деланным
равнодушием  повернулся спиной  к Биате  и Косте и тоскливо  обводил глазами
зал, напоминающий крытый стадион для зимних соревнований по легкой атлетике,
только гораздо больше и красивей.
     Я  старался  думать с критической горечью,  что  это здание, в  которое
вложили столько труда,  лишено теплоты, что в нем почему-то  чувствуешь себя
одиноким, каким-то затерянным, словно вдруг очутился в редком уголке  Сахары
или Каракумов, где еще  не побеждены пески. Единственное, что радовало взор,
был  золотистый  паркет  с  просвечивающими   пятнами  и  узором  орнамента,
созданным   мастерами  школы  Васильева,   художника-психоаналитика.  Стоило
вглядеться пристально  в  пол,  как пятна  и линии начинали  формироваться в
реальные  картины.   Они  рождались  в  подсознании   и   проецировались   с
удивительной  отчетливостью  на  полу.  Я  увидел  портрет Биаты, словно  на
витраже,  созданном мастером прошлых  веков. Лицо  ее было  таким строгим  и
отрешенным, что у меня  мороз  пробежал по коже.  Мне пришлось уже  испытать
нечто  похожее,  когда  я  впервые  оказался  в  состоянии невесомости.  Все
привычное уходило из-под ног, руки  ловили пустоту.  Но тогда  это необычное
состояние длилось недолго, несколько  десятков секунд,  я был подготовлен  к
нему  и быстро  овладел  собой. И пришло изумление перед  необычным,  быстро
сменившееся радостью нового ощущения.
     Сейчас я не  чувствовал этой радости. Мне  вдруг  стало страшно, как  в
детстве,   когда   я,  тайком   пробравшись  в   библиотеку  дедушки,   стал
просматривать магнитные записи, взятые из Центрального  исторического музея.
На маленьком экране  я увидел поле, обломки машин, среди  них стоял  мальчик
одних  лет  со мной. К мальчику  подошел  человек в  странной черной форме и
выстрелил ему в лицо...
     Робот называл  номер рейса  и  минуты, оставшиеся  до отлета.  Товарищи
хлопали меня по плечу, что-то  говорили и с шумом  усаживались в автокар или
убегали за скользящим пятном света. Кто-то сказал:
     -   Он  погрузился  в   нирвану,  не  мешайте  ему,  идущему  по   пути
совершенства.
     - Прощай! Ну прощай же! Костя, что с ним?
     Биата смотрела на меня. Глаза ее были ласково-строги.
     - Он  дозревает,  как йог, - объяснил Костя. - Его  опасно  выводить из
этого состояния.
     И они захохотали. Подкатил сиреневый автокар. Такие автокары доставляли
пассажиров только на космодром.
     Я сжал руку Биаты. Она сказала:
     - Я пробуду  там три недели.  Ты понимаешь, как  мне  повезло. Только я
одна с нашего  курса! Вот если бы при мне вспыхнула Сверхновая! Вуд уверяет,
что ждать недолго...
     Она думала только об этой гипотетической Сверхновой звезде, которая, по
расчетам  астрофизиков,  уже  взорвалась где-то в безмерной космической дали
тысячи  лет назад.  Ее  микроосколки летят к нам,  и  лавина  их нарастает с
каждым мгновением.
     На автокаре стояла только одна Биата, строгая и отрешенная.
     - Ждем тебя! - сказал Костя.
     - Благодарю.  Обязательно загляну  на  ваш остров. Мы  бежали с Костей,
держась за поручни автокара. Внезапно она улыбнулась:
     - Мы будем видеться, - и стала торопливо рыться в сумочке.
     - Отойдите от  автокара! Опасно! - прогремел робот Службы предохранения
от несчастных случаев.
     Автокар  остановился  у  ряда  кресел,  возле  которых  стояли  высокий
сухощавый старик  и пятеро студентов - две девушки и трое  юношей в таких же
комбинезонах, как у Биаты.
     Студенты, судя  по значкам на груди,  были из Томского университета,  а
высокий  старик -  Джеймс  Вуд, известный астрофизик, предсказавший  вспышку
Сверхновой. Когда автокар тронулся, Биата  взмахнула рукой, в воздухе что-то
блеснуло и со звоном покатилось по паркету.
     Это были два  металлических  жетона.  На  одной стороне  было написано:
"Астрономическая обсерватория  "Космос-10". На другой  стояло число "943"  -
номер жетона и в скобках цифра "5".
