овором. В тот
момент,  когда  кастет  перешел  к  пастору,  по сосредоточенному лицу
девушки пробежала тень,  брови ее нахмурились. Впрочем, скорее это был
испуг, чем недовольство. Грачику показалось, что она с трудом подавила
желание помешать пастору взять кастет.
 - Да,  да,  немецкая штучка,  - сказал между тем пастор с прежним
благожелательством к Оле.  - До прихода гитлеровцев здесь, наверно, не
водилось  таких  вещей.  Кому  они были тут нужны?  Не правда ли?..  А
помните?  -  Он  повернулся  к  Видкуну,  продолжавшему   неприязненно
молчать.  - Помните,  когда эти коричневые звери впервые пустили такие
штуки в ход?
 В знак  того,  что  все  помнит,  кассир медленно опустил тяжелую
голову в молчаливом кивке.
 Пастор любезно пояснил русским:
 - Когда гунны пришли сюда,  жители,  естественно,  хотели  спасти
свои ценности. Они пошли к ломбарду, чтобы выкупить свои заклады.
 - Ох,  уж наши ценности! - махнув рукой, заметил хозяин. - Что ты
скажешь, Эда?
 - Да уж,  кроме обручальных колец не в каждом доме найдешь теперь
серьги или брошку... - печально подтвердила его жена.
 - А золотых часов у нас тут не видывали уже с  тридцать  восьмого
года!
 - Тридцать восьмой год? - удивленно спросил Кручинин.
 - Самый безрыбный год за полстолетия,  - пояснил шкипер, - в этот
год в эмиграцию отправилось на сто тысяч семей  больше,  чем  в  любой
другой  тяжелый  год  безрыбья.  Консервные  заводы  работали по дню в
неделю,  и то не все... Да, господа, вам не понять, что может наделать
отклонившийся от берегов страны Гольфштрем.
 - Отчего же?  - возразил Кручинин.  - Наш народ не раз  испытывал
тяжелые  удары  изменявшей  ему  природы.  Но мы все больше овладеваем
наукой,  чтобы не только не подчиняться слепой природе,  но повелевать
ею.
 При этих словах Кручинина хозяин гостиницы громко рассмеялся.
 - Не  хотите  же  вы  сказать,  -  воскликнул он,  - что намерены
управлять и течениями, от которых зависит ход рыбы.
 - Отчего бы и нет,  - возразил Кручинин. - Судьба населения нашей
страны зависит от урожая зерновых культур,  и вся наука,  вся  техника
поставлены  на  ноги,  чтобы  неурожай  никогда  не мог стать причиной
народного бедствия,  как это бывало в прежние времена.  Если бы  такое
место,  какое сейчас занимает зерно, у нас занимала рыба, ни минуты не
сомневаюсь - ее улову было бы  отдано  столько  же  внимания,  сколько
сейчас  отдается  урожаю.  Совместными  усилиями  рыбаков,  инженеров,
ученых и моряков задача была бы решена.  Это и отличает наше хозяйство
от вашего.  Однако...  - Кручинин рассмеялся, - мы уклонились от нашей
темы: речь шла о ценностях, заложенных в ломбард жителями этих мест.
 - Да,  да, конечно! - подхватил пастор. - Достаток людей здесь не
велик, и никто не осудит их желание спасти то немногое из благ земных,
что  имели.  Одним  словом,  весь  приход  собрался у дверей ломбарда.
Длинная очередь людей - мужчины и женщины. Может быть, первая очередь,
которую здесь увидели. А уж позже-то очереди у мясных лавок и булочных
стали обычными. Но... ломбард уже не возвращал вкладов. Гунны наложили
на  них  свою  лапу.  А  когда  толпа  стала грозить силой взять свое,
появились молодчики,  купленные немцами.  Вот тогда-то здешние люди  и
узнали впервые, что такое кастет... Помните, господа?
 - Еще бы не помнить,  -  сумрачно  отозвался  хозяин.  -  Попытка
получить  обратно  наши  обручальные  кольца и браслет жены стоила мне
крепкого удара по затылку. Помнишь мою шишку, Эда?
 - Может  быть,  этой  вот  самой  штучкой?  -  проворчал Видкун и
презрительно ткнул пальцем в кастет,  который пастор держал на виду  у
всех.
 - Ну-ну,  ты уж слишком!  - заметил Эдвард.  - Однако  я  уверен:
гуннам   не   удалось  вывезти  наши  ценности!  Они  наверняка  лежат
спрятанными где-то в нашей стране.
 - Все еще спрятанными в вашей стране? - удивленно спросил Грачик.
