строе,  господствующем в Бразилии,  если он взращивает типов,
подобных этому Ферейро.
     После минутного молчания Пазио обращается к Тибурцио:
     - Я  все еще не  понимаю одной вещи:  о  каком обогащении ты  все время
говоришь, компадре Тибурцио, если в реке уже нет золота? Что-нибудь скрыто в
водопаде?
     - А вы присмотритесь к нему повнимательнее!
     Водопад кажется нам таким же,  как и  всякий другой:  река натолкнулась
тут  на  скалы и  вся масса ее  воды почти отвесно падает с  высоты примерно
восьми метров,  образуя внизу  котел,  полный бурных водоворотов.  Из  этого
котла вода вытекает несколькими более мелкими ручьями.
     - Видите вы это маленькое озерко под водопадом? - показывает Тибурцио и
разъясняет,  -  оно очень глубокое:  дно реки песчаное,  однако в этом месте
сильное течение,  а  водовороты не  позволяют песку  осаживаться и  засыпать
котловину. Но другое дело золото: оно в несколько раз тяжелее песка. Течение
реки так легко его не  выплеснет.  С  незапамятных времен река несла сюда не
только песок,  но и зерна золота, которые падали в глубокий котел. Зерна эти
были слишком тяжелы,  чтобы течение могло снова вынести их из котла.  На дне
озерка, стало быть, должно лежать несметное количество золота.
     Ход  рассуждений индейца не  лишен  логики.  Природа образовала в  этом
озерке нечто  вроде мешка,  в  который беспрестанно сыпалось золото.  Однако
добраться до него в глубокой котловине, наполненной водой, невозможно.
     - И  вот к  этому озерку так рвется Ферейро и его шайка?  -  спрашивает
Пазио.
     - Да!  -  подтверждает Тибурцио.  - Они хотят осушить его, но не знают,
как это сделать. В нескольких километрах выше по реке можно изменить течение
и направить его в другое место, а затем взорвать скалы, образующие озерко, и
выпустить из  него  воду.  Но  для  всего  этого нужно много труда и  денег.
Поэтому бразильцы медлят, но ревниво оберегают тайну...
     - А почему ты открываешь эту тайну нам?
     - Я хотел бы,  чтобы чужеземный сеньор сам взялся за это золото, потому
что верю, тогда часть сокровища досталась бы и нам, индейцам.
     - Добрый Тибурцио!  -  восклицает Пазио. - Как же ты представляешь себе
это?  Они  убили  своего человека,  Дегера,  а  чужому позволят из-под  носа
забрать такой клад?!.
     - Все индейцы станут на защиту сеньора!
     - Индейцы едва  защищают свою  шкуру,  ты  хорошо знаешь это,  компадре
Тибурцио! - говорит Пазио, после чего наступает долгое молчание.
     Но  дело  не  в  опасности.   Золото  никогда  не  действовало  на  мое
воображение.  Меня не увлекали соблазны Калифорнии или Клондайка,  мне чужда
была  уродливая  романтика золота.  Видимо,  слишком  крепко  сидел  во  мне
натуралист.  Водопад на Рио де Оро представляет для меня особый интерес,  но
лишь как своеобразное явление природы,  не  больше.  Близость предполагаемых
сокровищ ни  капли  не  волнует меня.  Зато  меня  тревожит другое -  судьба
индейцев на  Марекуинье.  Если  только разнесется весть  о  золоте -  а  она
разнесется несомненно,  - на индейцев обрушатся полчища подонков общества из
бразильских городов.  При  первой же  возможности этот  сброд  устроит резню
индейцев.  Роковой слух о  золоте может повлечь за собой истребление местных
короадов.
     - Лучше всего было бы, - прерываю молчание, - подорвать динамитом скалы
над водопадом и раз навсегда завалить камнями это опасное золото.
     - Мы давно думаем об этом, но у нас нет средств... - грустно признается
Тибурцио.
     Во время возвращения нас настигает дождь.


