наешь что,  мой добрый ротозей Леокадио?  Черт с ним,  с бразильским
языком! Говори мне по-короадски, а я тебе - по-польски... Бао*?
     ______________
     * Хорошо (португ.).

     Леокадио радуется тому,  что я сразу говорю так много и так гладко;  он
проворно бурчит:
     - Бао, бао!..
     И  верно:  нам как-то  легче,  разговор идет живее.  Правда,  мало чего
понимает Леокадио,  мало чего понимаю и я, но мы беседуем дружески. Леокадио
скалит зубы и что-то бормочет довольным шепотом, попыхивая цигаркой.
     За  стеной хижины в  джунглях начинается настоящая какофония звуков.  К
тысяче голосов разных существ присоединяется хор лягушек. Похоже, будто души
безумных воют, смеются и плачут, пугая кого-то...
     Под влиянием окружающей обстановки я начинаю петь. Вспоминаю услышанные
когда-то  песенки и  наполняю ими хижину Моноиса так,  что она трясется.  Из
переполненной груди рвутся слова о  звездочке,  что блистала,  о  жаворонке,
взлетающем ввысь  с  утренним солнышком,  о  Зосеньке,  желающей одарить Яся
букетом  белых  роз.   У  меня  в  Польше  много  красивых  кузин,   девушек
музыкальных.  К  сожалению,  все они твердят,  что я  не  обладаю ни хорошим
голосом,  ни  слухом.  Жаль,  что  они  не  слышат меня в  хижине Моноиса на
Марекуинье!
     Во  время исполнения не помню какой по счету песенки я  случайно бросаю
взгляд в  сторону Леокадио и...  сразу  смолкаю.  Чудак испуганно таращит на
меня глаза.  Страх его передается и мне,  когда я вижу, что не только на его
лице,  но  и  на  всем теле выступает обильный пот.  Леокадио страшно боится
чего-то.  Он молчит, но я вдруг по его глазам читаю, что он испугался именно
моих песен. Очевидно он считает их за прелюдию к какому-то мрачному обряду и
боится, что ему грозит опасность с моей стороны.
     - Ах ты, идиот! - ругаю его от всей души.
     Я совершенно сбит с толку.  Хорошее настроение улетучилось... Спрашиваю
чудака по-португальски - хочется ли ему спать?
     - Ох, хочу, хочу, - говорит он и корчится, словно от боли.
     Дело  трудное,  надо  идти  спать.  Приходится отказаться от  овладения
топором:  Леокадио теперь  ни  на  секунду не  спускает с  меня  испуганного
взгляда. Ему предстоит спать внутри, а мне - снаружи хижины. Хижина не имеет
никаких дверей,  есть лишь отверстие для входа.  Я заваливаю его несколькими
предназначенными для  этого  досками,  а  снаружи  подпираю их  палкой,  так
искусно поставленной,  что Леокадио не отбросит ее,  не потревожив меня.  Он
заперт в хижине, как в клетке.


        "ДВЕ СТРЕЛЫ"

     Я  укладываюсь спать  перед хижиной,  но  внутри ограды.  От  комаров и
сырого воздуха меня защищает полотно палатки,  которым я накрываюсь.  Рядом,
под рукой, кладу ружье, револьвер Пазио, электрический фонарь и фотоаппарат.
Луна высоко поднялась в небе,  и стало очень светло. Все вокруг хижины тонет
в голубоватом свете.
     Вскоре засыпаю,  но  тут  же  сквозь сон слышу какой-то  подозрительный
шорох.  Сразу  пробуждаюсь,  открываю глаза  и,  не  производя ни  малейшего
движения,  весь  превращаюсь в  слух.  Долгое время  прислушиваюсь к  ночным
звукам,  но  ничего особенного не  улавливаю.  Постепенно снова погружаюсь в
дремоту,  но  затем  опять открываю глаза и  чувствую,  как  бешено начинает
колотиться сердце:  прямо над головой,  в  каком-нибудь метре от земли,  при
свете  луны  замечаю  что-то  торчащее  в  стене  хижины.  Меня  пронизывает
сознание, что этого предмета прежде, когда я укладывался спать, тут не было,
иначе я должен был бы задеть его.  Осторожно протягиваю руку и дотрагиваюсь.
Стрела! Она так глубоко вонзилась в стену, что лежа я не могу вытащить ее...
     И  вдруг  новый  приглушенный стук.  Рядом с  первой в  стену впивается
вторая стрела.  К счастью, эти стрелы мне ничем не грозят - защищает ограда,
за которой я лежу. По углу падения стрел определяю, что таинственный стрелок
находится напротив хижины. Не слишком высовываясь из-за ограды, посылаю туда
сноп  света из  моего электрического фонарика.  Вижу  только заросли высоких
сорняков примерно в сорока шагах и...  ничего больше. Раздумываю: послать ли
туда  заряд  мелкой дроби  из  ружья,  но  сразу  же  отказываюсь от  такого
рискованного шага. Зато кричу резко, во все горло, и мой окрик пронзительным
эхом отдается в окружающем лесу:
     - Гей, барбаридаде*...
     ______________
     * Проклятие (португ.).