     Каждый  жетон  давал  право  на  пятиминутный  разговор  с  космической
станцией, то есть с Биатой.
     Зажав  по  жетону  в руке,  мы с  Костей провожали  взглядом  сиреневый
автокар. Он объехал чуть ли не весь зал и захватил еще с десяток пассажиров,
а затем скрылся в ярко освещенном входе в подземный туннель.  Костя сказал в
раздумье:
     - Одно время у меня была мысль заняться астробиологией.
     - Еще не поздно.
     - Да, но...
     - Что значит это выразительное "но"? - спросил я.
     - Видишь ли, она сказала, что ее привлекает с некоторых пор и океан.
     Несколько  минут  мы стояли  молча.  Костя  иногда  улыбался,  глядя  в
пространство, а  когда  посматривал на меня, то  в  его взгляде  я улавливал
прямо-таки  материнское сочувствие. Костя  удивительно простодушный  парень.
Каждое  движение его сознания или, как писали  прежде, души  проецируется на
его полном лике. И не надо быть тонким психоаналитиком, чтобы понять его без
слов.  И в то  же  время он  считает  себя скрытным,  загадочным  человеком.
Особенно  это мнение укрепилось в  нем  после того,  как  мы познакомились с
Биатой. Ему кажется, что  он скрывает  от меня  свое  чувство  к  ней, и это
мучает его. Меня он почему-то не принимает  всерьез как соперника. Как-то он
сказал мне:
     "Не обижайся, Иван, но ты и Биата несовместимы. Я это увидел сразу. Она
очень эмоциональная, тонкая натура,  возвышенная и  в то же время необычайно
целеустремленная. Я уверен, что из нее выйдет великий астрофизик. Ей нужен в
жизни спутник совершенно особого склада,  который бы дополнял  ее  и в то же
время не выходил из ее поля. Ты же знаешь, что ваши поля чудовищно далеки. У
тебя не тот психокомплекс! Пойми и не огорчайся. Будь философом!"
     Костя был ярким приверженцем модной теории психологического поля.
     Действительно,  с  полями у нас  с Биатой  не ладилось, а  кривая Кости
почти совпадала с ее кривой, и это окрыляло его. А возможно, что поля тут ни
при чем, тем более что они непостоянны. Главное не в этом.
     "Не в этом!  Не в этом! - мысленно повторял я. - Главное - что она дала
мне  жетон. Значит,  она думала обо  мне... Но такой  же кусочек никеля и  у
Кости...  Какое  это  имеет  значение?  Просто она  поступила  необыкновенно
тактично. Что мог подумать Костя,  если бы  оба жетона она  отдала мне?  Она
удивительная!  И  все  удивительно на  Земле!" Я  залюбовался изгибом  арок,
мерцающими в вышине витражами, на них изображалась история воздухоплавания и
завоевания  космоса.  Поразил  удивительный  аромат,  вдруг  окутавший  меня
невидимым облаком. Да  это  же  духи Биаты,  мои духи,  мой  подарок!  Запах
исходил от жетона, крепко зажатого в моем кулаке. Кто придумал обычай дарить
близким вещи, созданные  только  своими руками, разумом и любовью? Полгода я
искал это неповторимое сочетание молекул...
     Я услышал голос Кости:
     - Вот так квазиинцидент! Мы, кажется, безнадежно отстали.  Слышишь, как
надрывается  робот?  Ротозеи  несчастные!  Тебе  это  еще  простительно  как
личности  неуравновешенной, но на  меня это совсем не похоже. Бежим, пока не
поздно!  Хотя, если хочешь, беги  ты, а я, пожалуй, поеду.  Прощание  как-то
расслабляюще  действует  на  весь  мой  физиологический  и   психологический
комплекс.
     Он  ехал  на  площадке  автокара,  а  я  бежал  по  оранжевой  дорожке,
скользившей по мозаичному полу.

        ЗАГАДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
     Мы с Костей оказались  последними из пассажиров. Робот-контролер сказал
при нашем появлении:
     - Надо  быть на своем месте не позже чем за минуту до  закрытия люка. У
вас же осталось всего пять секунд... четыре... три... две... одна! - Круглая
дверь  захлопнулась.  Щелкнули автоматические замки. Робот  продолжал  тоном
брюзги: - Ваши места  в круглом салоне под номерами девятьсот шестьдесят три
и девятьсот  шестьдесят четыре, прошу  занять  их побыстрее, через девяносто
секунд "Альбатрос номер семьсот шестьдесят три дробь пять" выходит на старт.
