сам,  даже не думая о таившихся в траве змеях, и скоро были
уже в  лесу.  Стремительно перелетая с  ветки на  ветку,  теперь мы шли по
деревьям, пока не удалились от наших пещер на несколько миль. Только тогда
мы почувствовали себя в безопасности и, облюбовав удобный развилок дерева,
перевели дух,  посмотрели друг на друга и расхохотались. Крепко прижимаясь
друг к  другу,  положив руки на руки,  с  мокрыми от слез глазами,  ощущая
саднящую боль в боках, мы хохотали и хохотали, не в силах остановиться.


                                 ГЛАВА Х

     Насмеявшись вдоволь,  мы с Вислоухим снова пустились в путь и, сделав
большой крюк,  вышли на болото с черникой, где и позавтракали. Это было то
самое болото, к которому я ходил, совершая свои первые в жизни путешествия
много лет назад в сопровождении матери. За последние годы я видел ее очень
редко.  Когда она приходила к  нашим пещерам,  я  обычно был в отлучке,  в
лесу.  Раз  или  два я  замечал на  нашем поле у  пещер и  Болтуна и  имел
удовольствие состроить ему  рожу и  позлить его,  сидя подле входа в  свое
крохотное убежище.  Если  не  брать  в  расчет  этих  знаков  внимания,  в
остальном я свое семейство не беспокоил.  Я просто не интересовался им,  я
неплохо себя чувствовал, обходясь и без него.
     Досыта  наевшись черники  и  проглотив на  десерт  два  гнезда  почти
вылупившихся перепелят,  мы  с  Вислоухим снова  тронулись в  путь.  Решив
выбраться к  реке,  мы,  осторожно озираясь,  шли по лесу.  Именно в  этих
местах стояло дерево,  на котором я жил ребенком и с которого меня сбросил
Болтун.  Нет, дерево не пустовало. И в семействе было прибавление: к груди
моей матери крепко прижимался младенец.  На  одной из  нижних веток сидела
девушка, уже почти взрослая, - она посмотрела на нас весьма подозрительно.
Это была, несомненно, моя сестра, вернее, единоутробная сестра.
     Мать узнала меня,  но отогнала прочь,  когда я  полез было на дерево.
Вислоухий,  проявлявший всегда куда  большую осторожность,  чем  я,  сразу
ретировался,  и я никак не мог уговорить его подойти поближе. Сестра скоро
спустилась вниз,  и  здесь на  соседних деревьях мы резвились и  играли до
вечера.  Однако дело не обошлось без ссоры. Хотя она была мне сестрой, это
ничуть не мешало ей отвратительно обращаться со мною, ибо она унаследовала
весь злобный характер Болтуна. Придравшись к какой-то вздорной мелочи, она
неожиданно напала на меня,  стала царапаться,  выщипывать у меня волосы и,
помимо этого,  запустила свои острые маленькие зубы мне в руку. Признаюсь,
я вспылил.  Я не нанес ей никакого членовредительства, но отшлепал ее так,
как, наверное, ее еще не шлепали во всю жизнь.
     Ну и завопила же она и завизжала! Болтун, где-то блуждавший весь день
и только сейчас возвращавшийся, услышал ее крики и кинулся к нам. Кинулась
к нам и мать, но Болтун опередил ее. Мы с Вислоухим не стали его ждать. Мы
бросились наутек по деревьям, и Болтун долго преследовал нас.
     После того как он утомился и  отстал,  а  мы вдоволь нахохотались,  в
лесу  уже  начало темнеть.  Наступали сумерки,  а  затем ночь со  всеми ее
страхами,  но  о  возвращении к  пещерам нельзя было и  думать.  Это  было
немыслимо из-за  Красного Глаза.  Мы  нашли себе убежище на дереве,  и  на
высоких его ветвях провели ночь.  Это была ужасная ночь. Сначала несколько
часов лил  дождь,  потом нас до  костей пробирал холодный ветер.  Мокрые с
головы до  ног,  дрожащие,  стуча от холода зубами,  мы плотно прижимались
друг к другу.  Мы тосковали по своей уютной,  сухой пещере, которая быстро
нагревалась от тепла наших тел.
     Утро застало нас  в  жалком состоянии,  но  полными решимости.  Такой
ночевки,  как  эта,  мы  больше не  допустим.  Вспомнив,  как наши старшие
устраивали на  деревьях  крышу,  мы  принялись  за  работу.  Мы  соорудили
основание грубого гнезда,  а  на ветвях,  росших выше его,  даже поставили
несколько суков для  крыши.  Тут  взошло солнце,  и,  согретые его теплыми
лучами,  мы забыли перенесенные невзгоды и отправились на поиски завтрака.
