывать,  ни средств
осуществлять свои планы. С ними покончено. Покончено вашими же руками.
 - Я  знаю  силу  наших  рук,  господин  фогт,  - спокойно ответил
Кручинин.  - Знаю силу своего народа, знаю силу народов, которые плечо
к плечу с нами шли к победе.  Но вы ошиблись дважды. Во-первых, в том,
что война окончена...
 - Но...
 Кручинин остановил его, подняв руку.
 - Война  продолжается.  Она  шла,  идет и долго еще будет идти на
фронте, которого никто из нас не видит, на котором нет ни канонады, ни
шумных битв.  Битва продолжается за кулисами той войны,  которая шла у
всех на глазах.  И,  как всякое сражение,  особенно тайное,  эта битва
впотьмах    чревата    большими    неожиданностями.   Очень   большими
неожиданностями, господин фогт.
 - Вы намекаете на возможность их победы?
 - Нет,  я имею в виду совсем другое: речь идет о расстановке сил.
Тот, кто в видимой войне стоял по одну сторону барьера, в тайной может
оказаться по другую его сторону.  Тот,  кто был нашим союзником вчера,
сегодня  может  тайно  перейти  на  сторону  врага,  а  завтра открыто
обнажить меч против нас.
 - Вы  говорите ужасные вещи,  господин Кручинин.  Просто страшные
вещи!
 - Лучше  узнать о них прежде,  чем они произошли,  или по крайней
мере не закрывать на них глаза, когда это уже случилось.
 - И все-таки я не решаюсь подумать о том, на что вы намекаете.
 - Я пока ни на что не намекаю,  господин фогт.  Мы  вообще  любим
говорить прямо,  открыто. Но сейчас я только хочу предупредить вас: не
думайте,  что на этом Эрлихе кончается зло.  Не  закрывайте  глаза  на
опасность появления врагов везде и всюду.  Они есть и у вашего народа.
За рубежами вашей страны и внутри их. Будьте бдительны, господин фогт,
если хотите,  чтобы ваш народ сохранил свободу и жизнь. Вот и все, что
я хотел сказать.
 Фогт подошел к Кручинину.
 - Мы ничего не боимся,  господа!  Наш народ никогда не согласится
продать  свою свободу ни дешево,  ни за все блага мира.  Он любит свою
свободу, свою страну, свою историю. И позвольте мне сказать так: с тех
пор,  как  мы знаем,  что рядом с нами по северной границе живут такие
друзья, как вы, мы ничего не боимся, право же, ничего!


Плут Оле

 Друзья собрались в обратный  путь.  Им  уже  не  было  надобности
совершать  его пешком,  хотя Грачик с большим удовольствием закинул бы
за спину мешок и с палкой в руках снова промерял своими шагами  склоны
живописного хребта.  Это было бы ему не менее приятно, нежели плыть на
"Анне" в обществе закованного в наручники Эрлиха. Правда, тот вел себя
теперь вполне спокойно, видимо смирившись с перспективой путешествия в
советский суд,  но при всякой встрече  с  Кручининым  или  с  Грачиком
пытался   возобновить   спор   о   несовершенстве   советской  системы
правосудия.  В последний раз,  по-видимому пытаясь дознаться,  что его
ждет, он сказал:
 - И все-таки,  предстань я перед беспристрастным судом присяжных,
они  бы  меня  оправдали.  -  Он  хотел  улыбнуться,  но это ему плохо
удалось.  Заискивающе заглядывая снизу в глаза Кручинину,  он с трудом
выговорил: - Ваши меня... повесят?
 Кручинину показалось,  что губы Эрлиха плохо  его  слушаются.  Не
потому ли, задав этот вопрос, он так плотно сжал их?
 - Не знаю, - сказал Кручинин так, словно речь шла о чем-то совсем
незначительном.  - Право,  не знаю...  Может быть,  и повесят. Но... -
Помолчав,   он   продолжал:   -   Вы   напрасно   воображаете,   будто
оправдательный   приговор   суда,   который   вам  кажется  спасением,
действительно явился бы  оправданием.  Когда  оправдательный  приговор
вынесен  за недостаточностью улик,  он малого стоит.  Это же совсем не
то, что доказать невиновность.
 Было ясно,  что  эти  отличия  сущности оправдательного приговора
мало волнуют Эрлиха.  Его больше интересовал  вопрос  -  может  ли  он
избежать петли?
 - Вы, видимо, издеваетесь надо мной?!
 - А вы полагаете, что моральная суть приговора не имеет значения?
- спросил Кручинин.  - Может быть,  и так. Для психологии убийцы важно
одно: заплатит ли он своей жизнью за жизнь других или нет?
 Наступил последний  вечер  их  пребывания  в  городке.  Было  уже
поздно,  и  тишина  стекала  с гор вместе с сырой вечерней мглой.  Она
ползла на запад, к едва слышному отсюда шороху моря.
 Грачик долго гулял по дороге, ведущей в горы, потом сел на камень
и задумался.  Ему показалось, что со стороны гор, оттуда, куда убегает
светлая   полоса   шоссе,   доносится   какой-то  странный  напев.  Он
прислушался.  Да, это было пение. Сначала один голос, потом целый хор.
Когда  невидимое  шествие приблизилось,  Грачик различил среди голосов
поющих звонкий молодой баритон.  Кто-то задорно и  мужественно  пел  о
горах, о море, о чудесных девушках с толстыми золотыми косами, живущих
в горах,  на  берегу  моря.  Песня  показалась  Грачику  знакомой.  Он
старался вспомнить,  где ее слышал. А, вот что! Это та же самая песня,
которую  певали  рыбаки  на  самом-самом  севере  этой  страны,  когда
советские   солдаты   принесли   им   освобождение   от   гитлеровской
оккупации... Знакомая песня... Чудесная песня чудесных людей.
 Но вот  до  темных  силуэтов  на  дороге осталось не больше сотни
шагов,  и Грачик пошел им навстречу.  Впереди группы шел Оле.  Это его
молодой баритон звучал громче всех голосов...