     И  добавляю  гадкое,  нецензурное слово,  случайно  услышанное  мною  в
кабачке.
     Никакого ответа!  Стрелы тоже больше не появляются.  Зато внутри хижины
разбуженный моим  криком  Леокадио  раздувает огонь.  Потом  он  подходит  к
закрытому  выходу,  осторожно  ощупывает  доски,  с  удивительной  ловкостью
отбрасывает приставленный мною  кол,  казавшийся вчера  отличным запором,  и
выходит  наружу.   Он  задает  мне  какие-то  вопросы.   Я   пользуюсь  этим
обстоятельством, быстро собираю свои вещи и проскальзываю в хижину.
     Плотно закрыв вход, мы укладываемся спать. Буквально лежа на оружии, я,
насколько это мне удается,  отгоняю сон.  Час проходит за часом,  но ни одно
происшествие больше  не  нарушает ночи.  Луна  переходит на  другую половину
неба.  После полуночи просыпается Леокадио.  Он  осторожно раздувает огонь и
долго испытующе присматривается ко мне. Затаив дыхание и не открывая глаз, я
слежу за ним из-за полуопущенных ресниц. Но вот Леокадио тихо приближается к
выходу,  открывает его и  выскальзывает на двор...  Он отходит недалеко:  на
два-три  шага.  Тихонько кряхтя,  он  делает то,  что  послушные дети должны
делать с вечера,  перед тем,  как лечь в постель.  Я чувствую себя несколько
пристыженным моим  прежним подозрением.  Леокадио возвращается на  цыпочках,
чтобы не разбудить меня,  так же осторожно закрывает за собой вход и ложится
на свое место.
     ...К  утру я  все-таки уснул.  Меня будит бормотание Леокадио и веселый
треск огня в  очаге.  Рассветает.  Леокадио встречает меня мягкой глуповатой
улыбкой.  Смотрю на свое оружие:  в порядке.  Оно там, где и было. Револьвер
находится под головой, где пролежал всю ночь.
     Когда становится светлее,  я заглядываю ради осторожности,  которая уже
кажется мне излишней, в барабан револьвера и... мне становится не по себе! В
барабане нет патронов!  А  ведь они там были вчера.  Пазио заряжал барабан в
моем присутствии.  К  счастью,  в кармане у меня осталось несколько запасных
патронов.
     Открываю ружье. Оба патрона лежат в дуле нетронутыми.
     Несколько позже бросаю взгляд на  хижину снаружи.  Обе стрелы торчат на
прежнем месте, глубоко впившись в стену...


        "МАЛЕНЬКИЕ ОХОТНИКИ"