        "ОПАСНОЕ ПЛАВАНИЕ"

     Каждое дело  когда-нибудь да  кончается,  а  наше  терпение лопается на
следующий день после похода на  Рио де Оро.  Проснувшись,  мы снова видим на
небе  тяжелые  свинцовые  тучи;   издалека  уже  доносится  шум  дождя.  Нам
опротивели эти непрестанные ливни на Марекуинье.
     После  короткого  совещания решаем  на  следующий же  день  выступить в
обратный  путь:   нет   смысла   оставаться  дольше  в   лагере  при   таких
неблагоприятных условиях.  Охотиться нельзя,  сырость портит  наши  музейные
препараты,  а  ненастье  и  скверное  помещение начинают подрывать здоровье.
Мысль   о   скором   выезде   приносит   нам   подлинное  облегчение,   зато
доброжелательно относящиеся к  нам индейцы -  Тибурцио,  жена капитона и  их
семьи -  принимают это сообщение с явным сожалением.  Они хотели бы подольше
задержать нас у  себя.  Со  дня болезни Диого и  с  того момента,  когда они
убедились, что мы не собираемся делать замеров их земли, индейцы считают нас
своими друзьями.
     Возвращаться  намереваемся по  реке  -  на  двух  лодках,  которые  нам
оставили бразильцы.  Лодки эти вместят и нас и все наше имущество. Поскольку
Пазио мало знает реку,  Тибурцио и его сын Циприано берутся проводить нас до
устья Марекуиньи, до самого ранчо Франсиско Гонзалеса.
     На следующий день после завтрака мы укладываем в  лодки наши вещи.  Иду
проститься с  Диого.  Он  чувствует себя  значительно лучше.  У  него  опять
выразительные,  здоровые глазенки.  Мальчик держит меня за  руку и  не хочет
отпустить.  Мы ничего не говорим друг другу,  зато,  прощаясь,  обмениваемся
улыбками.  К  лодке нас  провожают жена  капитона Моноиса и  семья Тибурцио.
Когда мы отталкиваемся от берега,  женщина что-то бросает мне в  лодку.  Это
разукрашенная плетенка из такуары, в которой жена Моноиса не хотела заменить
шнурок на лиану. Смотрю на сумку: теперь она уже связана нитью лианы сипо.
     - Благодарю! - взволнованно кричу я.
     Головокружительное  течение  подхватывает  нас  и   выносит  на  первую
быстрину.  Мы стремительно несемся по вспененной индейской реке.  Это уже не
равная борьба с врагом, а отчаянная защита от ненасытной яростной стихии. На
любой  быстрине через  каждые  сто-двести метров нас  подстерегает ловушка и
чаша весов колеблется: проплывем мы это место или нас ждет катастрофа? Лодки
зачерпывают воду, прыгают по грозным камням, ложатся на борт. Река пенится и
оглушает нас своим ревом.
     Кажется,  на  двадцатой по  счету  быстрине  находится наиболее опасный
проход.  Река  с  ширины  в  несколько десятков метров  суживается здесь  до
пяти-восьми,  сжатая  между  огромными валунами.  Глубокий  поток,  с  ревом
несущий свои  воды,  в  конце  горловины неожиданно почти  под  прямым углом
сворачивает в сторону. Разбить лодку тут ничего не стоит.
     Лицо Тибурцио каменеет от напряжения,  глаза чуть не вылезают из орбит.
Я сижу посреди лодки, которой правят спереди Пазио, а на корме Тибурцио.
     Влетаем в теснину.  Лодка мчится с головокружительной быстротой. Индеец
что-то кричит Пазио. Тот тоже отвечает криком, прижимает свой длинный шест к
камню и  упирается им так сильно,  что лодка трещит.  Нос ее проносится мимо
страшной скалы на  расстоянии вытянутой руки  и  отлетает в  сторону,  корма
описывает головокружительный полукруг.
     Но Тибурцио зорок и хорошо выполняет свои обязанности.  Он упирает свой
шест в камень так, как минуту назад это делал Пазио, и, налегая на него всем
напружинившимся от усилия телом,  предотвращает катастрофу.  Подо дном лодки
яростно бурлит вода,  борт ее со скрежетом трется о камень. Лодка трещит, но
выдерживает.
     Через  минуту  выплываем на  широкую спокойную водную  гладь.  Тибурцио
долго и пристально смотрит мне в глаза. Потом улыбается и говорит:
     - Тут можно было бы опрокинуться, если бы...
     - Если бы что?  -  спрашиваю его,  потому что он вдруг обрывает фразу и
молчит.
     - Если бы мы... не подружились в последние дни!..