После этого -  так  нелогичны были все  наши действия в  те  времена -  мы
увлеклись игрою.  Мы то трудились, то бросали работу; устройство надежного
убежища на этом дереве отняло у нас не меньше месяца, а покинув эти места,
мы потом на наше дерево уже не возвращались.
     Но я  забегаю  вперед.  Когда  мы,  на  второй день нашего бегства из
пещер,  стали после завтрака играть,  Вислоухий, прыгая по деревьям, увлек
меня к реке.  Минуя черничное болото,  мы вышли к реке в том месте,  где с
ней соединялась обширная топь.  Топь эта широким устьем выходила  прямо  в
реку,  вода в топи была фактически стоячей.  В этой мертвой воде,  в самом
устье топи,  в хаотическом беспорядке лежало множество древесных  стволов.
Немало их было занесено сюда половодьем; пролежав на песчаных перекатах не
одно лето,  они хорошо просохли и были гладкие,  без веток и  сучьев.  Они
плавали  в  воде  почти  без  осадки,  крутясь и перевертываясь,  когда мы
ложились на них грудью.
     Вглядываясь в воду,  мы увидели, что между стволами плавает, проворно
шныряя туда и  сюда,  стайка мелкой,  вроде гольяна,  рыбы.  И  вот  мы  с
Вислоухим уже стали рыболовами.  Вытянувшись вдоль ствола, мы замирали без
движения и  ждали,  когда подплывет рыба,  а потом хватали ее молниеносным
движением руки. Скользкая рыба билась и трепетала; мы поедали ее тут же. В
соли мы не чувствовали никакой нужды.
     Устье болот и топи стало любимым местом наших игр. Здесь мы проводили
много часов ежедневно,  ловили рыбу, барахтались на стволах, и здесь же мы
получили  первые  уроки  плавания.   Однажды  бревно,   на  котором  лежал
Вислоухий,  двинулось по течению.  И тут оказалось, что Вислоухий мирно на
нем  спит.  Когда  я  это  заметил,  бревно уж  отплыло слишком далеко,  и
прыгнуть на него было невозможно.
     Сначала вся  эта  история  меня  только  забавляла.  Но  скоро во мне
шевельнулось  чувство  страха,  столь  обычное  в  те  времена  постоянной
опасности  и  неуверенности,  -  и я остро ощутил,  что остался один.  Мне
подумалось вдруг,  что эта чуждая стихия,  отделявшая меня  от  Вислоухого
всего  на  несколько  футов,  унесла  его  далеко-далеко.  Я издал громкий
предостерегающий крик.  Он в испуге проснулся и резко покачнул бревно. Оно
перевернулось  на  другой  бок,  и  Вислоухий  погрузился  в воду.  Трижды
перевертывалось бревно,  и трижды Вислоухий погружался  в  воду,  стараясь
вновь вскарабкаться на бревно. Наконец он влез на него и залопотал, полный
смятения и страха.
     Я ничем не мог ему помочь.  Сам он был тоже бессилен. О плавании мы в
ту  пору не  имели и  представления.  От низших форм животного мира мы уже
ушли слишком далеко и  поэтому инстинктивным умением плавать не  обладали,
но  мы  еще  недостаточо  приблизились и  к  человеку,  чтобы  сознательно
выработать это умение.  В отчаянии я метался по берегу, стараясь держаться
поближе к Вислоухому, а он, плывя на своем бревне, плакал и кричал во весь
голос -  надо удивляться,  как  еще не  сбежались на  его крики все хищные
звери ближайших мест.
     Время шло. Солнце поднялось уже над самой головой и начало спускаться
к западу. Легкий ветер стих. Вислоухий со своим бревном был теперь в сотне
футов от берега.  И тут каким-то образом -  я даже не знаю как - Вислоухий
сделал великое открытие.  Он начал грести руками. Сначала бревно двигалось
медленно и  неуверенно.  Затем Вислоухий вытянулся на бревне и стал грести
старательней,  бревно  подплывало к  берегу ближе  и  ближе.  Я  ничего не
понимал.  Я сидел на земле и глядел на Вислоухого,  пока он не добрался до
берега.