     - Понятно, старина! - сказал Костя. - Спасибо. Извини.
     - Не  отвлекайте посторонними  разговорами.  Задавайте только  вопросы,
связанные с нашим полетом.  Следуйте  за  мной.  - Он  покатился по  зеленой
дорожке в проходе между кресел.
     На нас  с  улыбкой смотрели  пассажиры. Теперь робот  не оставит нас  в
покое,  читая  инструкции  поведения  в  полете  и предупреждая  каждое наше
желание. Это было своеобразным наказанием за нарушение дисциплины.
     -  Вот  ваши  места.  Девятьсот  шестьдесят три и девятьсот  шестьдесят
четыре.
     - Хорошо, старина, спасибо, теперь иди подзарядись, - сказал Костя.
     -  Я получил энергии на весь рейс. Подзарядка в шесть тридцать пять,  -
невозмутимо ответил робот и продолжал, уставившись на нас  желтым  глазом: -
Туалетные комнаты находятся  в  хвосте корабля, там  же расположены кабины с
ионным душем и роботами-массажистами и парикмахерами...
     -  Мы все  это  знаем,  старина, -  сказал Костя, - можешь идти на свое
место.
     - Полет продлится четыре часа сорок восемь с половиной минут.
     - Он надолго! - простонал Костя. - Как бы отключить его?
     Из-за  высокой спинки  кресла впереди  нас показалось большеглазое лицо
девушки. Она сказала с видимым сочувствием:
     -  Не пытайся.  Конструкторы  учли этот  вариант.  Он  не  отключается.
Программа  для  пассажиров,  нарушающих  дисциплину,  рассчитана на тридцать
минут. В следующий раз не будете опаздывать.
     "Альбатрос"  начал  грузно  покачиваться: нас  буксировали на  взлетную
полосу.
     Костя завел разговор с девушкой. Робот все внимание переключил на  меня
и почему-то перешел на интимный шепот:
     - Круговая  телепанорама дает возможность за все время полета наблюдать
за поверхностью Земли.
     - О, так вы на Китовую ферму! - радостно воскликнула соседка.
     Из  репродуктора  к боку  робота, нацеленного  мне в  ухо, лился  поток
сведений о корабле - его грузоподъемности, скорости, высоте полета:
     -  Грузо-пассажирский   лайнер  типа  "Альбатрос",  кроме  двух   тысяч
пассажиров,  берет на борт триста пятьдесят  тонн груза. Скорость на  высоте
тридцати километров - пять тысяч...
     Костя толкнул меня в бок:
     - Вера советует рассредоточить внимание этого идиота. Иди к штурманской
рубке, а я пройдусь к институту  коммунальных услуг.  Она едет  в цейлонский
дендрарий, тоже летняя практика,  -  добавил  он и,  вскочив, быстро пошел к
корме.
     На левом  полукружии  экрана плыла  ночная,  залитая  призрачным светом
искусственных лун Москва.
     Когда  и я  встал, робот вздрогнул, его желтый глаз растерянно замигал:
он принимал решение. Через несколько секунд, свет, источаемый глазом робота,
стал ровным:  решение  было принято, он остался со  мной.  Я пошел в сторону
корабельной  рубки,  робот  не  отставал,  бормоча полезные сведения.  Между
прочим, я услышал  от него, что на "Альбатросе"  можно  получить копию любой
книги не позже чем через полчаса после  заказа  в корабельной библиотеке.  Я
вспомнил,  что так  и  не удосужился захватить  с собой "Язык  и  психологию
приматов моря". Эта необыкновенная работа произвела сенсацию в ученом мире и
была восторженно встречена читателями всех континентов.
     Дельфины  в  генеалогическом  древе жизни  давно занимали  второе место
после человека. Но это место, по установившейся традиции, считалось на много
ступеней ниже, чем заслужили наши морские братья по разуму. Я читал и слушал
книгу в отрывках,  она вышла как раз во  время цикла самопроверки знаний, но
мне до сих пор не удавалось прочитать ее всю.
     Остров,  куда  мы  летели,   считался  одним  из  главных  центров   по
комплексному изучению приматов  моря, и не хотелось  прослыть  невеждой  при
встрече с учеными, к тому же  приматы  моря всегда  меня привлекали,  и в ту
пору я  серьезно  подумывал, не внести  ли и мне вклад  в этот интереснейший
раздел науки.
     Неотвязный робот проводил меня до дверей библиотеки, читая инструкцию о
поведении пассажира во время полета.