 Шкипер ответил утвердительным кивком головы.
 - Так почему же их не отыщут и не раздадут законным владельцам?
 - Оказалось, - произнес пастор с подчеркнутой серьезностью, - что
даже уроженцы этих мест знают их недостаточно хорошо, чтобы обнаружить
тайник гуннов. - И, назидательно подняв палец, заключил: - Такова сила
прославленной немецкой педантичности!
 - Ну,  знаете ли, - с неудовольствием проговорил шкипер, - вся их
педантичность не стоила бы ломаного гроша,  если бы не разлад, который
эти негодяи сумели посеять в наших рядах.
 - А разве и в этом не сказалась их дьявольская система? - спросил
пастор.
 - Видите ли,  - принялся объяснять Грачику хозяин,  - там, видно,
собраны вещи  со  всей  округи,  с  нескольких  приходов,  целая  куча
драгоценностей.  А у людей не сохранилось даже квитанции на свои вещи.
Правда,  Эда?..  Так какой же смысл искать их?  Все равно нельзя взять
без   квитанций.  Поди-ка  разберись,  что  кому  принадлежит.  Ничего
хорошего не выйдет в тот день,  когда их найдут.  Ей-ей, сам сатана не
придумал бы лучше этих гуннов, как нас перессорить даже тогда, когда и
духа их тут не будет! Вот как! Верно, Эда?
 - Так возьмите архив ломбарда,  его книги,  по ним вы установите,
кто что сдавал, - сказал Грачик.
 - Вот тут-то и зарыта главная собака, - вставил замечание шкипер.
- Если бы кто-нибудь знал, где гунны спрятали эти книги...
 В разговор снова вмешался пастор:
 - Уходя,  гунны сжигали все бумаги,  все книги, все архивы, какие
хотели уничтожить. Например, совершенно точно известно, что они сожгли
архив своего гестапо.  Так почему же им было  не  сжечь  и  ломбардные
записи,   доказывающие,   кто  именно  является  хозяевами  спрятанных
ценностей?
 Пастор пожал плечами.
 Впервые послышался голос Оле?
 - Херре Видкун Хеккерт знает все, что касается ломбарда.
 - Неправда! - сердито воскликнул Видкун. - Этого я не знаю!
 Он поднялся со всей порывистостью,  какую допускали его годы,  и,
пристально поглядев на Оле,  пошел к выходу. Тяжелая струя недоверия и
уныния  тянулась  вслед его большой сутулой фигуре.  Словно он оставил
тут после себя  холодное  дыхание  неприязни,  и  взаимные  подозрения
растекались  теперь  по комнате,  заражая всех.  Даже яркий свет лампы
перестал казаться уютным и ласковым.  Лица в нем  стали  зеленоватыми,
точно обрели вдруг бледность мертвецов.
 Проводив взглядом  широкую  спину  Видкуна,  Грачик  обернулся  к
пастору,  и его молодой голос прозвучал теперь в этой небольшой, тепло
натопленной комнате так, словно она была пуста и морозна:
 - Вы сказали, что нацисты сожгли свои секретные архивы?
 Пастор ответил не сразу:
 - Да, это знают все.
 - В том числе сожгли архив гестапо?
 - Да.  Вся  улица  перед  гестапо  была покрыта пеплом и хлопьями
тлеющей бумаги.
 - Да   уж,   -   пытаясь   вернуть   беседе   прежнюю   дружескую
непринужденность,  весело подтвердил хозяин,  - эти хлопья  летели  из
печных труб так, словно вся преисподняя жгла бумагу. Помнишь, Эда?
 - Ох уж эта копоть! Два дня я мыла и скоблила стены дома и крышу!
 - Откуда  же  известно,  что  сжигались именно секретные дела?  -
спросил Грачик.
 - Так говорят... - неопределенно проговорил хозяин. - Ведь именно
так говорили, Эда?
 - Ох  уж  эти  разговоры!  Но  это  все  говорили,  - подтвердила
хозяйка.
 - Не  только  так  говорили,  -  строго  поправил  пастор.  - Это
установлено: архивы гестапо сожжены.
 - Ну что же,  сожжены так сожжены, - согласился шкипер. - Нам нет
дела до гестапо и его архивов! Нас больше интересуют книги ломбарда.
 - А  нас  интересует  вот  что,  -  весело сказал Грачик и сел за
старенькое пианино.
 Под его  пальцами  разбитый,  давно не настраивавшийся инструмент
издал первые дребезжащие звуки. Музыкант было остановился в недоумении
и нерешительности, но Кручинин воскликнул:
 - Продолжай,  продолжай,  пожалуйста... Сыграй что-нибудь старое.