     Мне  все  еще  было невдомек,  что произошло,  но  Вислоухий научился
чему-то,  неведомому мне.  Позже, перед закатом солнца, он уже нарочно лег
на  бревно и  отплыл от берега.  Потом он уговорил последовать его примеру
меня,  и я тоже постиг тайну гребли.  Несколько дней мы буквально только и
знали,  что возиться с бревнами в устье топи. Мы так увлеклись своей новой
игрой, что забывали о еде. Даже на ночь мы устраивались на дереве, которое
росло поблизости от этих мест. И мы совсем забыли о существовании Красного
Глаза.
     Мы пробовали плавать все на новых бревнах и  скоро уяснили себе,  что
чем меньше бревно,  тем быстрее оно двигается.  Мы  поняли также,  что чем
меньше бревно,  тем сильнее оно крутится,  окуная нас в  воду.  И еще одну
вещь  мы  узнали относительно малых бревен.  Однажды я  и  Вислоухий плыли
рядом,  каждый на своем бревне. И вот случайно, в игре, мы обнаружили, что
если уцепиться за соседнее бревно одной рукой и одной ногой, то оба бревна
становятся устойчивее и  не так сильно вертятся.  Лежа бок о  бок на своих
бревнах, мы вполне могли грести свободными руками и ногами. Наше последнее
открытие заключалось в том, что, используя этот прием, мы могли плавать на
совсем маленьких бревнах и,  следовательно, развивать большую скорость. Но
тут наши открытия и  кончались.  Мы изобрели,  таким образом,  примитивный
катамаран, хотя мы и не догадывались об этом. Связать бревна крепкой лозой
или  древесными корнями нам  не  приходило в  голову.  Нам было довольно и
того, что мы соединяли бревна, придерживая их своими руками и ногами.
     С Быстроногой мы встретились уже после того,  как у нас прошло бурное
увлечение плаванием на бревнах и мы стали ходить на ночевку к тому дереву,
на  котором соорудили крышу.  Однажды она  рвала  желуди  на  высоком дубе
поблизости от нашего дерева, и тут я впервые ее увидел. Она казалась очень
робкой.  Она  спокойно занималась своим  делом,  но,  убедившись,  что  мы
обнаружили ее,  молниеносно спрыгнула на землю и  убежала.  Потом время от
времени она попадалась нам на  глаза,  и  мы  обычно искали ее всякий раз,
когда шли от своего дерева к устью топи.
     И вот случилось так, что в один прекрасный день она уже не убежала от
нас.  Напротив,  она  стояла и  ждала нас,  издавая мирные,  нежные звуки.
Однако и  тут мы не смогли подойти к ней.  Когда мы были от нее уже совсем
близко,  она неожиданно отскочила в сторону и, остановившись, опять издала
нежные звуки.  Так продолжалось в течение нескольких дней.  Мы свели с ней
знакомство  лишь  по  прошествии  долгого  времени,  но  когда  знакомство
состоялось, она стала порою принимать участие в наших играх.
     Она  понравилась мне  с  первого взгляда.  У  нее была очень приятная
внешность.  Она была очень кроткой. У нее были самые добрые, мягкие глаза,
какие я  когда-либо  видел.  Этим она  очень отличалась от  всех девушек и
женщин нашего Племени - те были сварливы и злобны. Она никогда не кричала,
не  гневалась,  а  в  случае какой-нибудь неприятности была  готова скорей
уклониться и бежать, чем ввязываться в драку.
     Эта кротость и мягкость,  казалось, исходили из всего ее существа. Об
этом говорил весь ее  облик.  У  нее были большие,  больше,  чем у  других
девушек,  глаза,  не  столь  глубоко  посаженные в  орбитах,  ресницы были
длиннее и  ровнее.  И  нос ее был тоже не таким толстым и  плоским,  и уже
намечалась переносица,  а ноздри были обращены вниз. Резцы были небольшие,
верхняя губа не нависала, а нижняя не выдавалась вперед. Она была не очень
волосата, густые волосы росли у нее только на внешней стороне рук и ног, а
также на плечах;  бедра у  нее были стройные,  легкие,  а  икры без всяких
бугров и шишек.
     Когда она грезилась мне,  человеку двадцатого века,  в моих  снах,  я
всегда дивился на нее и думал,  что она принадлежала, по-видимому, к Людям
Огня.  Ее отец или мать вполне могли происходить из  этой  высшей  породы.
Хотя подобные вещи в ту пору были очень редки,  но они все же случались. Я
наблюдал сам,  как кое-кто из моих соплеменников оставлял  наши  пещеры  и
уходил жить в Лесную Орду.
