традания.  В
руке он держал туго набитый кожаный портфель.
     Засядько поднялся навстречу, махнув Василю, чтобы  шел  к  себе.  Тот
вернулся в прихожую, ворча на слишком мягкосердечного генерала. Другой  бы
так  турнул  нахала,  что  он  и  детям  наказал  бы  выучиться   правилам
обходительности.
     -- Что? -- спросил Засядько коротко.
     -- Полный разгром,-- ответил хрипло Булгарин и переложил портфель  из
руки в руку. Видно,  он  был  достаточно  тяжелым,  но  неожиданный  гость
почему-то не решался поставить его на пол.
     Поймав вопросительный взгляд генерала, Булгарин объяснил:
     -- Заскочил к  Рылееву.  Все-таки  вождь  восстания,  к  нему  явятся
первому. Он передал мне все свои крамольные стихи. Едва я вышел и  еще  не
успел отойти от дома, как за ним приехали...
     Засядько ощутил, что ему стало жарко и душно. Кровь прилила в мозг, в
глазах потемнело. Среди восставших были его близкие друзья...
     -- Александр Дмитриевич,-- сказал  Булгарин  настойчиво,--  вам  надо
исчезнуть из  Санкт-Петербурга.  Начнутся  аресты,  потянутся  нити...  Вы
чересчур честны, а в сложившейся ситуации это не годится. Откровенно лгать
вы не сможете, отрекаться от друзей не станете, а говорить правду  нельзя.
Скройтесь! Возьмите отпуск или придумайте какую-нибудь срочную поездку...
     -- Уже думаю об этом,-- признался Засядько.-- Сегодня же, нет, завтра
с утра начну передавать дела  заместителям.  Пока  начнется  следствие,  я
успею уехать. А как вы?
     -- Я остаюсь,-- ответил  Булгарин  обреченно.--  Условия  поменялись,
надо применяться к обстоятельствам. Сейчас активно  сопротивляться  режиму
безрассудно.
     -- Желаю успеха,-- сказал Засядько невесело.

     Глава 43

     Засядько читал письмо великого князя Михаила  от  5  мая  1826  года:
"Александр Дмитриевич! Я весьма сожалею, узнав о скором вашем отъезде, что
не  смог  с  вами  проститься;  но,  уважая  особенно  всегдашнюю  отлично
ревностную службу вашу, я остаюсь уверенным, что ваше  превосходительство,
коль  скоро  получите  облегчение  в  болезни,  не  оставите  поспешить  в
Петербург и тем сделать мне угодное.  Пожелав  при  сем  вам  совершенного
восстановления  здоровья,  пребываю  к  вам  навсегда  с  моим  уважением,
искренно доброжелательный Михаил".
     Засядько отложил письмо и задумался.  Из  Петербурга  сюда,  в  Крым,
доходили слухи о процессе над арестованными повстанцами. Среди  обвиняемых
оказались  высшие  офицеры,  штабс-офицеры,  генералы,   флигель-адъютанты
императора,  представители  самых  аристократических  родов  России.  Была
создана самая большая следственная комиссия, которой руководил  сам  царь.
Влиятельным лицом в этой  комиссии  был  член  верховного  суда  Паскевич,
земляк и друг Засядько...
     Спустя три месяца после получения письма от Михаила Засядько узнал  о
казни через повешение пяти осужденных. Это был первый  смертный  приговор,
первая смертная казнь со времен Екатерины. Неумелость и неловкость палачей
привела к тому, что трое осужденных сорвались. Лишь  Каховский  и  Пестель
были повешены с первой  попытки.  Когда  снова  начались  приготовления  к
повешению, Муравьев-Апостол произнес с чувством: "Проклятая страна, где не
умеют ни составлять заговоры, ни судить, ни вешать!" Прошло  еще  четверть
часа, пока казнь удалось довести до конца.
     Засядько чувствовал, что разгром  восстания  и  жестокая  расправа  с
повстанцами подействовали на него  больше,  чем  он  ожидал.  Несмотря  на
осуждение их целей, а тем более -- средств, он сочувствовал их идеям, и  в
глубине души, оказывается, желал им успеха.
     По всей видимости, Паскевич так и не позволил его  имени  всплыть  на
следствии, а может быть, Николай I решил  не  терять  нужного  человека  и
потому закрыл глаза на дружбу и близкое знакомство генерала с  участниками
восстания. Более того, в Крыму Засядько получил известие о награждении его
орденом святого Владимира 2-й степени. Это свидетельствовало  о  том,  что
новый император России провел размежевание между ним и мятежниками.
