орону, Пазио обещает им очень высокое вознаграждение: по десять мильрейсов
каждому,  то есть в два раза больше,  чем получили бы иные бразильцы.  После
долгого молчания за них отвечает пожилой индеец:
     - Нет!  Во всем тольдо нас осталось только трое мужчин. Мы не можем вам
помочь. Я должен идти в лес за такуарой, а эти двое отправляются в Питангу.
     - Пусть отложат поездку в Питангу!
     - Не могут!
     - Нам казалось, что один из них должен идти в Фачинали, а не в Питангу.
     В  глазах индейца неожиданно появляются злые  искорки.  Он  подчеркнуто
заявляет:
     - Вы здесь помощи не получите!
     Однако Пазио не теряется,  он объясняет индейцам, сколько разных ценных
товаров они смогут купить за десять мильрейсов в  венде* в Кандидо де Абреу.
Зная слабую струнку индейцев,  он  соблазняет их  красочным описанием разных
заманчивых товаров.  Но  все его красноречие расходуется впустую:  сказочные
соблазны не  оказывают на них никакого действия.  С  издевательской усмешкой
пожилой индеец повторяет:
     ______________
     * Постоялый двор, корчма (исп.). Здесь: лавка и кабачок одновременно.

     - Вы здесь помощи не получите!
     Мы встаем. Закидываем ружья за плечи и выходим из хижины.


        "ПОГОНЯ ЗА ЦЫПЛЕНКОМ"

     Минуем   несколько  хижин   тольдо.   Вокруг  царит   зловещая  тишина.
Большинство хижин,  очевидно,  пустует,  но в некоторых видимо есть люди: мы
слышим тихий  плач  детей.  Тропинка ведет  нас  через  узкую  полоску леса,
оставшуюся после вырубки.  Из леса выходим на новое поле, поменьше прежнего,
где  растет  кукуруза,  а  больше сорняки.  Здесь  только одна  хижина.  Она
принадлежит капитону Моноису.
     На утоптанной площадке перед хижиной играет несколько детей и  хлопочет
жена  Моноиса,  довольно симпатичная женщина лет  тридцати с  небольшим.  На
вопрос о  фаринье,  как мы и  ожидали,  она отвечает отрицательно.  Скрипнув
зубами,  шагаем  дальше  и  в  самом  скверном настроении выходим  к  берегу
Марекуиньи. Подавленные, садимся у самой воды.
     Возникают  и   тут  же   отвергаются  различные  фантастические  планы.
Вишневский предлагает построить  плот  и  плыть  вниз  навстречу бразильцам.
Мысль эта в  основе своей неплохая,  однако ее  трудно осуществить,  так как
река изобилует быстринами, к тому же у нас нет на дорогу продуктов.
     Сидя в  тени могучего дерева имбуи,  мы с  любопытством следим за стаей
крикливых перекит*,  которые расселись на  его  вершине.  К  сожалению,  это
небольшие птички, в них очень мало мяса, однако у всех текут слюнки; задирая
головы вверх,  мы  думаем:  стрелять или не  стрелять?  У  нас по  нескольку
патронов,  но только два заряжены дробью на дичь, остальные же - на крупного
зверя. Мы проявили легкомыслие, взяв с собой так мало патронов.
     ______________
     * Вид мелких попугаев.

     Пока  мы  сидим и  раздумываем,  к  нам  подходит жена Моноиса.  По  ее
озабоченному лицу видно,  что она приняла какое-то  решение.  Действительно,
женщина хочет продать нам цыпленка.  Наученные горьким опытом, мы слушаем ее
недоверчиво.  Но в предложении нет ловушки.  Мы замечаем, что женщина чем-то
обеспокоена.  С уверенностью можно сказать,  что жена капитона опасается, не
замышляем ли мы какой-нибудь авантюры?  Она видела,  что мы ушли в  скверном
настроении,  что у нас имеются три ружья и три пистолета.  А вдруг мы учиним
скандал? Видимо, придется продать цыпленка...
     На  площадке перед  хижиной  женщина  указывает нам  черного цыпленка и
говорит,  что это тот самый, которого мы можем застрелить. Создание ничтожно
мало    для    удовлетворения   волчьего   аппетита   трех    изголодавшихся
путешественников,  но для начала и  это хорошо.  Я поднимаю ружье,  но Пазио
толкает меня под руку и о комической важностью заявляет:
     - Нао*,  сеньор!  Не  стреляйте.  Это божественное жаркое падет от моей
руки!
     ______________
     * Нет (португ.).