     Вскоре  после  восхода солнца доносятся звонкие веселые детские голоса.
Это  два  мальчика,  мои  приятели,  сыновья  Моноиса,  выбрали  себе  целью
ближайшую жердь и стреляют в нее из бодоки. В здешних лесах бодокой называют
маленький лук  длиной около метра,  из  которого вместо стрел метают камешки
или  глиняные шарики.  Бразильские кабокле  и  индейцы с  успехом используют
бодоку для охоты на небольших птиц.
     Глупо сидеть весь день в хижине Моноиса,  как в крепости.  Не забывая о
мерах  предосторожности,  внимательно осматривая ближайшие кусты,  выхожу на
площадь.
     Ребята демонстрируют прямо-таки удивительную меткость. Шарик за шариком
с расстояния в двадцать шагов попадают в одно и то же место на жерди, причем
младший,  четырехлетний сорванец, мало в чем уступает старшему в ловкости. Я
не скрываю своего изумления к явной радости ребят.
     Умывшись в  реке,  решаю отправиться в лес,  чтобы добыть что-нибудь на
завтрак. Ребята тоже изъявляют желание идти со мною. Оба оживлены и держатся
свободно. Я не думаю, чтобы они были связаны с таинственным ночным стрелком.
     Ближайшая  тропинка  ведет  нас  к  лесочку,  находящемуся между  полем
Моноиса и полями остальных индейцев.  Утро и вечер,  особенно утро, - лучшая
пора для  охоты на  пернатую дичь,  которая в  это время наиболее подвижна и
бесчисленными голосами выдает свое присутствие.  Лесок полон птиц.  На самой
опушке  мы  видим  тукана,  который медленно перелетает с  ветви  на  ветвь.
Мальчик постарше останавливается и взглядом спрашивает меня.
     - Оставим его в  покое!  -  жестом отвечаю я:  тукан не так жирен,  как
попугай, хотя и вкусен.
     Малыш в  знак согласия кивает головой,  и  мы  входим в  лесок.  Идя по
тропинке,  я  тщательно исследую кусты  и  стволы -  не  таится ли  за  ними
какая-нибудь неприятная для  меня  неожиданность?  Затем  мы  втроем смотрим
вверх, прислушиваясь к лесным звукам. Неожиданно с вершины ближайшего дерева
срывается стая попугаев,  которых мы не заметили в  гуще ветвей,  и с криком
летит на другое, не слишком отдаленное дерево.
     Ребята делают мне  знак,  что  эта  дичь не  для  нас.  Они  правы.  По
отрывистым крикам птиц я узнаю попугаев тирива... Идем дальше.
     Вскоре сбоку мы слышим звонкие крики других попугаев.  Это мараканы.  У
ребятишек  горят  черные  глазенки...  Я  понимаю  их  возбуждение.  Младший
мальчонка остается на  тропинке,  а  старший и  я  сходим  с  нее  насколько
возможно тише и продираемся сквозь кусты. Малыш ведет меня и спустя короткое
время указывает пальцем на  вершину дерева впереди нас.  Там,  на ветке,  на
расстоянии полуметра друг от друга, сидят два маракана. Подхожу к ним сбоку,
чтобы они  были передо мной на  прямой линии,  в  надежде на  то,  что одним
выстрелом мне удастся свалить обоих.
     И  действительно,  вместе  со  звуком выстрела один  попугай валится на
землю,  пробитый дробью,  но второй -  тоже подстреленный -  падает на ветвь
пониже и цепляется за нее.  Он только ранен и собирается удрать.  Не успеваю
решить -  выстрелить ли  вторым и  последним зарядом дроби,  что  остается у
меня,  - как слышу рядом странный свист, и попугай, подбитый вторично, летит
на землю.  Это мой юный спутник, видя, что может произойти, делает из бодоки
меткий выстрел глиняным шариком.  В  то мгновение,  когда маракан валится на
землю,  мальчишка одним сильным прыжком подскакивает к нему и... попугай уже
у него в руках! Довольные, мы возвращаемся к хижине Моноиса.
     Жена  капитона,  которая во  время нашей охоты вернулась домой вместе с
дочкой,  приготавливает нам попугаев в соусе с неразлучной приправой: тертой
кукурузой.  Соуса, вернее бульона, она делает очень много, чтобы его хватило
для всех в хижине.  Одного целого попугая женщина подносит мне на тарелке, а
мальчишки делятся вторым мараканом.  Мы едим втроем и  улыбаемся друг другу.
Утро было удачным.
     Бросив взгляд на стену хижины,  я замечаю,  что стрелы исчезли.  Кто-то
выдернул их во время нашей охоты.


        "НЕУДАЧНАЯ ОХОТА"

     Около полудня со  стороны Марекуиньи неожиданно доносятся громкие звуки
охотничьего рога.  Это  приводит в  волнение обитателей тольдо.  Я  мчусь на
берег и  вижу живописную картину,  которая надолго останется в  моей памяти.
Четверо  бразильцев,   участников  нашей  экспедиции,   по  грудь  в   воде,
проталкивают через последнюю "коррейдеру",  или быстрину, две лодки. В одной
из  них восседает наш четырнадцатилетний поваренок Болек Будаш.  Он  окружен
сворой охотничьих собак и грудой нашего багажа.
     При виде меня наши добрые спутники издают громкие приветственные крики,
я  тоже отвечаю им  радостно и  весело.  Для  радости есть повод:  все  люди
здоровы, а из багажа, несмотря на трудный путь, ничто не погибло в капризной
реке.
     Я  прошу  жену  Моноиса  поскорее вскипятить воду  и  угощаю  прибывших
товарищей шимароном.  Из  запасов достаю водку:  надо  же  "обмыть" встречу!
Потом командование принимает Болек и  на  очаге готовит нам обед из  фижона.
Никогда в  жизни черная фасоль не казалась мне такой вкусной...  На площадке
стоят два объемистых мешка -  один с  фижоном,  второй с фариньей -  символы
нашей независимости. С этого дня мы сами будем распоряжаться своей судьбой в
лесах Марекуиньи.
     Четверо наших бразильцев -  дельные, смелые товарищи, лучшие охотники в
здешних местах,  а  не  какие-нибудь недотепы.  Их  известность и  слава  их
охотничьих  собак  распространились  далеко,   до  самых  границ  заселенных
местностей -  Тибаги,  Терезины и  Гуарапуавы.  Это  простые  крестьяне,  не
слишком  крепкие  в  грамоте,   но  зато  выдержанные,  гордые,  исполненные
какого-то своеобразного благородства. Нет в здешних местах лучших следопытов
и  преследователей зверя,  искуснейших знатоков лесных тайн,  чем  они:  два
брата  Педро и  Альфредо Ласерда,  сыновья фациендера* Фелисибино де  Мораис
Ласерда,  который,  хоть и владеет большими участками леса на Рио Жакаро, но
богат не  больше,  чем другие кабокле;  Лопес Кастильо,  привезший нам своих
знаменитых псов для охоты на ягуара и тапира, и его друг Эрнесто Пинто.
     ______________
     * Владелец большого участка земли (португ.).