     Целыми днями Засядько бродил по знойной крымской степи. Даже  манящие
ракеты утратили свой  волшебный  блеск  и  отдалились  в  сознании.  Перед
глазами  постоянно  всплывали   трагические   события,   разыгравшиеся   в
Петербурге.  Он  пристрастился   слушать   старинные   крымские   легенды,
воскрешавшие память о некогда могучих и грозных народах: таврах,  кимврах,
скифах... Услышал он и  о  приключениях  Ореста  и  Пилада  в  Тавриде,  о
необычайном строительстве Перекопского рва, о прекрасной Гикии --  героине
Херсонеса,  о  Великом  Медведе,  который  стал  Медведь-горой,  о  смерти
Митридата  и  множество  рассказов  о  борьбе  запорожцев  с   турками   и
татарами...
     Наконец пришло письмо от Булгарина. Издатель "Северной пчелы" сообщил
о расширении Николаем I функций  собственной  Его  Величества  канцелярии,
которая теперь контролировала  все  отрасли  управления  и  по  сути  дела
подменяла  высшие  государственные  органы.  Наибольшее   значение   имело
учреждение  Третьего  отделения  этой  канцелярии  --  управления   тайной
политической полиции. Чтобы уберечь "Северную пчелу" от закрытия, пришлось
принять покровительство Третьего отделения...
     "...Приезжай,-- было в письме,-- нужно  жить  и  работать.  Для  тебя
петербургский воздух будет уже целебнее крымского..."
     Булгарин подчеркнул слово "уже",  и  Засядько  понял  причину.  Казнь
совершилась, остальные  осужденные  отправлены  на  каторгу  в  Сибирь.  В
столице жизнь вошла в прежнее русло.
     Однако прошло еще несколько месяцев, прежде  чем  Засядько  превозмог
себя и отправился обратно в Петербург. В утешение думал,  что  жизнь  и  в
самом деле не кончилась. Не получилось у декабристов, как  стали  называть
участников восстания на Сенатской площади, получится у других. А пока  что
нужно воспитывать молодежь, вселять в умы свободолюбивые идеи.
     Не знал Засядько, что подозрительный Николай решил никогда больше  не
допускать его к преподавательской деятельности. Крамольный генерал  должен
быть снят со всех должностей и отправлен из Петербурга. Куда? Да  лишь  бы
подальше от столицы. Например, в армию. Лучше всего -- в действующую.  Там
уже ходят легенды о его неуязвимости, а такие люди просто  необходимы  для
поднятия духа войск!

     Михаил сидел за письменным столом и рылся в куче бумаг. Великий князь
был не один:  вдоль  книжных  шкафов  в  глубокой  задумчивости  вышагивал
Николай. Даже здесь, он не мог  избавиться  от  тяжелого  прусского  шага:
опускал ногу на всю ступню, сильно укорачивая шаг.
     "Весь в папу,-- подумал Засядько, вытягиваясь.-- Дай бог и  тебе  его
участь!"
     Николай небрежно ответил на приветствие, кивнул на свободное  кресло.
Михаил пододвинул к изобретателю груду бумаг.
     -- Хотите посмотреть, Александр Дмитриевич? Это может стать прелюдией
к нашему разговору.
     --   Я   весь   внимание,   Михаил   Павлович,--   ответил   Засядько
насторожившись. К письмам он не прикоснулся.
     Николай перестал мерить кабинет, повернулся к генералу.
     -- Пахнет порохом,-- сказал он.
     -- Турция? -- поинтересовался Засядько из вежливости.
     -- Она,-- ответил Николай важно.-- Сама бы не осмелилась, уже не  раз
была бита. Но ее постоянно подталкивает Англия, обещает поддержку.
     -- Я готов вернуться в армию,-- сказал Засядько, прекрасно понимания,
чего от него хотят.
     Николай и Михаил довольно переглянулись. Этот малоросс угадывает  все
с полунамека.
     -- Спасибо, Александр Дмитриевич,-- сказал Михаил.-- Я знал,  что  на
вас можно положиться. По обоюдному размышлению, мы решили  предложить  вам
новую должность. Училище вы поставили на ноги, и  благодарная  Россия  вас
никогда  не   забудет.   Первые   выпуски   показали,   каких   прекрасных
инженеров-артиллеристов оно готовит. Спасибо! Но машина  уже  завертелась,
дальше пойдет легче. Дело теперь за распределением  ваших  выпускников  по
армии. Почему бы вам не взяться и за это?
     -- Каким образом?
     -- Подумайте,-- сказал Михаил.-- На какой должности вы бы сделали это
с наибольшим успехом?
     Засядько ответил медленно:
     --     Разве     что     на      должности      начальника      штаба
генерал-фельдцеймейстера...
     Михаил хлопнул ладонью по столу, посмотрел на брата:
     -- Что я говорил? Он читает мысли! Это я и собирался вам  предложить.
Подумайте,   Александр   Дмитриевич.   Если   возьметесь,   будет   просто
великолепно.