     Пазио достает из-за пояса огромный "Смит",  подкрадывается к цыпленку и
стреляет с  расстояния в  три метра.  Абсолютно не  задетый цыпленок немного
испуган:  он  забавно  подскакивает,  отлетает на  несколько шагов  и  вновь
спокойно поклевывает что-то.
     Вишневский и  я  валимся от  смеха.  Тем временем Пазио снова осторожно
приближается к жертве и...  бац!  Стреляет второй раз и опять промахивается.
Для  цыпленка этого уже чересчур много...  Он  понял "привет" Пазио и  сломя
голову мчится в  кусты.  Пазио и  Вишневский бегут за ним.  Они еще два раза
стреляют из револьвера, но мужественный беглец исчезает в кустах.
     На  наших  лицах одинаковые мины  раздосадованных людей.  Жена  Моноиса
продать другого цыпленка не желает.
     - Я  попал в  него,  даю голову на  отсечение!  -  утверждает Пазио.  -
Сдохнет где-нибудь в кустах.
     Иного  выхода,  как  обыскать заросли,  нет.  Это  трудная задача,  ибо
капоэйра*,  несмотря  на  отсутствие  крупных  деревьев,  представляет собой
густые заросли,  в которых свободно скроется вол,  не говоря уже о цыпленке.
Искать  цыпленка нам  старательно помогают женщины и  ребятишки,  и  счастье
сопутствует поискам:  цыпленок скоро найден.  С  него немного каплет кровь -
кто-то  все же  задел его пулей,  но в  общем он цел.  Жена Моноиса добивает
цыпленка. На этом заканчивается охота и начинается пир.
     ______________
     * Перелесок.

     Пока  мы  наслаждаемся  шимароном,   жена  капитона  вместе  с   дочкой
приготавливает  нам  цыпленка.  Спустя  некоторое  время  его  приносят  нам
аппетитно зажаренным, в соусе, с хорошей порцией тертой кукурузы.
     Мы констатируем,  что еще стоит жить,  если можно так поесть.  В  ножке
цыпленка,  видимо, скрыта чудодейственная сила, потому что мир вновь кажется
нам прекрасным.


        "УРОДЕЦ"

     Вишневский и  я ошеломленно таращим глаза в сторону хижины Моноиса.  Из
нее  неожиданно вылезает  некий  индивидуум мужского  пола,  прикрытый  лишь
болтающейся тряпкой,  обмотанной вокруг бедер.  У  него  выпяченное округлое
брюшко,  ноги и  руки тоненькие,  а  лицо -  помилуй господи!  -  настоящего
кретина.   Он   смущенно  улыбается  нам,   видя  ошеломляющее  впечатление,
произведенное им, и спешит в лес.
     - Кто это? - вслед за Вишневским удивленно спрашиваю я.
     Пазио хохочет и отвечает:
     - Это Леокадио.
     Он рассказывает нам историю странного уродца.  До недавнего времени жил
на  Марекуинье энергичный и  смелый  индеец Паулино,  который добился такого
большого влияния  среди  короадов и  уважения бразильских властей,  что  ему
присвоили  звание  почетного  колонеля,   то  есть  полковника,  и  доверили
начальство над  всеми вождями племени.  Это был незаурядный авантюрист.  Лет
тридцать-сорок назад,  когда в прииваинских джунглях было еще немного белых,
он организовывал далекие походы против индейцев другого племени - ботокудов,
грабил  их  лагери,  захватывал людей  и  обращал их  в  рабство.  Леокадио,
схваченный  еще  ребенком,  был  одной  из  ботокудских жертв  Паулино.  Его
привезли на Марекуинью, и он принужден был всю жизнь выполнять самые грязные
работы.  После смерти Паулино,  в  1924  году,  он  перешел в  собственность
капитона  Моноиса.  Сейчас  Леокадио около  пятидесяти лет  и  он  сжился  с
короадами,   которые  представляют  его   бразильским  властям  как   своего
соотечественника.
     У  Леокадио очень странные привычки.  Он умеет лазить по деревьям,  как
обезьяна,  часто ночует в  лесу и  вообще охотнее бывает под открытым небом,
чем  в  доме.  В  свое время бразильские власти решили до  известной степени
"цивилизовать"  индейцев   этой   местности   и   принудили   их   одеваться
по-европейски.  Лишь один Леокадио воспротивился этому и по сей день ходит в
чем  мать  родила.  Чтобы  сломить его  сопротивление,  бразильцы одели  его
насильно,  но едва они покинули тольдо, как Леокадио бросился в лес и вскоре
вернулся голым.  Выданную ему одежду он  повесил на  недосягаемой для других
вершине самого высокого в окрестности дерева. Таков этот чудак.
     Пока Пазио рассказывает о нем,  Леокадио возвращается из леса. Когда он
проходит мимо нас,  я  угощаю его сигаретой.  Он  осторожно берет ее грязной
рукой и,  бормоча что-то  невразумительное,  кротко улыбается нам.  При этом
глаза его становятся детскими и добрыми.
     - Ну, этот, пожалуй, будет нашим союзником! - заявляет Пазио.