     После  обеда  бразильцы открывают мне  причину своей радости по  поводу
моего появления.  Оказывается,  до кабокле,  живущих на Иваи,  уже позавчера
дошли глухие вести о враждебном приеме,  оказанном нам индейцами, и, как это
обычно бывает в  глуши,  слухи были раздуты до фантастических размеров.  Мои
товарищи опасались,  что я  быстро покину тольдо и  они уже не застанут меня
здесь. Отсюда их радость, когда оказалось, что опасения были напрасными.
     Сразу  после  полудня мы  отправляемся на  охоту  вверх по  Марекуинье.
Педро,  Эрнесто и  я  -  на лодке по реке,  а  Лопес и Альфредо с собаками -
лесом, параллельно нашему пути.
     Охота  на  крупного  зверя  организуется  в  бразильских  лесах  особым
образом.  Здешний зверь  в  непрестанной борьбе за  жизнь  выработал в  себе
необычайную чуткость и своеобразные умственные способности, проявляющиеся во
всех его  поступках.  Зверь понял,  что самую большую опасность представляют
для него следы,  которые он оставляет на земле и по которым его обнаруживают
хищники.  Поэтому,  вспугнутый и преследуемый, он всегда по самому короткому
пути бежит к реке, а там, в воде, его следы исчезают. Отплывая по течению на
некоторое расстояние, зверь невредимым уходит от погони; добравшись до реки,
преследователи не  знают,  где  искать зверя.  Именно так скрываются тапиры,
капивары и серны,  а часто и крупные кошки,  то есть ягуары, пумы и оцелоты,
если им приходится удирать от многочисленной своры псов.
     Охота устраивается здесь так:  собак пускают в  лес над рекой,  а  сами
охотники садятся в лодку и ждут.  Псы бегают молча и, только вспугнув зверя,
напав на  его след,  начинают с  громким лаем преследовать жертву.  По  гону
собак охотник определяет,  какого зверя они преследуют и  куда надо подплыть
на выстрел. Зверь бросается в воду. Охотник быстрыми ударами весел подгоняет
к нему лодку и стреляет с нее в упор на расстоянии нескольких шагов.
     В  этот день счастье не сопутствует нам.  Псы отзываются несколько раз,
но  зверь вопреки обычаю не  появляется на реке.  Лай собак все отдаляется и
вскоре стихает где-то в  глубине леса.  В довершение всего большой водопад в
четырех километрах выше тольдо закрывает нам дальнейший путь.
     Лавина воды в  несколько десятков метров длины,  падающая с  оглушающим
ревом, создает в колеблющемся тумане прекрасное зрелище.
     Во  время  нашего  отсутствия к  жене  Моноиса  прибыли гости,  которые
надолго расположились у нее. Это пожилой индеец Тибурцио, приехавший с женой
и  двумя  взрослыми  сыновьями.  Видимо,  они  пронюхали о  больших  запасах
провианта,  имеющихся у нас,  а может быть,  что более вероятно,  явились за
тем, чтобы сообща следить за нами.
     Одна из  вернувшихся собак,  к  сожалению самая лучшая,  ранена когтями
какого-то  крупного хищника,  возможно пумы.  Когда  я  заливаю раны  собаки
иодом,  издали  доносятся  крики  Пазио  и  Вишневского,  возвращающихся  из
далекого  похода.  Они  приносят  с  собой  новые  запасы  провианта.  Снова
начинаются веселая суматоха и угощение шимароном.
     Затем я  отвожу обоих своих друзей в  сторону и  подробно рассказываю о
том, что произошло минувшей ночью. Пазио очень хвалит мою выдержку, особенно
он  доволен  тем,   что  я  не  дал  спровоцировать  себя  и  не  стрелял  в
спрятавшегося наглеца:  если бы пролилась кровь,  наше положение могло стать
весьма  опасным.  Из  доброжелательного отношения ко  мне  жены  капитона  и
особенно ее малышей Пазио делает вывод, что отнюдь не все в тольдо относятся
к нам враждебно. Неприязненно настроены лишь те, кто поддался враждебной нам
агитации "директора индейцев" Ферейро. Теперь, когда нас здесь уже несколько
человек, мы можем противостоять недружелюбно настроенным индейцам, но все же
надо глядеть в  оба.  Решаем,  что о  наших опасениях бразильцам говорить не
надо, чтобы не пугать их.


