бегством
едва лишь половина индейцев.  Белые не щадили ни женщин,  ни детей, стремясь
во что бы то ни стало вырезать племя и  таким образом раз и  навсегда решить
дело о земле.
     По  лесам  и  реке  Иваи  до  колонии Кандидо де  Абреу  дошли раздутые
авантюристами слухи о восстании и якобы победе короадов,  а также о том, что
индейцы приближаются сюда  с  намерением напасть на  колонию.  В  это  время
Пазио,  высланный на разведку, как известный друг индейцев, встретил на Иваи
остатки уцелевших короадов, доведенных до предела отчаяния и не способных ни
к какому действию.
     Теперь  после  такого  погрома  осталось  значительно меньше  индейцев,
поэтому  правительство могло  отвести белым  поселенцам больше  территорий и
изрядно урезать владения короадов.
     - А Тибурцио,  который сегодня прибыл в тольдо,  - какую роль сыграл он
во всех этих событиях? - спрашиваю Пазио.
     - Вот  именно,  роль...  Тибурцио  был  ближайшим другом  воинственного
Паулино.  Последний выдал за  него  свою  дочь,  которую вы  сегодня видели.
Паулино и  внушил Тибурцио мысль о борьбе за независимость индейцев.  У ложа
смерти Паулино Тибурцио поклялся,  что будет верен его заветам. Тибурцио был
одним из  первых,  кто пошел на Питангу.  Тогда восстание не удалось.  Но не
исключено,  что он снова начнет действовать.  Это может произойти через год,
через два, а возможно и через месяц...
     Пазио   надолго   смолкает.    Он   потягивается,   громко   зевает   и
переворачивается на другой бок. Хотелось бы узнать еще некоторые подробности
об этом интересном индейце - ведь теперь он как-никак мой сосед по лагерю, -
поэтому я опять спрашиваю Пазио:
     - А  вдруг ему захочется действовать сегодня или завтра и первыми взять
нас на мушку?..
     На  этот  вопрос Пазио не  отвечает.  Вернее,  отвечает и  даже слишком
красноречиво:   заснув,  он  начинает  храпеть,  как  литовский  медведь.  Я
наклоняюсь над ним и вижу его открытое, широкое лицо, совершенно безмятежное
во сне.
     Делать  нечего:  натягиваю на  себя  полотно палатки и  тоже  поудобнее
устраиваюсь на ночь.  Убеждаюсь, что Пазио был прав - завтра будет непогода:
вокруг  луны  появляется туманный  круг,  который  у  нас  в  Польше  всегда
предвещает дождь.


        "ТИБУРЦИО ПРИСТРАИВАЕТ СЫНОВЕЙ"

