хся на пристани людей  были  веселые  лица,
хотя  едва  ли  не  каждый здесь был другом шкипера Эдварда Хеккерта и
сотня рук дружески махала ему на прощание.
 Еще долго  были  видны  неподвижные  фигуры  горожан на пристани,
словно они взялись там  стоять,  пока  силуэт  "Анны"  не  растает  на
горизонте.
 Море было  спокойно.  "Анна"  бойко   прокладывала   себе   путь,
расталкивая крутыми боками теснившиеся к берегу льдинки,  размягченные
весенним солнцем и водой.
 К месту  назначения  -  южному  острову  архипелага  -  подошли в
сумерках.  Друзьям надо было поскорее отделаться от спутников,  чтобы,
не  теряя  времени,  заняться  отысканием следов гитлеровского агента,
известного контрразведке союзников под именем Хельмута  Эрлиха.  Нужно
было обезвредить его,  прежде чем ему удастся найти надежную нору, где
он отсидится.  Нужно было лишить  его  возможности  вытащить  на  свет
припрятанные  списки  законсервированной  агентуры  и возобновить свою
подрывную деятельность.  Было известно, что бывшая нацистская агентура
должна,  по  мысли  ее  новых  хозяев,  сделать эту маленькую северную
страну базой своей секретной деятельности,  направленной против СССР и
некоторых других стран.  Трудно предположить, что мирный, трудолюбивый
и  свободолюбивый  народ  этой  страны  согласился   бы   дать   приют
иностранной службе диверсий,  имеющей своей единственной целью шпионаж
и провокации,  направленные на разжигание новой войны.  Этот народ  не
раз  уже  в  своей  истории  отстаивал  собственную  независимость  от
поползновений даже наиболее "родственных" претендентов.  К тому же  он
заслуженно  гордился  своим  миролюбием и традиционным нейтралитетом в
столь же традиционно неспокойной жизни Европы.  Поэтому можно  было  с
уверенностью сказать, что, даже если шкипер и другие не совсем верят в
чисто туристские цели Кручинина и Грачика,  все равно они сделают все,
чтобы помочь русским. Они видели в гостях верных и бескорыстных друзей
своего народа.
 - Скромность этих людей поразительна.  Она меня просто трогает, -
сказал как-то Грачик.
 - Воспитание,  братец,  вот что это такое!  Как раз то, чего иной
раз не хватает нам...  Что греха таить,  мы в этом деле не  пример!  К
сожалению,  у  нас  уже  перестали  уважать  чужие  тайны,  даже самые
интимные,    самых    дорогих    друзей.     Пусть     человек     дал
честное-распречестное  слово хранить секрет,  но он разболтает его при
первой возможности,  да еще станет доказывать,  что,  мол,  уважение к
чужой  тайне  -  это буржуазный предрассудок,  пустая интеллигентщина.
Если данная тайна - а такова любая частная,  не государственная тайна,
- если она,  повторяю,  не охраняется законом, если за ее нарушение не
привлекут к ответственности, стоит ли утруждать себя ее хранением?!
 Не обращая внимания на то, что лицо Грачика становилось все более
мрачным, Кручинин торопливо закурил. Он и сам не заметил, как эта тема
заставила его разволноваться.  Его голос дрожал возмущением,  когда он
заговорил снова:
 - Ты  мне,  может  быть,  не  поверишь,  но  я собственными ушами
слышал, как один человек, и не кто-нибудь, а политработник в чинах и с
орденами,  на многолюдном собрании говорил: "Мы, большевики, отвергаем
мелкобуржуазное морализирование  вокруг  пресловутого  "слова  чести"!
"Честное слово" для нас не фетиш".  Правда, этому залгавшемуся балбесу
слушатели выдали все,  что ему причиталось.  Но все  же  мне  грустно,
братику, грустно!
 - Послушать вас, так... - Грачик, не договорив, безнадежно махнул
рукой.
 - К чему такая разочарованность?..  Нужно только всерьез,  не  на
словах,  а  на  деле  заняться тем,  что у нас,  стариков,  называлось
воспитанием.  И для этого вовсе не  требуется  ездить  сюда,  к  людям
действительно  прекрасным  в  своей  скромности.  Достаточно  побывать
поглубже в нашей собственной стране,  в деревне,  подальше от столицы,
от   наших  больших  центров.  Там  ты  скорее  увидишь  скромность  и
воспитанность в самом высоком народном понимании. Так-то, Грач!


Шкипер Хеккерт и судьба

 "Анна" бросила якорь в полусотне метров от  каменистого  острова.