        "НОВЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ"

     Кажется,  что  съеденный  цыпленок  не  только  возвращает нам  хорошее
настроение  и  силы,  но  и  оказывает  определенное  влияние  на  все  наше
окружение.
     К  нам  приближаются трое  индейцев,  с  которыми мы  познакомились при
вступлении в  лагерь.  Очевидно,  их обеспокоила наша пальба из револьверов.
Они видят,  что мы  сыты и  склонны теперь к  дружественной беседе.  Индейцы
заявляют,  что хотят нам помочь во  всем.  Они вспомнили,  что им необходимы
многие вещи из венды в  Кандидо де Абреу.  Стало быть,  красноречие Пазио не
затрачено впустую.  К сожалению, пожилой индеец должен остаться в тольдо, но
двое молодых сделают все,  что  мы  им  скажем,  и,  если получат по  десять
мильрейсов,  пойдут вниз по  реке так далеко,  пока не  встретят наши лодки.
Тогда они присоединятся к бразильцам,  помогут им грести - оба парня сильны,
ловки и  хорошо отдохнули -  и укажут нашим друзьям наиболее удобные проходы
через быстрины.
     Слова индейцев звучат искренне.  Видимо,  как и предвидел Пазио,  парни
соблазнились высоким заработком. Пазио отвечает, что мы согласны. Пусть двое
молодых индейцев немедленно отправляются к  реке,  а когда вернутся с нашими
лодками,  то  мы  тут же  выплатим им  обоим по  десять мильрейсов.  За  это
ручается он,  Томаш Пазио, старый испытанный друг короадов. Однако он ставит
одно  условие:  оба  парня должны немедленно выступить в  путь и  как  можно
скорее привести лодки - желательно сегодня же.
     Оба  индейца  соглашаются на  это  условие,  прощаются  и  уходят  явно
довольные.  До полудня остается еще два часа,  поэтому не исключено,  что до
вечера,  при  благоприятных условиях,  наши  лодки  приплывут к  тольдо.  Мы
потираем  руки  полные  приятных  надежд.  Дела  неожиданно приняли  хороший
оборот.
     Поскольку нам  пока  нечего  делать,  мы  бродим вблизи хижины Моноиса.
Около полудня из  туч выглядывает солнце и  становится очень жарко.  Душный,
насыщенный влагой  воздух  сморил  нас  и  мы  охотно  прилегли  бы  соснуть
часок-другой, если бы не боялись мух, которых бразильцы называют "варега". В
лагере мы заметили несколько этих опасных зеленых мух. Они часто откладывают
яйца в уши и носы спящих или просто неподвижно лежащих днем людей.  Особенно
опасно то,  что отложенные яйца невозможно удалить. Через несколько суток из
этих  яичек  выходят личинки,  которые пожирают мышечную ткань  и  подкожную
мякоть лица.  Примерно через десять дней  полуторасантиметровые личинки сами
выходят из  тела  человека,  оставляя после  себя  страшные язвы.  У  людей,
пострадавших от  варега,  обычно  остается  выеденное  небо.  Однако  в  тех
случаях,  когда муха  варега откладывает в  тело человека большое количество
яиц,  например двадцать,  то, как правило, по рассказам сведущих бразильцев,
наступает болезненная смерть  несчастной жертвы.  В  Апукаране,  у  верхнего
течения Иваи,  я познакомился с одной польской колонисткой, которая говорила
гнусаво через нос в результате повреждения ее лица личинками мухи варега.
     Поэтому мы решаем лучше помучиться и не спать, несмотря на охватывающую
нас усталость.
     Жена Моноиса все еще не желает продать нам второго цыпленка, поэтому мы
после полудня обходим другие хижины тольдо.  Находим там  нескольких женщин:
они  проявляют к  нам  большую  неприязнь и  отказываются продать какие-либо
продукты.  Возвращаемся в  хижину Моноиса и пьем шимарон в компании пожилого
индейца, который остался в тольдо...
     Солнце клонится к  закату.  От реки тянет прохладой и она освежает нас.
Но тут,  как гром с ясного неба, на нас обрушивается новый удар: слишком уже
скоро возвращаются с  реки оба  молодых индейца.  Вместо того чтобы помогать
нашим где-то далеко на реке,  они здесь и медленным шагом приближаются к нам
со стороны лагеря. Садятся рядом и пьют шимарон, как будто ничего особенного
не  произошло.  Оба  парня  вновь надели на  свои  лица  маски спокойствия и
достоинства.  Спустя некоторое время  Пазио  прерывает молчание и  деликатно
спрашивает  пожилого  индейца,   что   происходит  на   реке.   Тот  коротко
переговаривается с одним из молодых, после чего оправдывает его:
     - Эти двое не знают,  что происходит на реке. Они вообще не могли пойти
туда, так как на них нашла лень - "тем прегуика"...
     Мы  принимаем это заявление,  как вполне достаточное разъяснение,  и  в
добром согласии продолжаем пить шимарон.  Позже мы  узнаем подробности.  Оба
индейца проявили искренное желание,  когда ушли от  нас,  и  приняли твердое
решение найти лодки.  Однако по пути стало жарко, а когда парни добрались до
шалаша,  в  котором мы  провели последнюю ночь,  то вынуждены были прилечь и
поспать.  Если мы желаем,  то они завтра или послезавтра могут отправиться к
берегам Марекуиньи.