     Утром на нас нападают тучи маленьких,  как маковые зерна, москитов: они
очень  болезненно жалят и  самым неприятным образом пробуждают нас  от  сна.
Небо заволокли тяжелые серые тучи.  Дождевые капли еще  не  падают,  но  уже
буквально висят в воздухе. Мы не знаем: пойти на охоту или нет? Сидим вокруг
костра, едим приготовленный Болеком завтрак и бьем надоедливых москитов.
     Из  хижины выходит Тибурцио.  Он  говорит всем  "бао  диа" и  садится у
нашего костра.  В  доказательство расположения к нам он приносит свою куйи с
шимароном.  Все  по  очереди потягиваем,  как  обычно с  наслаждением,  этот
бодрящий напиток.  В качестве хозяина костра я свертываю цигарку и угощаю ею
Тибурцио, отдавая дань освященной веками форме гостеприимства.
     Мы больше молчим и  без стеснения рассматриваем друг друга.  У Тибурцио
суровое,   застывшее  лицо,   только  глаза  живо  блестят  под   ресницами,
сужающимися в треугольник,  как и у капитона Моноиса.  Нос небольшой, ноздри
типично  индейские,  расставлены  широко,  но  в  то  же  время,  что  редко
встречается,  нижние челюсти сильно развиты по бокам. Любопытно, будет ли он
нам другом?
     В  течение добрых пятнадцати минут продолжается ленивый разговор о том,
о  сем,  после чего Тибурцио переходит к  существу дела.  При посредничестве
Пазио,  его  старого друга,  он  предлагает мне принять в  состав экспедиции
своего старшего сына,  который расторопен и  силен,  имеет жену старше себя,
что  Тибурцио  особенно  подчеркивает,   как  свидетельство  энергичности  и
деловитости сына.
     - Сколько ему лет? - спрашиваю я.
     Тибурцио смущенно молчит.
     - Тринадцать... - наконец отвечает он.
     - Это плохое число! - усмехаюсь я. - А где он?
     - Да, вон, вылезает из хижины!
     Тринадцатилетний якобы сынок на  самом деле рослый парень,  по  крайней
мере двадцати пяти лет.  Округлившиеся плечи отлично свидетельствуют о  том,
что жена кормит его хорошо.
     - А что он будет делать у меня?
     - Носить воду, поддерживать огонь в костре, собирать топливо...
     Я  еле  удерживаюсь,  чтобы не  расхохотаться.  Да  ведь это работа для
ребенка или женщины!.. По-польски спрашиваю у Пазио:
     - Этот джентльмен насмехается надо мной?
     - Ничего  подобного!  У  него  самые  лучшие  намерения  и  он  всерьез
обращается к  вам.  Просто Тибурцио считает вас богатым дурнем,  от которого
можно кое-чем поживиться...
     Наш  разговор  на  польском  языке  возбуждает  подозрения Тибурцио.  С
оттенком бахвальства в  голосе он  продолжает перечислять достоинства своего
сына:
     - Сын знает, как привести коня из леса, если конь уйдет слишком далеко,
умеет накормить и напоить его, даже оседлает...
     - Ладно! - прерываю я Тибурцио. - Но у меня нет коня.
     - Так купи его! - дает он мне самый простой совет.
     Аргумент   убедительный.   Молчим.   Молчание  затягивается,   Тибурцио
чувствует,  что я не воспользуюсь его предложением.  Тогда он атакует меня с
другой стороны:
     - У меня есть второй сын. Он хорошо стреляет. Он станет твоим капанго.
     Капанго -  популярный в местных лесах тип темного человека. Под капанго
подразумевается платный телохранитель,  а вернее -  наемный убийца.  Богатые
бразильские фациендеры  окружают  себя  многочисленной свитой  капанго,  что
считается признаком хорошего тона.  Целыми днями капанго абсолютно ничего не
делает,  обжирается, вертится возле своего "патрона" с подобострастной миной
и  всячески  расхваливает его.  В  случае  надобности капанго  по  поручению
патрона быстро сводит счеты с неугодными ему людьми.
     - Мне не нужен капанго -  он уже есть у меня.  И это не только капанго,
но к тому же мой друг... - отделываюсь я шуткой.
     - Кто же он такой?
     Я  показываю  на  нашего  отважного  зоолога  Вишневского.   Тень  едва
скрываемого пренебрежения отражается на лице индейца.
     - Умеет ли он стрелять? - презрительно спрашивает Тибурцио.
     - Отменно!  -  выручает меня Пазио. - Он попадает пулей в глаз ящерицы.
Даже из того оружия, которое сейчас имеет при себе...
     Индеец испытующе оглядывает Вишневского и заявляет:
     - Это неправда! У него нет при себе никакого оружия.
     - Ошибся, компадре! Как раз есть!
     По  знаку  Пазио Вишневский лезет в  задний карман брюк  и  вытаскивает
маленький  браунинг  калибра  6,35  мм,  который  постоянно носит  с  собой.
Привыкший к  огромным барабанным револьверам системы "Смит и Вессон" и к еще
большим револьверам кабокле,  Тибурцио и  не  предполагает,  что  существуют
такие крошечные револьверы,  и  потому искренне удивляется.  Он так изумлен,
что приносит свежую порцию герва мати. Мы опять пьем шимарон и ведем веселую
беседу.
     Но  домогательства Тибурцио не прекращаются.  Спустя некоторое время он
вновь обращается ко  мне и  говорит,  что у  него есть для продажи некоторое
количество герва мати.
     - Хорошо! - говорю ему. - Куплю у тебя герву. Сколько хочешь за нее?
     - Один мильрейс за литр.
     - Дорого!  Венда в  колонии Кандидо де Абреу покупает герву от индейцев
на Фачинали по четверть мильрейса за литр.
     - Это верно.  Но индейцы на Фачинали просто глупцы и потому продают так
дешево. Тибурцио не дурак и дешево не продаст.
     Он   окидывает  меня  выразительным  алчным  взглядом  и   добавляет  с
обезоруживающей откровенностью:
     - Владелец венды  в  Кандидо де  Абреу стреляный воробей,  он  хитрый и
мудрый человек, поэтому платит мало. Но ты должен платить больше...
     Черт  возьми!  Хорошее  же  у  него  представление  о  моих  умственных
способностях!  Товарищи  исподтишка смеются  надо  мной.  Чтобы  разговор не
принял еще  более оскорбительного для меня оборота,  я  вношу в  дело полную
ясность:
     - Гервы дороже не  куплю и  не  рассчитывай.  Зато,  если хочешь,  могу
принять тебя как проводника на охоту. А не желаешь - оставайся с женщинами.
     Тибурцио соглашается. Нам нужен опытный проводник, знающий окрестности,
так как мы собираемся теперь охотиться в лесу, а не на реке.
     - Вы выиграли поединок!  -  подшучивает надо мной Пазио.  - Но вместе с
тем и струсили, купив себе расположение противника.
     Спутники мои обсуждают с Тибурцио техническую сторону будущей охоты.  В
заключение мы протягиваем друг другу руки.  Пристально всматриваемся в глаза
Тибурцио. Нет, он оружия на нас не поднимет, не выпустит предательских стрел
из-за угла: мы читаем в его глазах расположение и добрые пожелания.