        " * ЧАСТЬ II * "
                              НА ИВАИ


        "ДВЕ ПРИЯТНЫЕ ЦЕРЕМОНИИ"

     Около  полудня  выплываем  на  реку  Иваи  и   час  спустя  причаливаем
поблизости от  ранчо Франсиско Гонзалеса,  радуясь,  что  вся  эта  канитель
закончилась.  Мы  вновь  на  берегу,  заселенном белыми колонистами.  Охотно
съездил бы объясниться к Гонзалесу, который так подло подстрекал против меня
индейцев,  но это невозможно.  Мы устали, промокли, изголодались и прозябли.
Скоро  веселый огонь костра и  обильный обед  заставляют нас  забыть о  всех
неприятностях.  В суровых условиях,  в которых нам приходится жить,  мы сами
стали  суровыми.  Теперь уже  нам  не  так  много  надо,  чтобы восстановить
равновесие и хорошее настроение.
     После  питья  шимарона  прощаюсь  с  Тибурцио и  вручаю  ему  обещанный
нож-факон  за  то,  что  старик проводил нас.  Прощание происходит несколько
торжественно,  но,  клянусь,  мои  слова  не  звучат преувеличенно,  когда я
сердечно  благодарю  его.   Индейцы  уходят  довольные.   Мы  глядим  на  их
удаляющиеся фигуры, затем Пазио вздыхает и обращается к нам:
     - Итак,  вы познакомились с индейским тольдо и самими индейцами. Что вы
думаете о них? Удовлетворены ли вы?
     После минуты красноречивого молчания Вишневский фыркает:
     - Если бы не любопытная драма между птицей и змеей, я считал бы все это
время потраченным зря.
     - Что касается меня,  -  я  делаю серьезную мину,  -  то дело не так уж
плохо:  я приобрел друга -  Диого. Но забираться с таким арсеналом оружия на
Марекуинью  только  ради   того,   чтобы   приобрести  дружбу  восьмилетнего
мальчика...
     Пазио не уверен -  шутки это или упреки.  Поэтому он ершится и защищает
индейцев:
     - Ну  что  вы  хотите!  Подлец  Ферейро испортил нам  эту  поездку.  Он
подстрекал индейцев,  и нужно еще радоваться,  что все так кончилось.  Могло
быть хуже.
     - Самое страшное это дождь, который насылал на нас подлец Ферейро...
     Мы хохочем. Потом я говорю:
     - Сказать  по  правде:  несчастные эти  индейцы.  Убогие  поля,  убогие
хижины, низкий интеллектуальный уровень.
     Неожиданно Пазио приходит в  голову какая-то  мысль и  он обращается ко
мне:
     - Есть у вас время? Примерно с неделю?
     - Целую неделю? На что вам столько?
     - Я проведу вас к другим индейцам.
     - Что-о? Опять индейцы?
     - Ведь я говорил вам,  что у меня есть другие,  лучшие индейцы! Гораздо
более интересные!..  У них и поля богаче,  и хижины добротнее,  и культурный
уровень выше. Среди них кто-то даже занимается скульптурой.
     - Скульптурой?
     - Ну да,  что-то лепит из глины...  А их капитон - порядочный парень, к
тому же образованный, прогрессивный человек. Это совершенно другое дело, чем
на Марекуинье...
     - Так почему же мы не пошли туда с самого начала?
     - Потому что там хуже охота.
     Сообщение Пазио  звучит соблазнительно.  Я  обдумываю,  не  попытать ли
счастья еще  раз.  Задержаться на  неделю -  потеря невелика,  тем более что
Вишневский тем временем вернется в  колонию Кандидо де Абреу и  сам проведет
работу по сбору зоологических образцов.
     - Где они, эти индейцы? - спрашиваю Пазио.
     - Всего  день-два  пути  отсюда.   Там  находится  лагерь  Росиньо,  он
расположен у самых берегов Иваи.
     - Как имя их капитона?
     - Зинио... Так что - пойдем?
     Была не была, решаюсь:
     - Ладно, пойдем! Пойдем вдвоем.
     - Тогда выступаем через час.
     - Согласен.
     В  течение этого часа происходит вторая за  день приятная церемония,  а
именно: Пазио и я скрепляем нашу дружбу, взаимно обмениваясь револьверами.
     Несколько дней назад Пазио одолжил у  меня браунинг,  влез на наклонное
дерево,  стоявшее у  самой  воды,  и  оттуда  сделал  несколько выстрелов по
плывущему мимо плоду порунги.  Пазио удивился точности оружия: выстрелы были
меткими и восхитили его. Этот браунинг калибра 7,65 мм он теперь и получает.
Оружие надежное,  хотя и скромно покоится в кожаном чехле.  Я же получаю его
барабанчатый  револьвер  системы  "Смит  и  Вессон",   огромного  калибра  с
рукояткой из искусственной жемчужной массы и длинным никелированным стволом,
вызывающе торчащим из кобуры.  Это на первый взгляд красивый и  внушительный
револьвер,  но бьет он плохо. Пазио утверждает, что это единственное оружие,
приличествующее мне,  как  начальнику  экспедиции,  поскольку  оно  вызывает
должное уважение. Ладно, пускай вызывает!
     Пользуясь случаем,  объясняю Пазио устройство браунинга и разбираю его.
Передвигаю кнопку,  после  чего,  к  немалому  удивлению  Пазио,  все  части
выдвигаются одна из другой,  пока в руке не остается только рукоятка и ложе.
Когда я кончаю разборку, Пазио изумленно восклицает:
     - Это же чудесный браунинг! Что за техника! Очень рад такому оружию.
     - И это вам не простое оружие! - добавляю я.
     - Почему?
     - Браунинг принимал участие в освобождении Польши.
     Пазио с  восхищением смотрит на пистолет.  Видимо,  что-то волнует его.
Спустя минуту он гордо заявляет:
     - "Смит" тоже имеет достойное прошлое и немало пережил...
     - Неужели?
     - Да!.. Он принимал участие в революции.
     Что-то в этом сопоставлении не клеится.
     - В которой по счету? - жестко спрашиваю я.
     Пазио уязвлен вопросом, но отвечает с подъемом:
     - Ну, в этой последней!
     Затем мы выступаем в Росиньо.