        "ВЕЧЕР В ИНДЕЙСКОМ ЛАГЕРЕ"

     В  связи  с  новым  положением следует очевидно изменить прежние планы.
Встает главный вопрос:  проблема продовольствия.  Мы  решаем,  что  Пазио  и
Вишневский немедленно возвращаются на  ту сторону Иваи,  в  поселения белых,
закупят у  них  фижон  и  фаринью и  принесут все  это  в  индейский лагерь.
Рассчитываем,  что  они  смогут вернуться завтра к  вечеру.  На  это время я
останусь один  среди  индейцев,  чтобы наблюдать за  ними  и  не  пропустить
изменения их капризных настроений.
     Перед уходом Пазио отдает мне на  время моего пребывания в  тольдо свой
шестизарядный "Смит",  а  я  передаю ему  свой браунинг.  Его  "Смит" -  это
старый, с барабаном, револьвер внушительных размеров; по мнению моего друга,
он должен вызывать у индейцев большее уважение, чем скромный браунинг. Такая
мера предосторожности кажется Пазио необходимой во время моего одиночества в
тольдо,  так как все еще неизвестно,  как дальше будут относиться к  нам его
обитатели.  Пазио объясняет мне,  как нужно обращаться с  его "пушкой",  сам
заряжает барабан и  вручает еще несколько запасных патронов,  после чего оба
моих спутника уходят.
     У жены Моноиса трое детей:  девочка 12-13 лет и два мальчика - примерно
восьми и четырех лет.  Дочь капитона -  почти зрелая девушка -  относится ко
мне  с  большой сдержанностью,  как  и  мать.  Мальчишки,  веселые сорванцы,
постоянно играющие  поблизости от  хижины,  отнюдь  не  проявляют какой-либо
опаски.  Любимая их забава -  подбрасывать вверх и ловить катышки, сделанные
из  кукурузных отрубей.  Ребята проявляют большую ловкость.  У  них красивые
черные глаза,  такие выразительные и  быстрые,  что в момент напряжения они,
кажется,  могут пронзить рассматриваемый предмет.  Я  показываю им,  как  их
сверстники в Польше играют в лапту.  Юные индейцы восхищены.  Они волокут ко
мне свои катышки, и я вынужден играть с ребятами.
     Однако  пора  готовить себе  место  для  сна.  Ребята помогают мне.  Мы
факоном - ножом длиной полметра - срезаем пучки сухой высокой травы и сносим
ее к хижине Моноиса,  где я собираюсь ночевать.  Перед хижиной имеется нечто
вроде навеса - часть крыши выступает вперед, образуя тень в жару и защиту от
дождя в  случае непогоды.  От непрошенных же гостей,  например свиней,  меня
защитит некое подобие забора вокруг хижины.
     Дождя  наверное не  будет.  Солнце  заходит спокойно,  на  небе  чистая
лазурь.  Долина уже  обволакивается тенью,  хотя  покрытые лесом  окружающие
холмы еще освещены солнцем.  Деревья отливают то  розовыми,  то  фиолетовыми
красками.  Со  склонов холмов,  залитых светом заходящего солнца,  доносится
щебетание бесчисленных мелких птиц, грубые крики попугаев и громкое карканье
туканов.
     После тропически знойного дня - это упоительный момент отдохновения для
человека. Грудь теперь глубоко вдыхает чистый воздух, удушающая дневная жара
уже спала. Почти час, как дует прохладный ветерок. Но облегчение ощущается и
еще от чего-то -  сразу даже трудно понять от чего.  Очевидно, что в природе
произошло какое-то  изменение.  Взор напрасно исследует все вокруг,  но ухо,
чутко  прислушивающееся  к   звукам,   в  конце  концов  открывает  причину.
Оказывается, назойливые певцы субтропических лесов - цикады - почти умолкли.
В  течение всего дня их тысячные массы производили неустанный сверлящий шум,
который,  словно острой сталью,  пронзал человеческие нервы  и  раздражающей
болью отдавался в мозгу.  Теперь их едва слышно.  Зато звонче шумят водопады
Марекуиньи.
     Жена капитона приготовила суп  из  тертой кукурузы -  для меня,  себя и
детей.  Она приносит его в единственной имеющейся в доме тарелке. Ужин, хоть
и постный, очень приходится мне по вкусу.