Из песен этой страны.
 - Нет ли у вас нот? - обратился Грачик к хозяину. - Что-нибудь из
Оле Буля или Грига?
 Хозяин удивленно поглядел на жену.
 - Как ты думаешь, Эда?
 Та ответила таким же удивленным взглядом.  Можно  было  подумать,
что  они  впервые  слышат  эти имена.  Не желая вводить их в смущение,
Грачик заиграл без нот, то, что помнил.
 От внимания Кручинина не укрылось,  как по-разному реагировали на
музыку слушатели.  Старый шкипер  оперся  подбородком  на  руку  и  не
отрываясь  следил  за  пальцами Грачика.  В противоположность шкиперу,
пастор,  казалось,  вовсе не был  заинтересован  игрой.  Отсутствующий
взгляд говорил о том,  что мысли его блуждают где-то очень далеко.  Но
можно ли было осудить за это уроженца далекой Германии - страдальца  и
изгнанника? Ему, наверно, хотелось слышать сейчас совсем другое: песни
родной страны,  а может,  и баховские  хоралы.  К  ним,  наверно,  так
привыкло  ухо  священника,  ему  не хватало их здесь,  где в крошечной
замшелой кирхе орган давно не был способен издать ни  одного  звука  -
так он был стар и несовершенен.
 Хозяин скептически поглядывал на то,  как  Грачик  усаживался  за
пианино.  Он  даже  нахмурился,  услышав первые звуки своего разбитого
инструмента,  словно дряхлость пианино была для него новостью.  Но как
только   яснее  стал  различаться  ритм  танца,  морщины  на  лбу  его
разгладились и носок ноги словно сам стал притопывать в такт музыке.
 - Да  ведь это халлинг!  - улыбаясь,  воскликнул хозяин,  когда в
воздухе, словно уносимая ветерком одинокая снежинка, растаял последний
звук.  -  Это же наш халлинг!  - повторил он.  - Не правда ли,  Эда?..
Когда я был помоложе, я тоже танцевал его. Не забыла, Эда?
 Он дружески подтолкнул Грачика в спину:
 - Давай-ка еще что-нибудь!
 Грачик заиграл григовский "Танец с прыжками". И тут за спиной его
раздался тяжелый топот.  Оглянувшись,  Грачик увидел шкипера Хеккерта,
отбивающего  незамысловатые па танца толстыми подошвами своих огромных
морских сапог.  Напротив него,  подбоченясь,  стояла хозяйка,  выжидая
своего череда.  Лица обоих были сосредоточенны,  словно они вспоминали
что-то далекое и трудное.
 Грачика заставили  еще  и  еще  раз  сыграть тот же танец.  После
шкипера станцевал и хозяин в паре с женой.  Она  оказалась  неутомимой
плясуньей. Пристукивая каблуками, хозяин приговаривал:
 - Ну да, Эда!.. А помнишь?! Верно, Эда?!
 Она не  отвечала.  Все  ее  внимание  было обращено на ноги мужа,
словно они, а не музыка управляли танцем.
 Развеселившиеся гости  разошлись  в самом благодушном настроении.
Даже пастор,  лицо которого во все  время  игры  и  танцев  оставалось
равнодушным, сказал Грачику несколько любезных слов на прощание.
 Оставшись в своей  комнате,  Грачик  вопросительно  посмотрел  на
Кручинина.
 - Что скажете?
 - Что я скажу? - в задумчивости переспросил Кручинин и, помолчав,
медленно проговорил:  - Видишь ли,  мил человек,  может быть, у других
это и иначе,  а ко мне впечатления дня прилипают,  как мухи к клейкому
листу.  Бывает,  к вечеру так ими облипнешь,  что перестаешь  что-либо
видеть   из-за   этого   частокола   внешних,  подчас  вовсе  ненужных
впечатлений.  Основное-то и исчезает...  Чего я хотел нынче утром, что
было моею главной целью?..  Глядишь,  и забыл! Наверное, это старость,
Грач,  а?  Органы восприятия и даже самое сознание уже  не  так  легко
подчиняются  воле,  как  прежде,  делаются  более вялыми.  Нет прежней
четкости в работе всей машины. - Тут он вдруг рассмеялся. - А ведь мы,
старики,  нередко  хвастаемся  перед  молодежью умением владеть собою,
держать свою волю в повиновении,  желания - в узде...  -  Он  дружески
положил  руку  на  колено  Грачика,  ссутулившись  сидевшего  на  краю
постели. - Сколько раз стареющий сыч Нил Кручинин ставил себя в пример
тебе!  А оказывается, старость-то здесь, вот она! Вот она, со всеми ее
прелестями - до полного разлада всей машины... - И вдруг, стремительно
поднявшись,  воскликнул с неожиданной злой веселостью:  - Нет, погоди!