Под  первым же удобным предлогом Кручинин и Грачик попросили доставить
их на берег и направились в глубь острова.
 Человек, который  взялся бы наблюдать друзей в этой прогулке,  ни
за что не сказал бы,  что их маршрутом руководит что-либо иное,  кроме
интереса к природе. Кручинин с любопытством изучал все, что попадалось
на пути,  - от осколков камней до скудной растительности;  он наблюдал
жизнь  птичьего  базара,  исследовал  гнездовье  зимующих и перелетных
птиц;  делал фотографические снимки всего, что казалось интересным или
просто  живописным.  Для  этого  спускался к самой воде,  забирался на
вершины, залезал в расселины скал. Наконец он вытащил альбом и цветные
карандаши и устроился на камне, над самым береговым обрывом.
 Но Грачика все это не могло обмануть:  за каждым шагом, за каждым
взглядом  Кручинина он видел старание обнаружить следы того,  кого они
искали,  - Хельмута Эрлиха.  А то,  что цель свою  Кручинин  прикрывал
повадками любознательного туриста, только подтверждало: он уверен, что
чей-нибудь осторожный глаз наблюдает за ними.  Но чей?  Ведь на шхуне,
кажется,  не было ни одного подозрительного человека! Значит, Кручинин
допускает,  что такой любопытный мог быть  на  самом  острове?..  Нет,
решительно нет! Грачик не заметил здесь ни единого звука, ни малейшего
дуновения, которые заставили бы его насторожиться.
 Их прогулка  продолжалась  несколько часов.  Они обошли почти все
места  острова,  где  Эрлих  мог  устроить  тайник.  И,  видимо   лишь
окончательно   убедившись   в   том,   что  ни  самого  разыскиваемого
преступника,  ни склада документов на острове нет, Кручинин повернул к
месту стоянки "Анны".
 - Неприветливые места,  - сказал Грачик,  обведя  широким  жестом
видимый сквозь туманную дымку берег.
 Скалы круто   обрывались   прямо   в   воду.   Береговая   полоса
измельченного  океаном  шифера  была  так узка,  что по ней едва могли
пройти рядом два человека.  Волны  спокойного  прилива  перехлестывали
через  эту  полосу  и  лизали  замшелую подошву утесов,  лениво шевеля
длинною бородой водорослей.  Глаз не находил ни единого местечка,  где
утомленный  мореход  мог  бы  обрести  приют и отдых.  Негде было даже
пристать самому маленькому суденышку без  опасности  быть  разбитым  о
камни.
 Грачик повел плечами,  будто ему стало холодно от этой суровости,
и повторил:
 - Неприветливо.
 - Не очень уютно,  - согласился Кручинин,  оглядывая серые скалы,
серую от пены полоску прибоя, сереющий в тумане недалекий горизонт.
 Первые розовые  блики зари уже вздрагивали на плывших у горизонта
облаках,  когда друзья подошли к берегу.  Они старались как можно тише
приблизиться к стоянке судна, чтобы не разбудить спутников, оставшихся
на "Анне".  Но стоило им выйти из-за последней скалы, отделившей их от
фиорда, как совершенно ясно послышались голоса, доносившиеся с бота.
 Кручинин остановился  и  сделал  Грачику  знак  последовать   его
примеру.  Они замерли, безмолвные и невидимые с судна, и прислушались.
С "Анны" доносились два голоса. Можно было без труда узнать голоса Оле
и шкипера. Они о чем-то спорили. Сначала нельзя было разобрать быстрой
речи сильно возбужденного Оле.  Шкипер говорил мало  и  гораздо  более
спокойно:
 - Ты глуп,  Оле,  молод и глуп, говорю я тебе. Бог знает, что еще
выйдет из этой затеи...  Да,  один бег знает...  Брось-кa ты это дело,
мальчик!
 Голоса смолкли.  Спор не возобновлялся.  Кручинин поманил Грачика
и,  нарочито тяжело ступая,  так что прибрежная галька громко  шуршала
под его ногами, направился к судну. Приблизившись, друзья увидели, что
Ансен сидит возле люка,  ведущего в крошечную каюту. Шкипер, очевидно,
находился  внизу.  Потому  его голос и слышался на берегу не так ясно,
как голос Оле.  Хотя  друзья  старались  приблизиться  так,  чтобы  их
заметили,  оба  моряка,  по-видимому,  были  настолько заняты спором и
своими мыслями,  что увидели гостей лишь тогда,  когда  те  подошли  к
самому берегу.  Какая-то излишняя суетливость чувствовалась в том, как
Оле спускался в шлюпку, чтобы снять друзей с острова, а шкипер подавал
ему  весла  и  отвязывал  шлюпку  от кормы бота.  Пастора на "Анне" не
оказалось.  Его крепкая фигура появилась на  берегу  по  меньшей  мере
через полчаса после возвращения русских.  В своей непромокаемой куртке
и таких же высоких сапогах,  как у Оле и  шкипера,  он  теперь  меньше
всего  походил  на  священника.  Да  и  в  голосе  его не было заметно
признаков смирения, когда он громко крикнул с берега:
 - На "Анне"!.. Эй, на боте!..