        "НЕДОРАЗУМЕНИЕ"

     В  сумерки в воздухе появляется множество жуков-светлячков.  Они кружат
над поляной,  в  чаще среди деревьев,  светлыми фосфоресцирующими огоньками,
напоминая  невинных  эльфов.   Светлячки  отлично  освещают  все  вокруг  на
расстоянии двух-трех шагов.
     Хозяйка что-то пространно говорит мне,  потом забирает детей и  уходит.
Видимо,  она не слишком доверяет белому гостю и,  опасаясь за целость семьи,
решает переночевать в другой хижине.
     Вскоре из  леса  возвращается Леокадио.  Он  приносит на  спине большую
вязанку сухого  хвороста.  В  левой  руке  индеец  держит большой топор,  на
который я  гляжу с  определенным беспокойством.  Это опасное оружие в  руках
чудака,  с которым мне по всей вероятности придется ночевать, оставаясь один
на один. Решаю при первой возможности забрать у него топор.
     Вечер как в  сказке.  На темное небо выплывает полная луна и  волшебным
светом заливает пейзаж.  Только теперь,  когда наступила ночь и  окутала все
таинственным мраком,  начинаешь сознавать,  как  фантастичен окружающий тебя
мир -  хижины,  кусты и  прежде всего деревья,  выделяющиеся вокруг на  фоне
звездного  неба  странными,   неестественными  силуэтами.   Окрестность  так
насыщена тропической романтикой,  что в  какое-то  мгновение все это кажется
мне  сном,  а  моя  жизнь нереальной...  Это не  я  сижу у  хижины Моноиса в
захолустном  лагере  недоброжелательных  индейцев,   это  не  меня  окружают
бразильские леса,  полные звуков ночной жизни,  и это вовсе не я слышу рядом
бормотание чудака Леокадио,  раздувающего в хижине огонь.  Это кто-то другой
сидит тут, смотрит и слушает...
     К  сожалению,  комары напоминают мне,  что  это  все-таки я.  Они жалят
нещадно. Я вскакиваю и вхожу в хижину. Сажусь у очага напротив Леокадио.
     Хижина обставлена очень  убого.  За  исключением маленького шатающегося
столика,  нет  никакой мебели.  В  одном углу прямо на  земле стоит кухонная
утварь - горшок, чайник и тарелка. Валяется топор, на стене висит посуда для
воды,  сделанная из плодов порунги. Тут же на земле лежат несколько широких,
грубо отесанных колод, видимо, служащих для спанья. И это все.
     Достаю  из  кармана табак,  по  бразильскому обычаю  сплетенный в  виде
веревки, отрезаю кусок, мельчу его, растирая между пальцами, затем свертываю
цигарку из "паи",  сухого листа кукурузы,  и угощаю Леокадио. Он протягивает
руку и улыбается от уха до уха, бормоча что-то невнятное. Леокадио несколько
смущен. Свернув цигарку и для себя, я закуриваю и с наслаждением затягиваюсь
ароматным дымом. Бразильский табак очень крепкий и очень хороший.
     Надо  завязать  с   улыбающимся  Леокадио  беседу.   Оба  мы  стремимся
установить близкий контакт,  но как это сделать?.. Оказывается, это довольно
трудная задача,  так как Леокадио знает только несколько португальских слов.
После бесплодных усилий я отступаюсь и обращаюсь к нему по-польски:
     - З