щеры доносились
ругань и визг.  Затем можно было расслышать звук затрещин и ударов и вопли
Сломанного Зуба.  Тогда же  к  рыданиям Сломанного Зуба присоединялся плач
двух малышей.  В заключение Сломанный Зуб кубарем вылетал из пещеры -  это
было словно извержение небольшого вулкана.
     Но  прошло  несколько дней,  и  Сломанный Зуб  был  выброшен из  дома
окончательно.  Он выплакал свое горе, сидя посреди поля один-одинешенек, и
через полчаса пришел жить к нам с Вислоухим.  Наша пещера была очень мала,
но, потеснившись, мы нашли место и для Сломанного Зуба. Насколько я помню,
он ночевал с  нами лишь одну ночь,  значит,  событие,  о  котором я сейчас
расскажу, произошло в это же время.
     Это случилось в  полдень.  Утром мы досыта наелись моркови,  тут же в
лесу  стали играть и,  позабыв всякую осторожность,  забрались на  высокие
деревья.   Не  могу  понять,   почему  проявил  такую  беспечность  всегда
бдительный Вислоухий,  должно быть,  он тоже заигрался.  Мы играли на этих
деревьях  в  салки.  Замечательная была  игра!  Мы  прыгали  на  десять  -
пятнадцать футов,  даже не прилагая особых усилий.  А прыгнуть с дерева на
землю,  пролетев двадцать или  двадцать пять  футов,  было для  нас  сущей
безделицей.  Право,  я  даже  боюсь  сказать,  на  какие  прыжки мы  тогда
отваживались.  Потом,  когда мы  стали старше и  грузнее,  нам приходилось
прыгать уже гораздо осторожней,  но в те юные дни у нас были не мускулы, а
настоящие пружины, и мы могли себе позволить все что угодно.
     Сломанный Зуб  играл  с  необыкновенной ловкостью.  Поймать его  было
почти невозможно, и, ускользая от нас, он всякий раз выкидывал такой трюк,
изобретенный им  самим,  повторить который не  мог  ни  Вислоухий,  ни  я.
Сказать по правде, мы даже не решались на это.
     Когда  мы  гнались за  ним,  Сломанный Зуб  обычно  взбегал на  конец
высокого сука.  До земли от этого сука было не меньше семидесяти футов,  и
если с него сорвешься, то зацепиться внизу было уже не за что. Но футов на
двенадцать вниз  и  не  меньше  пятнадцати футов  в  сторону торчала ветка
другого дерева.
     Преследуя смельчака,  мы  тоже  хотели  взбежать на  конец  сука,  но
Сломанный Зуб начинал трясти его и тем мешал нам продвигаться. Мало этого,
Сломанный Зуб ложился на этот сук спиной и  раскачивал его.  Как только мы
приближались,  Сломанный Зуб прекращал раскачиваться.  Сук,  как натянутая
тетива,  вскидывал его,  и Сломанный Зуб летел,  спиной вперед,  в воздух.
Падая вниз,  он успевал перевернуться и  вспрыгивал прямо на толстую ветку
соседнего дерева.  От такого толчка ветка сильно подавалась вниз и  иногда
зловеще потрескивала,  но все же не ломалась;  после каждого такого прыжка
Сломанный Зуб,  высунув голову из листвы, поглядывал на нас и торжествующе
улыбался.
     Вот я снова догоняю Сломанный Зуб на дереве. Он добежал до конца сука
и опять принялся его трясти и раскачивать, мешая мне приблизиться. И вдруг
Вислоухий издал негромкий предупреждающий крик. Я посмотрел вниз и увидел,
что он сидит в развилке дерева, крепко прижавшись к стволу. Я инстинктивно
тоже прижался к толстой ветке и замер.  Сломанный Зуб перестал трясти свой
сук, но сук все еще раскачивался вниз и вверх и шелестел листвою.
     Внизу на земле хрустнула сухая ветка,  и,  посмотрев туда,  я впервые
увидел  Человека Огня.  Он  осторожно крался меж  деревьев,  устремив свой
взгляд вверх,  прямо на нас.  Сначала я подумал,  что вижу дикое животное,
ибо  на  плечах и  пояснице у  него  болталась обтрепанная медвежья шкура.
Потом я разглядел его руки и ноги и черты его лица.  Он был очень похож на
нас,  только не так волосат,  и ноги у него не столь напоминали руки,  как
наши ноги.  Позднее я  узнал,  что все его племя было менее волосато,  чем
наше, а мы, в свою очередь, были не так волосаты, как Лесная Орда.