Эдак ведь тебе недалеко и до  того,  чтобы  объявить:  Кручинин,  мол,
развалина,  с него нечего больше и спрашивать!..  Нет, брат, шалишь!..
Просто я устал от перехода...  Не в своей я тарелке, и не приставай ко
мне, Грач!.. Сделай милость, не приставай...
 Он снова лег, откинулся на подушку и закинул руки за голову.
 - Нет,  джан,  -  с нескрываемой досадой проговорил Грачик,  - вы
должны сказать и скажете - какое впечатление  производит  на  вас  все
это? - Грачик широким жестом обвел вокруг себя.
 - Все это? - Кручинин нехотя приподнялся на локте и с насмешливым
видом огляделся.  - Ничего особенного,  комната как комната, народ как
народ, - попробовал он отшутиться.
 - Вы отлично понимаете:  я говорю об архиве гестапо...  Ведь если
он сожжен, наше путешествие теряет половину смысла.
 - А если не сожжен?
 - Вы хотите сказать,  что если разыскиваемый нами нацист не  сжег
архива  гестапо,  то,  получив архив,  мы не станем преследовать этого
нациста, не будем считать его преступником?
 Кручинин посмотрел на Грачика с нескрываемым удивлением.
 - Удивительно,  просто замечательно  удивительно,  Сурен-джан!  -
подражая  Грачику,  проговорил Кручинин.  - Иногда ты здорово,  просто
замечательно  здорово  умеешь  ставить  все   с   ног   на   голову...
Замечательно!
 Грачик знал,  что лишь в минуты крайнего недовольства его старший
друг позволял себе имитировать его акцент.
 - Если он не сжег архив,  - проговорил Грачик в смущении, - и тем
самым дает нам возможность...
 Но Кручинин не дал ему договорить.
 - Никаких  возможностей он нам не дает,  - резко сказал он.  - Не
ради наших "возможностей" он сберег архив. Его виновность нисколько не
уменьшается, если архив и цел!
 - Но объективно это работает на нас.
 - Выбрось  из  головы  свое  "объективно"!  Едва ли даже у такого
несообразительного субъекта,  как мок друг Сурен Грачьян,  может  быть
сомнение  в  цели  спасения  архива.  Или  ты воображаешь,  что фашист
сохранял архив для нас?  Для того,  чтобы по этим документам мы  могли
разгромить  всю  сетку,  оставленную  нацистами  для  услужения  новым
хозяевам? Так, что ли?
 Кручинин насмешливо   смотрел   на   Грачика,   с  мрачным  видом
стаскивавшего мокрые ботинки.
 - Ну  как,  имеются  сомнения  в  преступности типа,  которого мы
разыскиваем, и в классовой направленности его "бережливости"?
 Вместо ответа  Грачик  с  грохотом швырнул один за другим тяжелые
ботинки к подножию чугунной печки.
 - Злиться  тут  нечего,  -  спокойно  сказал Кручинин.  - Гораздо
полезнее побольше думать и читать. Главное, по-моему, читать. При этом
советую  читать  не ту дребедень,  какую пишут мастера добывать ученые
степени и именовать себя профессорами. Читай,
братец, побольше подлинных дел; вчитывайся в речи хороших прокуроров... И не поддавайся гипнозу звонких - и подчас только звонких! - фраз и формул, хотя бы их издавал от своего имени сам господь бог...
 - Слабый авторитет, - усмехнулся Грачик.
 - Да,  очень слабый.  Но в том-то беда,  что авторитетность у нас
частенько создается не тем,  что сказано,  и даже,  представь себе, не
тем,  кто говорит,  а тем,  чья печать к сему приложена, чье одобрение
сияет над сказанным, как некий удивительный нимб канонизации. Взять, к
примеру,  Институт права "самой" Академии наук.  Мне довелось как-то в
поисках решения вопроса о соотношении права и нравственности  в  нашей
действительности  взять  книжку  некоей  дамы-профессора,  имя  ее  да
покроет тайна.  Я с ужасом узрел:  смысл этого,  с позволения сказать,
"академического"  труда  не  возвышается  над  элементарными  основами
пропаганды,  хотя   текст   и   нашпигован   до   отказа   специальной
терминологией и иностранщиной.  Во-вторых, я убедился, что примириться
с этим набором звонких фраз  не  может  ни  один  человек,  обладающий
минимумом  логики.  Я  говорю это к тому,  что к выбору чтения следует
относиться очень бережно,  не полагаясь на издательские марки и имена.