        ""Я ОЧЕНЬ БОЯЛСЯ ДОЖДЯ...""

     Поскольку дождя нет,  мы  отправляемся на  охоту.  Идем  вдоль реки  по
тропинке,  через  обширные леса,  протянувшиеся до  самой Питанги.  Тропинка
узкая,  идем гуськом.  Впереди шагают бразильцы,  затем мы, поляки. Тибурцио
замыкает шествие.  Молчим.  Хотя до  места охоты еще далеко,  надо сохранять
осторожность.
     Минуем  грохочущий водопад  на  Марекуинье и  два  шупадора.  Откуда-то
издалека до нас доносятся отголоски грозы. Цель нашего сегодняшнего похода -
шупадор, вблизи которого Тибурцио надеется встретить дичь.
     Шупадор - такое место в здешних лесах, куда на водопой сходятся тапиры,
или анты,  как их называют в Бразилия.  Обычно шупадор находится у ручья или
речушки.  Нередко тут имеются выходы каменной соли,  привлекающие зверя даже
из  отдаленных мест.  Звери  находятся у  шупадора  обычно  несколько часов,
вытаптывая вокруг кусты и  траву.  По  размерам шупадора и  следам на  земле
охотники определяют число посещающих его зверей.
     К сожалению,  начинает накрапывать дождь. Кто-то случайно оборачивается
назад и тревожно спрашивает:
     - А где Тибурцио?!.
     Тибурцио исчез.  Ждем несколько минут, четверть часа... Тибурцио как не
бывало!  Он скрытно покинул нас и,  видимо,  вернулся в  тольдо,  чего мы не
заметили, так как он шел последним.
     Тем  временем  дождь  усиливается.   Стоим  под  раскидистым  кедром  и
обсуждаем,  как быть дальше.  К  сожалению,  бразильцы не знают шупадора,  к
которому нас  вел Тибурцио.  Они припоминают другие шупадоры поблизости,  но
тут  начинается ливень и  отбивает у  нас  охоту продолжать поход.  В  конце
концов  мы,  поляки,  возвращаемся в  тольдо,  а  бразильцы,  не  утратившие
охотничьего пыла, решают переждать непогоду и вновь попытать счастья.
     Возвращаемся.  В  хижине видим Тибурцио:  он спокойно,  как ни в чем не
бывало,  сидит возле очага и  сушит одежду.  Мы тоже начинаем обсушиваться у
очага в  соседней хижине,  которую индейцы предоставили в наше распоряжение.
Когда  спустя  час  дождь  прекращается,   Тибурцио  вылезает  из  хижины  и
собирается молча  пройти  мимо  нас.  Пазио  останавливает его  и  говорит с
упреком:
     - Компадре Тибурцио,  мы  вынуждены были прервать охоту,  потому что ты
покинул нас!
     - Ха, покинул вас... - меланхолически отвечает индеец.
     - Почему ты сделал это?
     И тогда Тибурцио дает ответ,  обезоруживающий нас своей откровенностью.
Этот  старый опытный индеец,  который выдержал не  одну битву с  судьбой,  с
человеком, со зверем и еще пойдет - как уверяет Пазио - на решительный бой в
защиту прав индейцев, этот человек, на которого я готов был смотреть, как на
героя одной из  повестей Фенимора Купера,  отвечает просто и  без  малейшего
стыда:
     - Я очень боялся дождя.
     Затем с  удочкой под мышкой он отправляется на реку ловить рыбу.  Ответ
Тибурцио звучит гротескно, однако он обоснован. Во время нашей экспедиции мы
уже  неоднократно убеждались,  что в  Бразилии надо как огня избегать дождя,
иначе  промокшая одежда быстро вызывает сильную головную боль,  расстройство
желудка,  лихорадку и  иные недомогания.  Так действует дождь в  Бразилии на
нас, европейцев, но неужели он так же опасен и для индейцев?
     Остается еще  вопрос о  невыполнении договора.  Тибурцио удит на  реке.
Через  некоторое время он  возвращается с  изрядным количеством рыбы:  самая
меньшая из них больше нашей плотвы.  Рыбы хватит на ужин для всех обитателей
хижины Моноиса.  Вероятно,  такой обильный улов за  столь короткое время как
раз и объясняет многие непонятные явления:  в счастливом краю, где так легко
добыть себе пропитание, можно и не выполнять договора.
     - Впрочем,  терпение! Завтра Тибурцио пойдет с нами на охоту, - уверяет
Пазио.