 Вот что Оле рассказал Грачику.
 В ночь перед убийством шкипера старый Эдвард позвал его и сказал:
 - Слушай,  мальчик,  потерпи  еще  немного.  О тебе многие думают
плохо.
 - Я это знаю, дядя Эдвард, - спокойно ответил Оле.
 - Ну,  и я тоже знаю,  откуда они идут,  эти слухи.  И  чего  они
стоят,  я тоже знаю. - Лукаво прищурившись, он погрозил пальцем. - Мне
известно,  плут ты  этакий,  и  я  тебе  скажу,  мальчик:  не  прогони
советские  люди  гуннов  из  нашей  страны,  быть  бы  тебе за колючей
проволокой.
 Оле беспечно махнул рукой и рассмеялся.
 - Нет, дядя Эдвард. Таких, как я, гунны не держали в лагерях.
 - Ну  да,  ты  хочешь сказать,  что таких гунны отводили в горы и
стреляли им в затылок.
 - Верно, дядя.
 - Ну,  так и я говорю.  Я-то знаю тебя,  Оле. Слушай внимательно,
племянничек,  что  тебе  скажет брат твоей матери.  Я знаю,  где гунны
спрятали ценности наших людей.  Те самые,  что  были  в  ломбарде.  Ты
пойдешь в горы, найдешь ценности и перенесешь их в городской банк.
 - Откуда вы знаете? - спросил Оле.
 - Пока я тебе ничего не скажу. Вернешься - узнаешь. Как только мы
спасем ценности,  мы сможем взять и последнего из гуннов,  который еще
топчет нашу землю.
 - Вы его знаете?
 - Он от нас не уйдет.
 Оле не нужно было дважды повторять предложение.  Он созвал людей,
с которыми творил уже немало смелых дел,  пока здесь были немцы, - тех
самых людей,  во главе которых он взрывал  мосты  и  водокачки,  топил
фашистские   суда,  выкрадывал  у  гитлеровцев  тол,  убивал  в  горах
вражеских офицеров и гестаповцев.  Шкипер дал ему точные указания, где
найти  клад  и  как  обмануть  агентуру  нацистов,  взять  ценности  и
заполнить ящик камнями.  Оле отправился в путь.  Он  должен  был  уйти
незаметно.  Это ему почти удалось.  Единственным человеком,  видевшим,
как он уходил,  была женщина,  встретившая его на  повороте  у  могилы
старого Ульсона.
 Но вот что самое занятное во всем этом деле:  ведь вовсе  не  все
ящики  оказались  наполнены  ценностями.  Один из них,  самый крепкий,
железный,  который с трудом удалось вскрыть,  содержал не золото и  не
деньги. Он был набит...
 - Ну, как вы думаете, чем? - спросил Оле у Грачика.
 - Откуда мне знать?
 - Бумагой!  - многозначительно воскликнул  Оле.  -  "На  что  нам
бумага?  -  сказали  наши  люди.  - Давай сожжем эту фашистскую грязь.
Наверно,  тут доносы.  В них написана всякая мерзость про наших людей,
за которыми следило гестапо".  Но я им сказал:  "Нет,  ребята,  бывает
бумага,  которая дороже золота и камней. Мы возьмем ее с собой. Я знаю
хороших людей, которые нам скажут спасибо за такую находку".
 При этих словах Оле хитро подмигнул Грачику:
 - Ну что? Разве я ошибся?
 Грачик молча положил ему руку на плечо,  а  другой  рукой  крепко
сжал широкую ладонь проводника.
 - Вот и все...  Теперь  Оле  станет  шкипером  "Анны"  и  заменит
старого Эдварда, завещавшего шхуну племяннице Рагне.
 - Тогда торопитесь занять свой  пост  у  руля,  -  весело  сказал
Грачик. - "Анна" должна увезти нас отсюда на юг. Нас и арестованного.
 - Просто-таки не знаю,  что мне приятней:  иметь на  борту  таких
почетных гостей или такого пленника?! Просто не знаю...
 И Оле снова запел о том,  какою  будет  жизнь  рыбака,  если  ему
удастся  поговорить  с  одной смелой голубоглазой девушкой,  у которой
такие золотые толстые косы...
 Песня затихала вдали.  Впереди своей рабочей команды широко шагал
к городу Оле Ансен. Первым домиком, который он должен был встретить на
своем  пути,  был  домик  Рагны  Хеккерт.  Грачик ясно представил себе
эмалированную дощечку  на  калитке  маленького  садика  "Вилла  "Тихая
пристань". В окошке домика уютно светился огонек.