 - Оказывается, - сказал он за завтраком, обращаясь к Кручинину, -
и вы долго пробыли на острове...  А ведь мы не только не  встретились,
но даже не видели друг друга... Не правда ли?
 - Да-да, - буркнул Кручинин.
 - В этих местах можно провести целую зиму, так и не узнав, что ты
не один.
 - Да-да, - так же неопределенно повторил Кручинин.
 После завтрака друзья совершили еще одну  небольшую  прогулку  по
острову,  но  на этот раз в обществе пастора и шкипера.  Около полудня
вернулись на "Анну" и отправились в обратный путь к материку.
 Теперь им сопутствовал легкий норд-вест, и шкипер Хеккерт показал
высокое искусство управления в ледовых  условиях  парусным  ботом  без
помощи  мотора.  Только подходя к дому,  шкипер запустил двигатель,  и
"Анна",  задорно постукивая нефтянкой,  к полуночи  пришвартовалась  у
пристани.  Гости  распрощались  со  спутниками  и  отправились  в свой
"Гранд-отель".
 Нельзя сказать,  чтобы  они возвращались в хорошем настроении.  И
хотя Кручинин выглядел совершенно спокойным,  но Грачик  знал,  что  в
душе его свирепствует шторм. Разве их поездка не оказалась напрасной?
 Именно с этой мыслью он и улегся спать,  с нею же приветствовал и
заглянувшие в их комнату наутро яркие лучи весеннего солнца.

 Не в  очень  веселом  настроении  вышел  он к завтраку и уселся в
кухне около пылающего камелька,  подтапливаемого старыми  ящиками.  Он
еле-еле  поддерживал беседу с хозяином,  по-видимому не замечавшим его
дурного настроения.  Грачика удивляло отличное  расположение  духа,  в
котором пребывал Кручинин.
 Стук в дверь прервал застольную беседу.  В  кухню  вбежал  Видкун
Хеккерт.  Бледный, растерянный, едва переступив порог, он без сил упал
на стул.
 Прошло немало времени,  пока он успокоился настолько, чтобы более
или менее связно  рассказать,  что  привело  его  в  такое  состояние.
Оказывается,  ночью, услышав стук мотора подходившей с моря "Анны", он
пришел на пристань,  но гостей уже не застал.  Не  было  на  "Анне"  и
пастора.   Шкипер  и  Оле  укладывались  спать.  Несмотря  на  то  что
присутствие этого малого было кассиру в высшей степени  неприятно,  он
сказал бы - даже противно,  Видкун решил остаться на "Анне", чтобы кое
о чем поговорить с братом. Они выкурили по трубке и велели Оле сварить
грог. Грог хорошо согрел их, и они улеглись. И, черт побери, благодаря
грогу они спали так,  что Видкун разомкнул веки  только  тогда,  когда
солнце  ослепило  его сквозь растворенный кап.  Вскоре Видкун сошел на
берег вместе с зашедшим за ним пастором.  Они пошли было в  город,  но
пастор вспомнил,  что забыл на "Анне" трубку и вернулся за нею. Прошло
минут десять,  пастора все не было.  Видкун пошел обратно к  пристани.
Придя  на "Анну"...  да,  да,  не больше пятнадцати минут прошло с тех
пор,  как они с пастором покинули "Анну",  и вот теперь, вернувшись на
нее...
 Кассир прервал рассказ и отер с лица крупные капли  пота.  Широко
раскрытыми  неподвижными  глазами  он  уставился на стоящего перед ним
Кручинина,  который спокойно его разглядывал.  Под этим взглядом  лицо
кассира   делалось   все   более   бледным  и  кожа  на  нем  обвисала
безжизненными  серыми  складками.  В  отчаянии  Видкун  сцепил  пальцы
вытянутых рук и хрипло выдавил из себя:
 - ...когда через четверть часа я вернулся на "Анну",  Эдвард, мой
брат Эдвард, был мертв...