        "ОХОТА НА... ЛЕОКАДИО!"

     Если мы не охотимся или не имеем иных занятий в лагере, а стоит хорошая
погода и ярко светит солнце,  мы делаем равнодушные (для отвода глаз) лица и
усердно предаемся совершенно неприличным делам:  охотимся в тольдо на людей.
У  нас  два  фотоаппарата,  и  нам  нужно сделать снимки из  жизни короадов.
Вишневский и  я,  а иногда также Пазио и Болек осторожно бродим среди хижин,
выкидываем разные фортели,  устраиваем неожиданные засады, кружим по лагерю,
бегаем наперегонки,  но все,  к сожалению,  без особых результатов: пугливая
"дичь" поняла грозящую ей  опасность.  При  одном виде  фотоаппарата индейцы
поспешно  скрываются,  приписывая "этому  одноокому  дьяволу"  отрицательное
влияние на  здоровье.  Они  твердят,  что  фотографирование вызывает сильные
головные  боли.   Индейцы  так  верят  в   это,   что  при  фотографировании
действительно испытывают настоящую боль.
     Предметом наших  страстных вожделений является наивный голыш Леокадио с
его  округлым брюшком и  доброжелательной улыбкой на  лице.  С  точки зрения
фольклора,  он  представляет значительно большую  ценность  по  сравнению  с
другими жителями тольдо.  Но  живописный чудак пугливее других индейцев.  Он
удирает от фотоаппарата во все лопатки,  чем еще больше притягивает нас.  На
этот "фотоделикатес" мы главным образом и направляем свои "аппетиты".
     Солнце   наконец  выглядывает  из-за   облаков.   Пока   индейцы  жарят
наловленную Тибурцио рыбу, я чищу во дворе штуцер*.
     ______________
     * Нарезное ружье (нем.).

     Из  леса  возвращается Леокадио.  Разобранное ружье  -  всегда приятное
зрелище  для  индейца,  поэтому Леокадио останавливается.  Я  соблазняю его,
словно сирена,  и  приглашаю приблизиться,  для  приманки размахивая ружьем.
Леокадио заинтригован,  но  колеблется и,  как это обычно бывает в  подобных
случаях, чешет в затылке.
     Чик!  -  слышу я  в  этот момент приглушенный щелчок фотоаппарата.  Это
Болек подкрался сбоку и сделал первый снимок.
     Тем временем снедаемый любопытством Леокадио осторожно подходит к  нам.
Я подаю ему ружье.  Через мгновение он уже держит его в своих крепких руках.
Пока я  смазываю замок,  Леокадио,  как зачарованный,  рассматривает ствол и
другие  части  ружья.  Не  знаю,  сколько  тысячелетий развития  цивилизации
отделяет его от штуцера,  который он держит в руках. Ясно одно: Леокадио так
увлечен, что даже не слышит второго щелчка фотоаппарата.
     Я  начинаю  чистить  ствол,  Леокадио внимательно следит  за  шомполом,
исчезающим в  его глубине.  Индеец подозревает,  что я демонстрирую какой-то
хитрый фокус, обманываю его: это заметно по выражению его лица. Когда кончик
шомпола  с   протиркой  выскакивает  с   другой  стороны  ствола,   Леокадио
стремительно  наклоняется,  с  недоумением  смотрит  в  отверстие  ствола  и
изумленным голосом восклицает:
     - У-ааа!
     Протирка исчезает. Следующее ее появление уже меньше удивляет Леокадио:
вскоре он  разражается веселым смехом.  Чудак решил,  что это какая-то новая
разновидность старой как мир игры в "кошки-мышки",  и думает,  что я играю с
ним.
     Чистка ружья окончена. Я вытаскиваю штуцер из крепко вцепившихся в него
рук  индейца,  вставляю  замок,  соединяю люнет*  со  стволом.  Но  Леокадио
развеселился и отнюдь не собирается уходить.  Он хочет поиграть еще. Поэтому
я  передаю ему штуцер и разъясняю значение люнета.  Леокадио смотрит в линзы
люнета и видит нелепо увеличенный пейзаж лагеря и леса. Он смеется до упаду,
ибо такого забавного оружия никогда еще не видел.
     ______________
     * Оптический прицел на ружье.