        "ТРАГЕДИЯ КОРОАДОВ"

     Ночь уже давно наступила,  в  лагере тишина.  Мы  все лежим вповалку на
земле перед хижиной Моноиса.  Мои спутники уснули.  В  хижине спят индейцы -
жена  капитона с  детьми,  Леокадио и  Тибурцио со  своей  семьей.  Отовсюду
доносятся сонные вздохи и тяжелое дыхание людей, измученных дневной работой,
кошмарным зноем.  Должно быть, я выпил слишком много шимарона, потому что не
могу уснуть.  При свете луны вижу,  что и Пазио, лежащий рядом со мной, тоже
не спит. Шепотом спрашиваю его:
     - Тибурцио... Что это за личность?
     Пазио потягивается,  отгоняя сои.  Достает из подголовья "паи" и табак.
Молча свертываем цигарки,  курим.  Немного погодя приглушенным голосом Пазио
начинает рассказывать о  мрачных кровавых событиях,  разыгравшихся некогда в
окружающих нас лесных дебрях.
     ...Еще  не  так  давно  короады были  безраздельными хозяевами обширных
участков леса  по  обоим  берегам  Иваи.  Они  населяли территорию между  ее
многочисленными притоками.  От  реки  Жакар до  Убасиньо,  от  Марекуиньи до
Корумбатаи пролегали пути их кочевий. Но в 1920 году белые колонисты открыли
на  индейской  территории между  многочисленными разветвлениями рек  Иваи  и
Убасиньо  исключительно плодородные земли  и  без  всякого  права,  огромной
вооруженной толпой,  хлынули в  эти места.  Так было положено начало большой
колонии белых поселенцев Кандидо де Абреу,  возникшей на отнятых у  индейцев
землях.
     Воинственный  Паулино,   капитон  всех  короадов,  сначала  намеревался
оружием оборонять свои земли,  но  потом временно отказался от  этой мысли и
пошел  жаловаться в  столицу  штата,  Куритибу.  Разумеется,  он  ничего  не
добился,  а когда вернулся на Иваи,  то застал там уже столько белых,  что о
победе над ними трудно было даже мечтать.  Между тем правительство штата, на
совести которого было уже не одно беззаконие,  легализовало и  это нашествие
колонистов.
     У короадов остались еще территории на другом,  левом, берегу реки Иваи,
но  уже  и  с  той  стороны начали  наступать колонисты,  жаждущие захватить
индейские земли.  В  лесах,  вдоль тракта на  Кампо де Моурао,  на индейской
территории,   образовалась   длинная   цепь   поселений   белых   людей.   В
противоположность относительно спокойным  колонистам Кандидо  де  Абреу  это
были авантюристы, готовые на все (чаще всего сброд с темным прошлым), сильно
досаждавшие индейцам.  Они постоянно искали придирки к  короадам и отнюдь не
скрывали своего гнусного намерения начисто вырезать индейцев.
     В  1924  году  они  наконец нашли предлог к  этому.  Доведенные ими  до
отчаяния короады  напали  на  поселок  Питангу и  убили  нескольких жителей.
Застигнутые  врасплох   колонисты  начали   спасаться  бегством  в   сторону
Гуарапуавы и  Кампо де  Моурао,  хотя их  никто и  не  преследовал.  Там они
организовались и вскоре вернулись с отрядом, насчитывающим триста карабинов.
Тем   временем   индейцы   несколько  поостыли,   удовлетворившись  захватом
некоторого имущества поселенцев Питанги, и возвращались в свои леса. На реке
Барболетта их  настигли белые.  Произошла страшная резня;  спаслась