 Сказав это,  Видкун разомкнул руки,  и его большие желтые  ладони
обратились к Кручинину,  словно защищаясь от него.  Мутные, слезящиеся
глаза кассира стали совершенно неподвижными. Они остекленели от ужаса.
Видкун  сидел  несколько мгновений,  точно загипнотизированный,  потом
вдруг сразу весь обмяк,  уронил голову на  стол.  Руки  его  бессильно
повисли до самого пола и спина задергалась, сотрясаемая рыданиями.


Кассир, пастор и случай с Оле

 У пристани,  где стояла "Анна", собралась толпа. Слух об убийстве
быстро разнесся по городку. Он вызвал не только всеобщее удивление, но
и самое искреннее негодование. Это говорило о том, что покойный шкипер
пользовался всеобщей любовью и уважением сограждан.  Не случайно он  в
течение  пятнадцати  с лишним лет был председателем местного отделения
корпорации рыболовецких  шкиперов,  председателем  общества  поощрения
субботних  танцев,  почетным ктитором кирхи и выборным ревизором кассы
взаимопомощи престарелых моряков.
 Хотя на  пристани  не было полиции,  собравшиеся соблюдали полный
порядок.  Никто не делал попыток проникнуть на бот.  Разговоры  велись
вполголоса.  Только  у  одной  пожилой  женщины  рыдания  нет-нет да и
прорывались сквозь прижатый к губам шарф.  Как объяснили  Грачику,  то
была жена местного бакалейщика и почтмейстера, тридцать лет тому назад
отдавшая предпочтение своему нынешнему мужу  перед  влюбленным  в  нее
штурманом  Хеккертом.  Из-за  нее-то  Эдвард  Хеккерт и остался на всю
жизнь холостяком.  А она слишком поздно поняла, что ошиблась, променяв
молодого   безвестного   моряка   на   бакалейную  лавку  и  на  галун
почтмейстерской шапки.
 Друзья тоже остановились у края пристани, не желая нарушать общий
порядок, но несколько человек, по-видимому из числа наиболее уважаемых
жителей  городка,  подошли  к  ним  и  от имени присутствующих просили
"русских друзей" подняться на судно,  не ожидая прибытия властей.  Они
явятся не очень-то скоро.  Кручинин колебался,  но, уступая настояниям
жителей,  решил все же исполнить  эту  просьбу:  должен  же  был  хоть
кто-нибудь  посмотреть,  что  случилось.  Если действительно произошло
убийство, значит где-то бродит и убийца.
 Кручинин и  Грачик  взошли на борт "Анны".  Несмотря на то что за
время работы с Кручининым Грачик успел изрядно  привыкнуть  к  разного
рода  происшествиям,  ему  было грустно при мысли,  что жизнерадостный
шкипер больше никогда не поднимет паруса и его большие,  сильные  руки
не возьмутся за отполированные ими спицы штурвала.
 Легкий звон металла донесся до слуха Грачика.  Это мог быть  звук
упавшего  ножа  или  закрытой  дверцы  камелька...  Затем  послышалось
негромкое бормотание.  Эти звуки на судне,  где,  по-видимому, не было
никого,  кроме покойника,  заставили Грачика насторожиться.  Подойдя к
двери,  ведущей в крошечный капитанский салон,  Грачик увидел  широкую
спину  пастора.  Преклонив  колено  и  опустив  голову  на край стола,
священник молился вполголоса.
 Чтобы, не  нарушить  настроения  пастора,  по-видимому  настолько
углубившегося  в  молитву,  что  он  даже   не   заметил   приближения
посетителей,  Грачик поманил Кручинина.  Тот подошел и тоже заглянул в
каюту.  Миг продолжалось его колебание.  Но тут же он  скользнул  мимо
пастора и, стоя в каюте, внимательно оглядел ее внутренность.
 Тесное помещение  было  залито  светом.  Веселый  солнечный  луч,
проникнув  сквозь  раздвинутый  кап,  падал  прямо  на бескровное лицо
убитого шкипера.  Тот,  кто вчера еще был Эдвардом Хеккертом, сидел на
койке,  откинувшись  к  переборке.  Его руки были протянуты вдоль края
привинченного к палубе стола.  Словно он,  упираясь в  стол,  и  после
смерти  старался удержать свое могучее тело от падения.  Знакомая всем
старая  фуражка  шкипера  была  надвинута  на  самый  лоб,   так   что
облупившийся козырек оставлял в тени всю верхнюю часть лица.
 Пастор перестал бормотать молитву и поднялся с колен.