     Меня осенило мгновенно,  едва я разглядел его:  да,  это был он - тот
самый ужас северо-востока, который мерещился за таинственным дымом. И в то
же время я  недоумевал:  в нем не было ничего страшного.  Красный Глаз или
другие сильные наши  мужчины выглядели гораздо страшнее его.  Он  был  уже
стар,  весь  в  морщинах,  волосы  на  его  лице  поседели.  И  он  сильно
прихрамывал на  одну ногу.  Можно было не сомневаться,  что мы обогнали бы
его и на земле и на деревьях.  Нас ему не поймать ни за что, это было ясно
с первого взгляда.
     Однако в  руках у  него был какой-то предмет,  которого я  никогда не
видел.  Как оказалось, это был лук и стрела. Но в то время эти слова - лук
и  стрела -  для меня ничего не значили.  Откуда мог я  знать,  что в этой
согнутой древесной ветке таится смерть? А Вислоухому это было известно. Он
уже сталкивался с  Людьми Огня раньше и  немного знал их  обычаи.  Человек
Огня устремил свой взгляд на Вислоухого и,  не торопясь, стал огибать наше
дерево.  Не дремал и Вислоухий -  он тоже двигался вокруг ствола,  держась
все время так, чтобы ствол заграждал его от пришельца.
     Вдруг Человек Огня резко повернулся и шагнул вокруг дерева в обратном
направлении.  Вислоухий,  застигнутый врасплох,  тоже двинулся в  обратном
направлении,  но  не  успел  вовремя укрыться за  ствол,  и  Человек Огня,
спустив тетиву, выстрелил. Я видел, как взметнулась стрела, но, не попав в
Вислоухого, мелькнула у самой ветки и упала на землю. Укрываясь на высоком
суке,  я прямо-таки заплясал от восторга.  Вот это была игра! Человек Огня
кидал в  Вислоухого какой-то  предмет,  как нередко кидали разные предметы
друг в друга и мы.
     Игра  еще  не   кончилась,   но  Вислоухий  больше  из-за  дерева  не
показывался.  Человек Огня спокойно стоял на месте. Сидя на крепкой прямой
ветке,  я  высунул голову наружу и  залопотал,  обращаясь к  пришельцу.  Я
хотел, чтобы игра продолжалась. Я хотел, чтобы он кинул этот тонкий прут и
в меня.  Пришелец,  будто не замечая моего присутствия,  смотрел теперь на
Сломанный Зуб, который все еще поневоле раскачивался на своем суку.
     Вот  снова  взметнулась стрела.  Сломанный Зуб  завизжал  от  боли  и
испуга.  Стрела попала в цель. Теперь дело приняло совсем другой оборот. Я
уже не думал ни о  какой игре и,  дрожа,  прижимался к ветке.  Просвистели
вторая и  третья стрела;  не  попав  в  Стоманного Зуба,  они  пропарывали
шуршавшую листву, поднимались вверх и, описав дугу, падали наземь.
     Человек Огня снова натянул свой лук.  Отступив на несколько шагов, он
переменил место,  затем  сменил  его  еще  раз.  Зазвенела тетива,  стрела
взметнулась вверх,  и Сломанный Зуб с ужасающим криком полетел на землю. Я
видел, как он, разметав руки и ноги, будто весь состоял лишь из рук и ног,
несколько раз  перевернулся в  воздухе;  торчавшая в  его груди стрела при
каждом повороте тела то исчезала, то появлялась вновь.
     Пронзительно крича,  он летел с высоты семидесяти футов; было слышно,
как  он  ударился о  землю и  как хрустнули его кости;  сначала он  слегка
выгнулся всем телом вверх,  а  потом распрямился.  И  он  был еще жив,  он
кричал и шевелился,  царапая землю руками и ногами.  Я помню,  что Человек
Огня с  камнем в руке кинулся к нему и размозжил ему голову...  и больше я
не помню ничего.
     Каждый раз в  течение всех моих детских лет я  просыпался,  увидя эту
сцену,  -  я дрожал,  я кричал от страха, а рядом с моей кроваткой нередко
сидела мать или няня;  они с  тревогой смотрели на меня,  нежно гладили по
голове и говорили, что они здесь и что бояться совсем нечего.
     Другой  мой  сон,  в  порядке последовательности,  всегда начинался с
того,  как  мы  с  Вислоухим бежали по  лесу.  Трагедия,  разыгравшаяся со
Сломанным Зубом,  и  страшный Человек Огня  были уже  позади.  Напуганные,
зорко озираясь, мы с Вислоухим мчимся по деревьям. У меня мучительно болит
правая нога:  в  нее вонзилась стрела Человека Огня;  стрела торчит с двух
сторон,  пронзив ногу насквозь.  Она  не  только причиняет мне невыносимую
боль, но мешает двигаться: я никак не поспеваю за Вислоухим.