     Леокадио начинает шалеть от радости.  Понятное дело:  обладание оружием
всегда  выводит человека из  состояния равновесия.  Леокадио теряет голову и
перестает  бояться  фотоаппарата.   Он   размахивает  ружьем   перед   самым
объективом,  закатываясь  от  беспричинного  веселого  смеха.  Больше  того:
Леокадио явно позирует для снимка!  Приложив штуцер к  плечу,  как будто для
выстрела,   он  поворачивается  к  аппарату,  смеется  и  старается  принять
привлекательную позу.
     Веселье Леокадио кажется несколько неестественным.  И действительно: он
мрачнеет,  лицо его  становится синим.  Поспешно отдав мне штуцер,  индеец с
болезненно искаженным лицом едва плетется к хижине. В самом темном углу он в
полубессознательном состоянии валится на  землю.  Мы  идем за ним.  Леокадио
жалуется на боль в  голове...  "Очень болит!"  -  говорит он.  По его глазам
видно,  как он мучается.  Я вливаю ему в рот большой глоток водки, затем даю
две таблетки аспирина, и это отлично действует. Через четверть часа Леокадио
снова  здоров  и   по-прежнему  дружелюбно  улыбается  нам.   Теперь  он  на
собственном опыте убедился в двух вещах:  фотоаппарат действительно вызывает
головную боль, но белый человек умеет заговорить ее.
     Происшествие с Леокадио взволновало меня. Чувствую себя как-то неловко.
Я  забавлялся с  ним,  но  это была жестокая забава,  и  мне досадно,  что я
фотографировал чудака.  Подхожу к  своему вещевому мешку и  просматриваю его
содержимое. Нахожу вещь, которая вознаградит Леокадио, - перочинный ножик.
     Действительно,  наш голыш так утешен подарком,  что просит меня, вернее
требует,  чтобы я  и дальше фотографировал его,  где угодно,  когда угодно и
сколько угодно, пусть даже ему и будет немного больно...
     Ну разве это не подлинный героизм?


        "ЖАРАРАКА И НЬЯ ПИНДА"

     Леса на Марекуинье буквально кишат от великого множества ядовитых змей,
в особенности так называемых жарарак. Нет такого дня, чтобы мы не наткнулись
на  двух-трех  ядовитых  гадов.  Жарарака  охотится ночью,  а  днем  спит  в
зарослях,  но  когда  небо  ясное,  она  любит  выползти на  часок-другой на
тропинку и тут погреться в жарких лучах солнца.  Мы,  европейцы, защищены от
змей высокими,  до  колена шнурованными сапогами.  Индейцы же ходят босиком:
обладая особым инстинктом, передаваемым из поколения в поколение, они всегда
вовремя замечают клубком свернувшуюся на  тропинке змею.  Мне рассказывали о
многих случаях,  когда жарараки жалили белых колонистов, но чтобы они кусали
индейцев, до сих пор не довелось слышать.
     Второй бич  на  Марекуинье -  кустарник нья пинда,  встречающийся здесь
повсюду.  Он  достигает трех-четырех метров  высоты,  имеет  мелкие  листья,
похожие на  листья  мимозы,  и  длинные гибкие ветви,  с  множеством крепких
крючкообразных шипов.  Своими цепкими ветками кустарник хватает неосторожных
путников и держит их,  словно когтями. Если человек пытается силой вырваться
из таких объятий,  растение оплетает его следующими ветками,  шипы раздирают
одежду и  тело человека,  но  нья  пинда все-таки не  выпускает его.  Только
запасшись терпением,  и  то  лишь при  помощи товарища можно освободиться из
ловушки.  Колонисты шутливо отзываются об этом растении, как о хищном звере,
и  это сравнение не  лишено смысла.  Как уверяет Пазио,  были случаи,  когда
молодые олени,  запутавшись в ветках нья пинды, напрасно вырывались из нее и
становились легкой добычей охотников.
     Бродя как-то  с  ружьем поблизости от тольдо,  я  вдруг заметил большую
змею,  клубком свернувшуюся на тропинке.  Еще шаг,  и  я наступил бы на нее.
Испуганно отскакиваю в сторону,  но убежать не мог