 - Как печально,  - негромко проговорил он и с грустью поглядел на
убитого.  - Я буду там,  - он указал в сторону палубы  и  поднялся  по
трапу.  Только  на  верхней  его  ступеньке  он надел свою широкополую
черную шляпу.
 Как только  он вышел,  Кручинин стал быстро осматривать все,  что
было в каюте.  Его замечания  были,  как  всегда,  коротки  и  как  бы
адресованы самому себе:
 - Удар по голове металлическим предметом...
 В подтверждение   он   приподнял   фуражку,  прикрывавшую  голову
шкипера,  и Грачик действительно увидал на  темени  убитого  рану,  от
которой кровь растекалась по затылку.
 - ...нанесен человеком,  стоявшим  там,  где  стою  сейчас  я,  -
продолжал Кручинин.
 Он протянул руку,  примериваясь.  Его взгляд  ощупывал  все  углы
каюты.   Внезапно   в   его   глазах   вспыхнул  огонек  нескрываемого
удовольствия.  Взглянув туда же, куда были устремлены глаза Кручинина,
Грачик заметил лежащий на полу у переборки блестящий предмет.
 Это был... кастет.
 Да, тот   самый   кастет,   который   они   два  дня  тому  назад
рассматривали.
 - Пожалуйста, поскорей, - нетерпеливо сказал Кручинин, глядя, как
Грачик нацеливается фотографическим аппаратом на  кастет  и  старается
захватить  в  объектив побольше помещения,  чтобы точнее зафиксировать
положение вероятного орудия преступления.
 Как только   щелкнул   затвор,  Кручинин  со  всеми  необходимыми
предосторожностями поднял с пола кастет и  внимательно  осмотрел  его.
Затем обошел стол и исследовал его так,  что,  глядя со стороны, можно
было  подумать,  будто   он   его   обнюхивает.   Кручинина   особенно
заинтересовал край стола, обращенный ко входу в каюту.
 - Так и надо было думать,  я ошибся.  Убийца стоял вовсе не  там,
где  я  показывал  прежде,  а  с  противоположной  стороны стола,  - с
удовлетворением проговорил Кручинин.  - Но отсюда он не мог дотянуться
до головы жертвы, не опершись о стол.
 И Кручинин показал Грачику на край клеенки,  где молодой  человек
сначала было ничего не заметил.  Лишь воспользовавшись лупой, он нашел
отпечаток целой руки - ладонь и все пять пальцев.
 - Это уже не визитная карточка,  а целый паспорт, не правда ли? -
проговорил  Кручинин.  -  Сними-ка  клеенку.  Вместе  с  кастетом  это
составит неплохую коллекцию для местной полиции.
 - Но ведь,  взяв ее,  мы нарушим первоначальную  обстановку  -  и
власти будут в затруднении, - возразил Грачик.
 - Да,  да,  - скороговоркой бросил Кручинин,  - понимаю,  что  ты
имеешь в виду:  мы с тобой не официальные лица. Но что же делать?.. Ты
же слышал: власти прибудут не скоро, а то и вовсе не прибудут сегодня,
а  место  преступления  даже  не охраняется - в городке нет ни единого
полицейского.  Так что,  друг мой,  мы только окажем дружескую  услугу
властям, собрав хоть какие-нибудь улики, Ну, а что касается формальных
полномочий,  то разве просьба почтенных граждан  не  заменит  для  нас
мандата?
 В каюту вернулся пастор.
 - Я вижу,  - сказал он,  - вы тоже нашли то, что я заметил сразу,
как вошел,  но я не решился это тронуть, - и указал на кастет, который
осторожно,  куском  газеты,  держал  Кручинин.  -  До  сих пор не могу
поверить, что это возможно...
 Оба друга поняли: он имеет в виду Оле.
 - У меня в голове это тоже плохо  вяжется  с  образом  Ансена,  -
ответил Грачик.
 - Мне тяжелее вашего,  - грустно произнес пастор. - Этот случай с
ним - отчасти ведь и моя вина, как пастыря.
 Тут Кручинин без стеснения сказал:
 - Должен сказать,  что не люблю это слово "случай", не люблю и не
верю в него.  Поступки людей контролируются их собственным разумом,  а
не случаем.
 Пастор снисходительно улыбнулся, словно Кручинин сказал глупость.
Подумав, священник мягко возразил:
 - Если мы станем искать силы, управляющие деяниями человеческими,
то неизбежно придем к тому,  что и ум,  и воля человека,  и те внешние
обстоятельства,  которые  я  для  простоты   назвал   "