     Наконец я не выдерживаю и сажусь на удобный сук. Вислоухий продолжает
идти вперед,  прыгая с  одной ветки на другую.  Я окликаю его -  насколько
помню,  я  окликнул  его  самым  жалобным  тоном.  Вислоухий остановился и
поглядел  на  меня.  Затем  он  повернулся,  прыгнул  ко  мне  и  осмотрел
пронзенную стрелой  ногу.  Он  попытался вытащить стрелу,  но  зазубренный
наконечник с  одной стороны и  хвостовое оперение -  с другой помешали это
сделать.  Вмешательство Вислоухого лишь  усилило боль,  и  я  попросил его
больше к моей ноге не прикасаться.
     Какое-то  время мы сидели на этом дереве,  хотя Вислоухий нервничал и
все время порывался идти;  он  беспокойно осматривался по  сторонам,  а  я
жалобно хныкал и стонал от боли.  Вислоухий явно трусил, но его решение не
покидать меня в беде,  несмотря на объявший его страх,  я считаю признаком
альтруизма и  чувства  товарищества,  которые  впоследствии способствовали
тому, что человек стал самым могущественным среди животных.
     Вислоухий вновь  попытался вытащить стрелу,  но  я  сердито остановил
его. Тогда он приник к моей ноге и стал перегрызать стрелу с заднего конца
у  оперения.  Он грыз стрелу,  придерживая ее обеими руками,  чтобы она не
шевелилась в ране,  а я цеплялся за его плечо.  Я часто размышляю над этой
сценой - вот два юнца, совсем еще мальчишки, на самой заре человечества, и
один  из  них,  превозмогая  свой  страх,  подавляя  эгоистическое желание
бежать,  остается на  месте,  чтобы помочь другому.  И  перед моим  взором
проходит все,  что  предвещала эта  сцена:  я  вижу Дамона и  Пифия,  вижу
спасательные команды, вижу сестер милосердия, вижу и вождей, обреченных на
гибель,  вижу  святого Дамиана и  самого Христа,  вижу  всех сильных людей
Земли -  их сила берет свое начало в  грубых чреслах Вислоухого,  Большого
Зуба и других обитателей Юного Мира.
     Когда  Вислоухий перегрыз хвост  стрелы,  ее  легко было  вытащить из
ноги.  Я поднялся, собираясь идти, но сейчас остановил меня уже Вислоухий.
Рана моя сильно кровоточила.  Очевидно,  в  ноге было повреждено несколько
мелких вен.  Дотянувшись до зеленой ветки, Вислоухий нарвал охапку листьев
и заткнул мне рану.  Это помогло,  кровь скоро перестала течь.  И тогда мы
оба двинулись в путь, спеша под защиту пещер.


                                ГЛАВА VIII

     Я  прекрасно помню первую зиму после того,  как  я  покинул дом.  Мне
часто снится,  будто я сижу,  скорчась,  и дрожу от холода.  Рядом со мной
сидит Вислоухий,  мы прижимаемся друг к другу,  лица у нас посинели,  зубы
стучат.  Чаще всего это бывало утром, перед рассветом. В эти холодные часы
мы почти не спали;  коченея,  мы сжимались в  жалкий комок и ждали восхода
солнца, чтобы хоть немного согреться.
     Когда мы  выходили из  пещеры,  покрытая инеем земля похрустывала под
ногами.  Однажды утром  мы  увидели,  что  воду  в  тех  местах,  где  был
расположен наш водопой, затянуло льдом. По этому поводу мы держали великий
совет.  Даже старик Мозговитый -  старше его в  Племени не было никого,  -
даже и  он  не видел ничего подобного в  жизни.  Помню,  какое тревожное и
жалобное  выражение приняли  его  глаза,  когда  он  осматривал лед.  (Это
жалобное  выражение  появлялось  в  наших  глазах  всякий  раз,  когда  мы
сталкивались с чем-то непонятным или когда испытывали какое-нибудь смутное
желание,  которое не  могли выразить ни звуком,  ни жестом.)  Красный Глаз
тоже осмотрел лед и  тоже казался необыкновенно мрачным и подавленным:  он
уставил свой взгляд за  реку,  на северо-восток,  словно бы появление льда
было связано с Людьми Огня.