        "ЛЕС, ЛЕС, ЛЕС..."

     Но  прежде чем выступить,  улаживаем еще одно дело:  решаем,  что нужно
взять с собой.  Помимо револьвера, я беру только непромокаемый плащ, а Пазио
взамен его -  полотнище палатки. Кроме того, Пазио надевает вещевой мешок, в
котором лежит фотоаппарат и запас продуктов на два дня.  В мешке много места
для предметов, которые мы собираемся приобрести у индейцев.
     Пазио задумывается и говорит:
     - Мы забыли что-то еще...
     - Что?
     - Лекарства.
     - Вампир! - ругаю его. - Разве я снова должен играть роль знахаря?
     - Э,  пожалуй,  нет...  - лицемерно отвечает он. - Но, несмотря на это,
хорошо бы взять с  собой немного лекарств.  А кроме лекарств,  неплохо и еще
кое-что из "медицины"...
     - Какой еще медицины?
     - Ну той, что служит для разогревания желудка. На всякий случай.
     Вечером мы  добираемся до ранчо кабокле Луиса Мачадо и  ночуем у  него,
как ночевали некогда во  время похода на Марекуинью.  На рассвете следующего
дня отправляемся дальше.  Впервые за  много недель не  имею при себе ружья и
это  наполняет меня радостью.  Теперь мне нет надобности высматривать дичь в
кронах деревьев,  и я чувствую себя,  как отпускник на беззаботной прогулке.
Кроме того,  в это утро солнце палит не так сильно, как обычно. Лес гудит от
криков тысяч птиц и  шума крыльев мириадов насекомых.  И  мы с Пазио,  вторя
лесу, насвистываем свои песенки.
     Становится жарко,  а  пикада* -  широкая и  удобная около  ранчо Луиса.
Мачадо - делается все труднее. Перестаем петь, а затем и вовсе смолкаем.
     ______________
     * Лесная дорога (португ.).