Но  если  ты  действительно  до  сих  пор  не совсем понял,  что такое
классовая природа преступления,  то обратись прежде всего к подлинному
источнику  чистого  знания,  не  затуманенного горе комментаторами,  -
читай Ленина.  Там  ты  узнаешь,  что  признание  действия  преступным
зависит  от классовой цели,  какую это действие преследовало.  Это - и
только это!  - должно быть основой твоего суждения,  когда речь идет о
преступлениях общественного порядка и масштаба.
 Свет в комнате был уже погашен, когда Грачик негромко сказал:
 - Странная эта Рагна... Я даже не узнал, какой у нее голос.
 Ему никто не ответил.  От постели  Кручинина  доносилось  дыхание
спокойно спящего человека.
 Грачик с досадой потянул одеяло к подбородку...


Еще о дружбе и друзьях

 Прервав наше повествование,  здесь стоит  сказать  еще  несколько
слов о том,  что же,  собственно, послужило причиной увлечения Грачика
ранее чуждой ему областью криминалистики,  что заставило его с головой
уйти в изучение предметов,  никогда ранее не встречавшихся в кругу его
интересов.  Нужно  сказать,  что  заставило  Грачика  стать  послушным
учеником  Кручинина  в его деятельности криминалиста и следователя,  а
потом его верным  соратником  и  убежденным  сторонником  идей  своего
учителя.

 Существенным фактором  в  переходе  Грачика  на  новые  жизненные
рельсы было личное обаяние Нила  Платоновича.  Огромная  начитанность,
жизненный   опыт   и   разносторонность  его  знаний  в  соединении  с
необыкновенной скромностью;  решительность  действий,  сочетающаяся  с
покоряющей мягкостью; беспощадность к врагам общества рядом с чудесной
человечностью;  смелость до готовности самопожертвования, при огромном
жизнелюбии, - вот человеческие качества, которые, будучи столь разными
и подчас даже противоречивыми,  создавали яркий образ и цельную натуру
Кручинина.  Они  не могли остаться незамеченными Грачиком.  Он сам был
человеком наблюдательным, обладавшим характером страстным, и одинаково
ярко  загорался любовью и нерасположением к людям,  мимо которых редко
проходил равнодушно.
 Временами Грачик  задумывался над вопросом:  почему человек таких
высоких качеств и больших чувств,  как Кручинин, посвящает свои силы и
помыслы  возне  с  наиболее неприглядными сторонами жизни?  Надолго ли
может хватить человеку душевной чистоты,  если ежедневно он общается с
самыми  темными  сторонами жизни,  где преступление - обычное явление,
где  ложь,  зависть,  ненависть  и  алчность  считаются  своего   рода
нормой?..
 На эту тему у них с Кручининым произошел как-то разговор.
 - Видишь ли,  друг мой,  - сказал Кручинин,  - кто-то,  помнится,
назвал нас ассенизаторами  общества.  Это  неверно,  потому  что  наша
задача  вовсе  не  в  том,  чтобы  вывезти на некую свалку гражданские
нечистоты,  мешающие обществу  вести  нормальную  жизнь.  Наша  миссия
значительно сложней и много гуманней.  Мы, подобно врачу, должны найти
пораженное место.  А суд уже определит, поддается ли оно лечению. Если
лечение невозможно,  то, подобно хирургу, суд отделит больной орган от
здорового организма общества.  Это не случайная  аналогия.  Я  глубоко
убежден в высокой гражданственности нашей профессии.  Именно там,  где
встретятся в схватке обвинение  и  защита,  будет  выяснено,  что  мы,
криминалисты  и  следователи,  положили  им на стол.  И в этой схватке
родится истина.  Да,  да, не смущайся, Сурен, именно в схватке. Путь к
истине  должны искать не равнодушные,  а кровно заинтересованные люди.
Он,  этот путь,  сложен и тяжел,  полон загадок и ловушек.  Подчас  их
расставляет  не  только  преступник.  Пострадавший способен нагородить
невесть чего.  Он тоже может лгать;  свидетели обеих  сторон  способны
кривить душой...
 Грачик слушал со вниманием, не отрывая взгляда от лица Кручинина.
 - Сквозь  все  эти  дебри суд должен выбраться на путь истины.  А
осветить его  должны  мы.  Чего  бы  это  нам  ни  стоило,  мы  должны
рассказать  суду  все,  что  только  человек  в силах узнать о делах и
мыслях  преступника  и  его  жертвы.  Это  долг   криминалиста,   долг
следователя.  Этого