     Впрочем, речь сейчас идет не об этом. Быстроногая резко отличалась от
любой женщины нашего Племени,  и она поразила меня с первого взгляда. Меня
привлекали в  ней ее  кротость и  благородство.  Она никогда не  ругалась,
никогда не дралась.  Она всегда быстро уносилась прочь, и, вероятно, этому
и  была обязана своим именем.  По  деревьям она  лазала лучше,  чем я  или
Вислоухий.  Играя в  салки,  мы были не в  силах поймать ее,  разве только
чудом,  случайно,  а  она ловила нас,  когда хотела.  Она была удивительно
проворна во  всех  своих  движениях и  обладала истинным даром  определять
расстояния. Отвага ее не знала границ. На редкость робкая в обращении, она
не  ведала страха,  когда дело доходило до  лазания или бега по  деревьям.
Вислоухий и я были по сравнению с ней неуклюжи, нерасторопны и трусливы.
     Она была сиротой.  Мы видели ее всегда одинокой, и до нас не доходило
никаких сведений,  был ли  у  нее кто-нибудь из близких и  когда это было.
Должно быть,  она еще с  младенчества поняла,  что спасение и безопасность
можно  найти  только в  бегстве.  Она  была  очень умна  и  очень скрытна.
Дознаться,  где она живет,  -  это стало для нас с  Вислоухим своеобразной
игрой.  Было  совершенно ясно,  что  она  обосновалась где-то  на  дереве,
неподалеку от нас, но все наши старания выследить ее и найти ее гнездо так
ни к чему и не привели. Она охотно играла с нами в дневное время, но тайну
своего жилища берегла самым ревнивым образом.


                                 ГЛАВА XI

     Следует помнить,  что  описание Быстроногой,  только что  набросанное
мною,  вовсе не то,  которое дал бы ей Большой Зуб,  второе <я> моих снов,
мой  доисторический предок.  Человек  двадцатого века,  я  смотрю  глазами
Большого  Зуба  и  вижу  глазами  Большого  Зуба  только  в  своих  ночных
сновидениях.
     Это относится в равной мере и ко всем событиям тех отдаленных времен,
о которых я рассказываю.  Есть в моих впечатлениях некая раздвоенность,  и
она может смутить читателя. Я должен ненадолго прервать свое повествование
и рассказать об этой раздвоенности,  об этом вызывающем недоумение наличии
во мне двух разных существ.  Я,  человек современности,  оглядываюсь назад
через многие века и  взвешиваю и анализирую чувства и переживания Большого
Зуба,  моего второго <я>. Сам он не затруднял себя этим. Он был прост, как
сама простота.  Он  жил,  безраздельно отдаваясь потоку событий и  даже не
задумываясь, почему он поступает именно так, а не иначе.
     Когда я,  реальный человек двадцатого века, стал старше, я все больше
и  больше вникал в  сущность и значение своих снов.  Обычно,  когда снится
сон, вы даже в разгар этого сна сохраняете ощущение, что вы спите, и, если
сон дурной и неприятный,  утешаете себя мыслью, что все это только во сне.
Это  присуще всем  и  каждому.  Подобным образом и  я,  живой и  реальный,
погружаясь в  свои  сновидения,  испытываю раздвоение личности  и  нередко
бываю актером и  зрителем в  одно  и  то  же  время.  И  тогда я,  живой и
реальный,  часто возмущаюсь легкомыслием,  безрассудством, нелогичностью и
подчас невообразимой глупостью самого себя - первобытного.
     Скажу еще несколько слов, прежде чем вернуться к рассказу. Снилось ли
когда-нибудь вам,  что вы видите сон?  Сны снятся собакам, снятся лошадям,
снятся всем животным.  Во  времена Большого Зуба получеловеку тоже снились
сны,  и если сны были дурные,  он тоже стонал и мучился.  И вот я, живой и
реальный, спал вместе с Большим Зубом и видел его сны.
     Я  знаю,  что все это покажется вам непостижимым,  но это было именно
так. И позвольте мне заверить вас, что когда Большому Зубу снилось, как он
летит по воздуху или как он ползет,  подобно змее,  то его сновидения были
не  менее живы и  ярки,  чем ваши,  когда вам снится,  будто вы  падаете с
высоты.
     Ведь  и  в  Большом Зубе  тоже жило его  второе <я>,  это  второе <я>
уносилось в  своих сновидениях далеко назад,  в седое прошлое,  к летающим
ящерам,  вступавшим в  схватку с  драконами,  потом к  шнырявшим по земле,
словно мыши,  мелким млекопитающим,  а  потом  в  самую далекую даль  -  к
прибрежной живой слизи первобытных морей.  Я  не  могу,  не  смею говорить
больше.  Все это слишком неясно,  сложно и жутко. Я могу лишь передать вам
ощущение тех огромных, ужасающих глубин, сквозь которые я вглядывался, еле
видя, словно в тумане, как развивалась жизнь от ступеньки к ступеньке - не
только от обезьяны к человеку, но и от червя к обезьяне.