     В  небольшой  комнате  за  пультом  склонился  высокий  худой  человек,
облаченный в какой-то невообразимо старомодный костюм. Он был абсолютно лыс,
темя прикрывала  выцветшая тюбетейка, видимо, очень старой работы - такие  я
видел в Самаркандском музее. Человек быстро нажимал на разноцветные клавиши,
посылая заказы на какие-то  книги. Покончив с этим  делом,  он  встал.  Меня
поразило его лицо: очень загорелое, и, хотя на нем почти не было морщин, оно
казалось очень  древним и, когда он молчал, застывшим,  как  у  куклы  или у
робота. Хотелось дотронуться до  его щеки,  чтобы  убедиться, что она не  из
пластика.  С лицом  контрастировали  глаза -  черные, живые,  с  иронической
искоркой.
     Уступив  мне  место,  он  почему-то   не  уходил.  Я  в  замешательстве
рассматривал  аппаратуру  библиотеки,  мне  еще  не приходилось пользоваться
этими разноцветными клавишами  с нанесенным на них шифром. К  тому же меня в
этом  человеке  или  существе,   похожем  на  человека,  поразила  еще  одна
странность:  в  нем, где-то  в  недрах его туловища, что-то тикало,  работал
какой-то прибор вроде  старинного хронометра. Я не мог ошибиться, потому что
все электронные приборы в библиотеке работали бесшумно, и он  подошел ко мне
так близко, что я почти касался его.
     Он обратился ко мне. Голос его был не громок и очень приятного тембра:
     -   Все   очень   просто,  молодой   человек.  К  тому   же  вот   она,
инструкция-спасительница. Все же читать ее не стоит. Что у вас там?
     Я назвал книгу.
     Он улыбнулся:
     - Да, вещица  стала  довольно популярной. Но вот что  странно. Истинное
понимание идеи, заложенной в этой книжице, мы находим, как прежде говорили и
писали, только среди  широкой массы читателей.  С особенным  восторгом  идею
книги приняла молодежь, в то же время большинство маститых ученых пишут черт
знает что! Ты не читал последний вестник  Академии? Нет? И прекрасно. Будь у
меня такая  шевелюра,  как у  тебя,  я бы поседел, читая эти,  с  позволения
сказать, мысли ученых  мужей.  Как ни  странно, но даже  в  ваше время, - он
подчеркнул слово "ваше", - когорта ученых, отягощенная тысячелетним  опытом,
не  в состоянии понять,  что  творческие силы  природы  не могли исчерпаться
созданием  только одного-единственного прибора,  - он шлепнул себя по лбу, -
втиснутого в  черепную  коробку такого  несовершенного создания, каким  пока
является  человек.  - Он  схватился  за  голову  так,  будто опасался за  ее
сохранность, и улыбнулся. - Самое тяжкое и затяжное заболевание человечества
- консерватизм  мышления.  Это  наблюдалось всегда. Ты  же  проходил историю
развития познания. Конечно, мы имеем сдвиги в этой области, но, к сожалению,
они не  пропорциональны общему  прогрессу.  Видимо,  дает  себя  знать  груз
энтропии,  накопленный  за столетия.  Имей в виду, что это относится главным
образом к ученой  братии,  ограниченной  рамочками  узкой  специализации.  И
все-таки  нет причин для уныния - их песенка спета! Сейчас  настоящий ученый
может апеллировать ко  всему человечеству.  Ты  только представь  себе, - он
сильно  сжал мой локоть,  -  пять миллионов писем! За  полгода!  Я  вынужден
отвечать  только  через  печать...  Давай  познакомимся:  Поликарпов   Павел
Мефодьевич...  Да,  да, тот самый. Полпред дельфинов, как недавно  выразился
один из моих остроумных коллег.  Между прочим, он и не  догадывается,  какое
этим  доставил  мне  удовольствие.  Как  звучит:  полномочный  представитель
народа, живущего в гидросфере. Ведь неплохо!
     Я согласился, что  звучит  это достаточно веско. Когда я назвал  себя и
сказал о цели поездки, он схватил меня за плечи и потряс:
     -  Прекрасно! Студиозус  на летнюю практику! Представь,  и я туда же  и
тоже на практику! Ты  впервые,  вероятно, в  те края,  а я уже  десятый  год
избрал  этот плавающий остров  своей  лабораторией. Так это о  тебе и еще об
одном юноше сообщили  мне на днях и просили присматривать за вами? Послушай,
а  не  пойти  ли нам  с  тобой в  бар  и  не отметить ли встречу  чем-нибудь
горячительным  или  прохладительным?.. Видимо, придется  ограничиться только
прохладительным; на ракетах этого  типа  не держат алкогольных напитков. Ну,
идем, не теряя бодрости,  в  безалкогольный  бар.  Ты же, молодчик, прекрати
свое глупое бормотание и ступай с богом, на свой насест, - сказал он роботу.