     Но  лед мы  видели только однажды,  в  то утро -  такой холодной зимы
больше никогда не выдавалось. Во всяком случае, я не помню ни одной другой
зимы,  когда бы стояла такая стужа.  И нередко я думаю,  что эта зима была
предвестником тех  бесконечных холодов,  которые пришли к  нам с  крайнего
севера вместе с ледниками,  проползшими по всей земле. Но этих ледников мы
не видали.  Еще много поколений должно было пройти и исчезнуть, прежде чем
потомки нашего Племени или переселились на  юг,  или,  оставшись на старых
местах, приспособились к изменившемуся климату.
     Жизнь то щадила нас,  то жестоко расправлялась с нами -  все зависело
от удачи.  Мы почти не строили никаких планов и тем более не добивались их
осуществления. Мы ели, когда чувствовали голод, пили, когда ощущали жажду,
избегали встреч  с  хищными  зверями,  укрывались на  ночь  в  пещерах,  а
остальное  время  забавлялись  чем  придется.  Мы  были  очень  любопытны,
простодушны и  вместе с  тем  изобретательны на  разные шутки  и  проказы.
Серьезными мы  были только в  минуту опасности или  гнева -  но  опасность
быстро забывалась, а гнев столь же быстро проходил.
     Мы  были  непоследовательны и  нелогичны.  Мы  не  знали,  что  такое
упорство в достижении цели - Люди Огня в этом отношении ушли от нас далеко
вперед.  У  них  были  все  эти  свойства,  которых  так  недоставало нам.
Случалось,  однако,  особенно если  дело касается чувств,  когда мы  могли
долго лелеять какую-то  одну мысль или стремиться к  одной цели.  Верность
единобрачных  пар,   о  которых  я  говорил,   можно,  конечно,  объяснить
привычкой,   но  нельзя  объяснить  привычкой  мое  длительное  и  горячее
стремление  к  Быстроногой,   так  же  как  неистребимую  вражду,  которая
существовала между мною и Красным Глазом.
     Когда я  оглядываюсь в  то далекое прошлое,  в ту давнюю жизнь,  меня
больше всего удручает наша нелогичность и недогадливость.  Однажды я нашел
разбитую тыкву,  наполненную дождевой водой. Вода оказалась очень вкусной,
и  я  выпил ее,  потом я потащил пустую тыкву к ручью и зачерпнул ею воды,
которую частью опять выпил, а частью вылил на Вислоухого. А затем я бросил
тыкву, позабыв о ней. У меня не мелькнуло и мысли, что можно наполнить эту
тыкву водой и отнести ее к нам в пещеру. А ведь часто по ночам меня мучила
жажда, в особенности после того, как поешь дикого лука или щавеля, и никто
у  нас  никогда не  отваживался встать и  выйти  ночью  из  пещеры,  чтобы
напиться.
     В другой раз я нашел сухую тыкву,  внутри ее гремели семечки. Я долго
забавлялся,  играя тыквой.  Дальше игры дело у меня не пошло. Однако всего
через несколько лет  мы  начали широко применять тыквы для  хранения воды.
Честь этого открытия принадлежит не мне,  а старику Мозговитому:  я думаю,
что  я  буду  прав,  если скажу,  что  его  толкнула на  это  нововведение
старческая немощь.
     Так  или  иначе,  но  первым  во  всем  Племени стал  применять тыквы
Мозговитый. Он держал запас питьевой воды в своей пещере, вернее, в пещере
своего сына,  Безволосого,  который отвел ему в  пещере угол.  Мы  не  раз
наблюдали, как Мозговитый наполнял тыкву у водопоя и бережно нес ее в свою
пещеру.  Чувство подражания у нас было развито очень сильно: сначала один,
а потом и другой стали запасаться тыквами и применять их для хранения воды
- скоро это стало всеобщим обычаем.
     Порою старик Мозговитый хворал и  не  мог выходить из  пещеры.  Тогда
воду в  тыквах приносил ему Безволосый.  Спустя какое-то  время Безволосый
поручил это дело своему сыну,  Длинной Губе. И потом, когда Мозговитый был
уже  снова здоров,  Длинная Губа по-прежнему носил ему воду.  Постепенно и
все  взрослые мужчины,  за  исключением разве  редких  случаев,  перестали
носить себе воду,  свалив это на женщин и подростков.  Мы с Вислоухим жили
одни.  Мы таскали воду только сами себе и  нередко подсмеивались над юными
водоносами, когда их отрывали от игры, чтобы послать с тыквой к водопою.