     А  теперь вернемся к  моему  рассказу.  Я,  Большой Зуб,  не  видел у
Быстроногой ни ее стройного тела,  ни ее нежного лица с  большими глазами,
ни  ее  длинных ресниц,  я  не  видел ни  переносицы,  ни  обращенных вниз
ноздрей,  словом,  ничего такого,  что делало ее красивой.  Я  видел в ней
только молодую самку  с  добрыми глазами,  которая издавала нежные звуки и
никогда не дралась.  Не знаю почему, но мне нравилось играть с нею, искать
вместе с нею еду и зорить птичьи гнезда. И, должен признаться, в искусстве
лазать  по   деревьям  я   многому  научился  у   нее.   Она   была  очень
сообразительна, очень сильна, и никакие юбки не стесняли ее движений.
     Приблизительно в  это время несколько остыла наша дружба с Вислоухим.
Виноват в этом был только он. Он повадился прогуливаться в ту сторону, где
жила моя мать.  У  него возникла склонность к моей зловредной сестрице,  а
Болтун  проявлял к  нему  благожелательство.  Кроме  того,  Вислоухий стал
играть еще  с  несколькими юнцами,  детьми единобрачных пар,  которые жили
поблизости.
     Я  никак не  мог уговорить Быстроногую,  чтобы мы  играли все вместе.
Всякий раз,  как мы с ней приближались к ним, она пряталась за моей спиной
и исчезала. Однажды я убеждал ее из всех своих сил. Но она лишь беспокойно
оглядывалась назад,  потом убежала и,  забравшись на дерево, стала кликать
меня.  Таким образом, я уже не мог сопровождать Вислоухого, когда он шел к
своим приятелям.
     Мы с Быстроногой давно уже стали добрыми друзьями,  но,  сколько я ни
старался, разыскать ее убежище мне не удавалось. Нет сомнения, что если бы
не  произошло ничего чрезвычайного,  мы  стали бы жить брачной парой,  ибо
склонность у нас была взаимной, но все случилось совсем иначе.
     Как-то утром -  Быстроногая тогда не пришла -  мы с  Вислоухим были у
устья топи и забавлялись своими бревнами.  Едва мы отчалили от берега, как
вдруг сзади нас  раздалось чудовищное,  яростное рычание.  Это был Красный
Глаз.  Он  затаился у  кучи  бревен  и  с  ненавистью глядел  на  нас.  Мы
смертельно перепугались:  ведь  пещеры с  узким входом,  чтобы укрыться от
него,  теперь  не  было.  Однако двадцать футов  воды,  отделявшие нас  от
берега, временно защищали нас, и мы сразу обрели смелость.
     Красный Глаз выпрямился во  весь рост и  начал колотить себя в  грудь
кулаками.  Мы же,  сидя на бревнах рядом друг с  другом стали смеяться над
ним.  Сначала мы смеялись чуть-чуть принужденно,  с затаенным страхом,  но
как только нам стало ясно,  что Красный Глаз в данном случае бессилен,  мы
уже хохотали неудержимо, от всего сердца. Он ярился и прыгал, скаля на нас
зубы в бессильной злобе.  А мы,  воображая себя в безопасности, продолжали
над  ним  издеваться и  дразнить его.  Истые дети Племени,  мы  никогда не
видели дальше своего носа.
     Прекратив бить  себя в  грудь и  скалить зубы,  Красный Глаз внезапно
кинулся от кучи бревен к берегу. Мы перестали смеяться и замерли в страхе.
Красный Глаз был  не  из  тех,  кто  легко забывает обиды и  не  старается
отомстить.  Дрожа,  мы  ждали,  что  произойдет.  Начать грести и  отплыть
подальше нам  не  пришло  на  ум.  Красный Глаз  вернулся к  куче  бревен,
огромным прыжком перемахнул через  нее  и  вышел  оттуда,  держа  в  своей
вместительной пятерне множество круглых,  окатанных водой голышей.  Хорошо
еще,  что  ему не  подвернулись под руку метательные снаряды покрупнее,  к
примеру,  камни весом в  два-три фунта,  потому что мы  были от  берега не
дальше чем на двадцать футов, и он, без сомнения, убил бы нас.
     Но  и  теперь  мы  оказали