     -  Непонятное  слово  "с  богом".  В  моей  памяти  нет  такого  слова.
Обратитесь в бюро справок, отсек десять, комната тридцать два.
     - Спасибо, братец! Ох и олух же ты, как я погляжу!
     - Я не братец и не олух. Мое имя "Робот с обратной связью три бэ восемь
ноль три".  На мне лежит  обязанность оказывать услуги  пассажирам и  давать
объяснения первой сложности.
     - Вот и окажи услугу, ступай себе.
     - Это нарушение. Не отвлекайте меня от исполнения обязанностей, этим вы
продлеваете время нашей беседы.
     Павел Мефодьевич захохотал:
     - Вот тип! Слышал? Не без юмора!
     От навязчивого  робота  нас избавил корабельный механик, проходивший по
коридору.
     -  Сейчас мы нейтрализуем этого  говоруна.  - Механик подмигнул, провел
рукой по затылку робота, раздался  легкий щелчок, и робот, чмокая присосками
на резиновых ступнях, удалился.
     В   баре  уже  сидели  Костя   и  Вера.  Упершись  локтем  в  стойку  и
сосредоточенно глядя в смеющиеся  глаза Веры, Костя  что-то рассказывал  ей,
сохраняя мрачную  серьезность.  Вера, увидав меня, подняла руку, приглашая к
своему столику. Мы налили себе  по стакану ананасного сока и  подсели к ним.
Павел Мефодьевич посмотрел на Веру, задержал взгляд на Костиной взъерошенной
шевелюре, спросил:
     - Что,  подхватил ветерок? Теперь понесет. Не  остановится.  Сколько ни
вяжи рифов, ветер будет мчать. И пусть  его мчит.  Только  учитесь управлять
парусами. До цели далеко. Ох, как далеко! Не вздумайте отдать якоря. Полетят
канаты. Что, мудрено говорит старик?
     - Нет, все понятно, - за всех ответила Вера. - Хорошая метафора.
     - Вот и прекрасно. "Важно найти общий язык", говорили древние. Но я вас
перебил. В чем это так горячо убеждала тебя Вера? - спросил он Костю.
     Костя  в  подчеркнуто вежливой  манере  стал  передавать тему беседы  с
Верой, искоса поглядывая на меня:
     - Вера считает, что путем направленной эволюции может быть создана раса
мыслящих растений. И она вместе  со своим руководителем  Кокиси Мокимото  не
теряет  надежды получить  хотя бы  древовидное животное. По  их  расчетам, в
скором времени одно из подопытных растений начнет ходить.
     Академик недобро усмехнулся и спросил:
     - Этот Мокимото орудует на Цейлоне?
     - Орудует? - не поняла Вера.
     - Ну, трудится, работает. В мое время иногда синонимом этих слов было -
орудует.
     - Да, орудует. - Вера улыбнулась. - Я в общих чертах рассказала Косте о
нашем  ору-ду-вании... фу, какое трудное слово!..  а он воспроизвел в  лицах
диалог между древо-сапианс, летающими в ракете.
     -  Занятный,  должно  быть,  они  вели  разговор,  -  сказал  академик.
Побарабанив пальцами  по  стакану  и  оглядев  нас,  усмехнулся: -  К  слову
сказать, и меня когда-то интересовала эта проблема. Помню, даже писал что-то
на эту  тему. Хвалили. Нервы у мимозы. Или, скажем,  у дуба.  Я уже  начинал
серьезно подумывать, имею ли я нравственное право есть салат! В то время нас
также   крайне   волновала   проблема   мыслящего   робота,   способного   к
воспроизведению  себе  подобных  и  в  конечном  счете   покоряющего  мир  и
уничтожающего человечество.  Модели конфликтов строились на основе классовых
противоречий  того  времени.  А  сколько было  истрачено  нервной  энергии и
типографской   бумаги  на  изображение  иных  миров  и  описание  встреч   с
марсианами, юпитерианцами, жителями иных планетных  систем! Мы  везде искали
инопланетных братьев по разуму и проглядели их у себя под носом!
     У Веры в глазах мелькнули лукавые иск