     Бесконечно тянется лес,  лес и лес... Он охватил нас со всех сторон так
плотно,  что  мне кажется,  лес врастает в  нас самих.  Удрученный взгляд не
может проникнуть вперед,  он  томится в  этом  зеленом разгуле.  Неистовство
природы так  призрачно и  так нереально,  что выходит за  границы того,  что
может представить себе человеческое воображение.  Невозможно описать словами
буйство тропического леса.
     - Проклятое золото!  -  оборачиваясь ко мне, неожиданно бросает Пазио и
тут же поясняет свою мысль:
     - Рио де Оро! Как привлекательно это звучит, но сколько горького смысла
в  этом слове.  Проклятая Рио де  Оро совершенно испортила нам пребывание на
Марекуинье.  Но  речь не о  нас.  Подумайте,  сколько еще она испортит людям
крови в  будущем.  То,  что постигло покойника Дегера,  завтра может постичь
каждого из  этой  шайки и  прежде всего Ферейро,  но,  главное,  послезавтра
принесет неизбежную гибель  индейцам.  Люди,  которых привлечет это  золото,
нянчиться не будут ни с  ними,  ни друг с другом.  К тому же еще неизвестно,
есть ли на самом деле золото под этим водопадом...
     Пазио смолкает, так как тропинка круто идет вверх по каменистой горке и
это  затрудняет  беседу.   Потом,  когда  тропинка  вновь  выравнивается,  я
возвращаюсь к прерванному разговору:
     - С чего это вы, Томаш, ударились в такие рассуждения?
     Мой спутник на  мгновение останавливается,  широким жестом указывает на
окружающие нас заросли и говорит:
     - Смотрите на этот лес!  Он красив,  правда? Сколько в нем силы, тяги к
жизни,  размаха,  сколько попросту говоря страсти!  Или поглядите на  землю:
какая в  ней  способность к  плодородию -  просто бурлит!..  А  тут приходит
жалкий человек,  одержимый,  одурманенный,  черт его дери,  каким-то  глупым
миражем и все свое вожделение направляет на золото.  Кроме него, он света не
видит -  убивает людей, сам готов надрываться... отравляет этот лес - живой,
здоровый,  отравляет страхом,  насилием, предательством, преступлением... А,
чтоб такого подлеца черти взяли!..  И  все  это  вместе звучит так красиво и
золотисто: Рио де Оро!.. Тьфу!
     Пазио парень хоть куда! Люблю его за такие откровенные излияния чувств.
Охотно пожал бы ему руку, если бы это не выглядело слишком претенциозно.
     Во время нашей беседы мы замечаем в лесу тревожный признак - становится
все больше муравьев,  длинными вереницами пересекающих тропинку.  Собственно
говоря, ничего плохого в этом нет, но мы знаем, что такое скопление муравьев
предвещает скорый дождь.  И действительно,  солнце светит все тусклее,  едва
пробиваясь сквозь сгущающие тучи.
     Перейдя вброд  какую-то  речушку,  мы  спугиваем гревшуюся на  тропинке
неядовитую змею канинану, которая при виде нас стремглав исчезает в кустах.
     - А,  холера!  Удрала налево!  - Пазио бросается в кусты, и, преграждая
путь  змее,  поднимает невероятный шум.  В  результате перепуганная канинана
возвращается на тропинку и удирает вправо.
     Пазио удовлетворенно смеется и разъясняет:
     - Кабокле верят,  что если змея переползает дорогу с  правой стороны на
левую, то это предвещает несчастье.
     - Кабокле верят, а польский колонист боится! - подсмеиваюсь я.
     - Вот еще, боюсь!.. Просто не желаю, чтобы эта змея-бродяга вмешивалась
в наши личные дела.
     Муравьи предсказали дождь,  и он начался.  Лес пропитывается водой, как
губка. От ливня тело защищает прорезиненный плащ, зато ноги совсем промокли.
     После полудня снова выходим к Иваи. На самом берегу тропинка кончается;
на  той стороне реки находится Росиньо,  лагерь индейцев.  Его еще не видно,
так как он скрыт за высоким, поднимающимся метров на пятнадцать берегом.
     Вдали купаются двое индейцев.  Кричим им во все горло.  Они услышали, и
вскоре к  нам подплывает каноэ.  На веслах сидит старый индеец,  который при
виде Пазио выражает удивление,  но здоровается с ним спокойно, как будто они
расстались только вчера.  Во  время переправы через реку  Пазио говорит мне,
что хорошо знает индейца; его зовут Жолико, он старый друг и они не виделись
три года.
     От  выпавшего дождя похолодало.  Ноги промокли,  и  это вызывает легкий
озноб.  Чувствую,  что заболею,  если немедленно не сниму брюк и  сапог и не
высушу их.


                       ИНДЕЙСКАЯ "САВУАР-ВИВР"*

     ______________
     * Житейская мудрость (франц.).

     Под дождем мы  карабкаемся на скользкий берег,  лихо преодолеваем гору,
минуем  какую-то  приземистую хижину и,  пройдя сотню  шагов,  добираемся до
цели. Ранчо капитона Зинио (сокращенное от Еугенио) - это большой дом длиной
свыше десяти метров.  Он  производит на нас впечатление дворца -  тем более,
что построен он  из  глины,  а  не  из бамбука.  По сравнению с  шалашами на
Марекуинье бросается в глаза его зажиточный вид.
     В доме мы застаем множество людей -  с десяток мужчин разного возраста,
сидящих вокруг очага,  а в углу несколько женщин и детей. Мужчины беседуют и
курят сигареты из кукурузной паи, женщины старательно плетут шляпы.
     Все,  так же как и Жолико,  приветствуют нас спокойно,  почти небрежно,
без многословия. Пазио здоровается только с мужчинами, на женщин не обращает
внимания, я же говорю "бао диа" всем. Потом садимся среди индейцев.
     Меня пор