     Прогресс у  нас шел очень и очень медленно.  С детских лет и до конца
своих дней,  уже став взрослыми, мы постоянно играли, и игры взрослых мало
чем отличались от игр детей - подобной страсти к игре не проявляло ни одно
животное на  свете.  Все наши познания,  как бы  ни были они ничтожны,  мы
приобретали в  процессе игры,  многим мы были обязаны своему любопытству и
проницательности.  Так,  за  время,  пока я  жил в  Племени,  было сделано
великое  изобретение -  применена тыква.  На  первых  порах  мы,  подражая
старику Мозговитому, хранили в тыкве одну только воду.
     Но вот однажды какая-то женщина - я не знаю,  какая именно, - набрала
в тыкву черники и принесла ее домой в пещеру.  И  скоро  уже  все  женщины
носили в тыквах и ягоды,  и орехи,  и коренья.  Мысль была посеяна,  и она
давала всходы.  Через недолгое время нововведение было развито,  и развито
теми же женщинами. У кого-то из них, вероятно, оказалась слишком маленькая
тыква, а может, женщина, выйдя на болото, спохватилась, что забыла тыкву в
пещере, но так или иначе она сложила вместе два больших листа, скрепила их
прутьями и принесла черники больше,  чем  могло  бы  поместиться  в  самой
крупной тыкве.
     Прогресс в  усовершенствовании средств переноски съестных припасов за
то время,  пока я жил в Племени, на этом и остановился. Никому не пришло в
голову взять  ивовые прутья и  сплести корзину.  Правда,  порой  мужчины и
женщины вязали в охапки папоротник и ветви, перетягивая их гибкой лозой, и
несли эти охапки в пещеры, чтобы устроить себе помягче ночное ложе. Вполне
возможно,  что через десять - двенадцать поколений наше Племя научилось бы
и  плести корзины.  И совершенно ясно,  что,  обучившись плести из прутьев
корзины, мы неизбежно сделали бы и следующий шаг - начали бы ткать одежду.
Вместе с одеждой, которой мы прикрывали бы свою наготу, у нас появилось бы
и чувство стыда.
     Юный Мир всего этого к тому времени уже достиг. Но мы далеко отстали.
Мы  пока лишь тронулись в  путь,  и  быстро покрыть такое расстояние мы не
могли.  Мы не знали еще ни оружия, ни огня, у нас были лишь грубые начатки
речи.  Изобретение письма таилось еще  в  таком  отдаленном будущем,  что,
когда думаешь об этом, сердце холодеет от ужаса.
     Однажды я сам едва не совершил великое открытие.  Чтобы вы поняли, от
каких вздорных случайностей зависел прогресс в  те дни,  я вам скажу,  что
лишь прожорливость Вислоухого помешала мне приручить собаку. Учтите, что в
то  время  домашних собак  еще  не  было  даже  у  Людей  Огня,  живших на
северо-востоке.  Да,  они еще не  сумели приручить собаку,  я  это знал по
своим  собственным  наблюдениям.   А  теперь  позвольте  рассказать,   как
обжорство Вислоухого отбросило наше  социальное развитие,  может быть,  на
несколько поколений назад.
     Довольно далеко на  запад от  наших пещер были огромные болота,  а  с
южной стороны тянулась гряда невысоких,  каменистых холмов.  К этим холмам
мы почти никогда не ходили. Тому было две причины: во-первых, там ни росло
ничего такого,  что годилось бы нам в пищу,  во-вторых, на этих каменистых
холмах укрывалось множество хищных зверей.
     Однако мы с Вислоухим почти случайно однажды туда забрели.  И забрели
не только потому,  что дразнили тигра.  Пожалуйста, не улыбайтесь. Это был
сам старина Саблезубый.  И  мы  не  подвергали себя никакой опасности.  Мы
наткнулись на  Саблезубого ранним утром в  лесу и,  сидя высоко на дереве,
принялись улюлюкать и орать, всячески оскорбляя тигра и выражая к нему всю
свою  ненависть.  Прыгая  с  дерева на  дерево,  мы  неотступно гнались за
Саблезубым  и   поднимали  адский  шум,   чтобы  известить  о  приближении
Саблезубого всех обитателей леса.
     Разумеется,  мы испортили ему всю охоту.  И мы здорово его разозлили.
Он  свирепо рычал,  колотил хвостом,  а  порой замирал на месте и  подолгу
глядел на  нас,  словно бы  прикидывая,  каким образом добраться до  нас и
сцапать. Но мы только смеялись и швыряли в него сучья и ветки.
     Такая травля тигров была у  нас популярнейшим спортом.  За тигром или
львом,  который осмеливался показаться близ  наших пещер в  дневное время,
иногда гналась, прыгая по деревьям, половина Племени. Это была наша месть:
ведь  немало мужчин и  женщин,  застигнутых врасплох,  попа