     Засядько напряженно  размышлял.  Николай  следил  за  ним  испытующим
взглядом, Михаил откинулся на спинку стула и тоже внимательно наблюдал  за
генералом. Засядько понимал,  что  перед  его  приходом  братья  наверняка
внимательно просмотрели его бумаги, возможно, пополнившиеся новыми со  дня
следствия по делу декабристов. От того, какой он даст ответ,  зависит  его
дальнейшая  судьба,  карьера,  а  возможно,  и  свобода.   Конечно,   жаль
расставаться с училищем и  прекрасной  лабораторией.  Ведь  он  уже  успел
заложить основы ракетостроения, подготовить прекрасных ракетчиков, создать
теорию ракетной тяги. Но, с другой стороны, на полях войны  легче  выявить
конструктивные недоделки боевых ракет...
     --  Решайтесь,--  сказал   Михаил   настойчиво.--   Кстати,   учебную
артиллерийскую бригаду можете забрать с собой. Разве этого мало?
     Николай сел в кресло, вытащил из ящика письменного стола чистый  лист
бумаги.
     -- Я напишу назначение. Возможностей у начальника  штаба  больше,  вы
это хорошо знаете. Здесь потеряете только уютный дом да высокие должности,
но вы не из  тех,  кто  цепляется  за  теплые  местечки...  Мне  правильно
говорили о вас?
     -- Я не знаю,-- ответил Засядько вежливо,-- что вам говорили обо мне.
     -- Только хорошее,-- заверил император.-- Настолько  хорошее,  что  я
уже усомнился: не служат ли они все в армии под вашим началом?
     Он захохотал, довольный. Михаил улыбнулся, жестом показал, что  тогда
и он должен быть засислен под командование Засядько.
     Засядько наклонил голову. Он понимал, что разговор окончен.
     В последний день  перед  отъездом  неожиданно  явился  Быховский.  Он
здорово постарел в Финляндии и приехал в Петербург на лечение от  подагры.
Долго рассматривал чертежи, опасливо обошел двухаршинную ракету.
     -- Упадок,-- сказал он, вздыхая.-- Развал.  После  того  как  надежды
многих рухнули вместе с тайными  обществами,  в  среде  интеллигенции  бог
знает  что  творится.  Одни  ударились  в  мистику,  другие  спрятались  в
раковины, отгородились от мира. Снова модным  стало  собирательство  книг.
Особенно по искусству, а также старинных.  Один  знакомый  коллекционирует
сборники сказок. Начитается на ночь, и кажется ему, что он и сам сказочный
богатырь, лично творит расправу над нехорошими людьми...  Бегут  из  этого
грязного, неустроенного мира в красивый, хотя -- увы! --  иллюзорный.  Вот
даже ты...
     -- Что я? -- спросил Засядько, не дождавшись продолжения.
     Быховский помялся, но, видимо, решив,  что  перед  другом  вилять  не
стоит, продолжил:
     -- Твои ракеты... Извини, разве это не уход  от  действительности?  Я
тебя знал железным  человеком.  Ты  никогда  не  увлекался  прожектами.  А
здесь... Иные миры! Надо же такое придумать. Это в наше время!
     Быховский несколько секунд молчал, кусая ногти. Потом заговорил вдруг
охрипшим голосом:
     -- Саша, я видел лицо этого мира... Был с миссией в Испании, и  перед
самым моим отъездом из Валенсии там состоялось обычнейшее аутодафе. И  это
в тысяча восемьсот двадцать пятом году после рождества Христова!  Человека
втащили на вязанку дров,  прочитали  молитву  и  --  подожгли  дрова!  Это
сделали весьма ученые люди, имеющие звания  магистров.  Собравшийся  народ
гоготал и обменивался впечатлениями, словно на ярмарке. А там, на  костре,
извивался в муках живой человек, который  осмелился  думать  не  так,  как
остальные. И это в просвещенной Испании, в самом центре  большого  города!
Саша, пока такие чудовищные вещи творятся на  земле,  о  каких  полетах  к
другим мирам можно мечтать? Всюду дикость, невежество, тупость!
     -- Хватает и этого,-- отозвался Засядько рассеянно. Он собирал вещи и
лишь краем уха слушал друга.-- Но когда людей вешают в столице  России,  в
просвещенном Петербурге, при  великом  стечении  народа  и  в  присутствии
государя императора -- лучше ли это?
     -- Ну, то преступники...
     -- Еще Екатерина, теперь  ее  можно  бы  называть  Великой,  отменила
смертную казнь вообще, как недостойную  просвещенных  народов...  А  казнь
через повешенья прямо на людной площади?
     -- Согласен,-- сказал Быховский.-- Хотя жечь людей все же  хуже,  чем
вешать. К тому же их жгли за то, что они -- колдуны! Представляешь?
     Засядько кивнул, затем его смуглое лицо словно бы осветилось изнутри:
     -- Во время наполеоновской  кампании  мне  довелось  познакомиться  с
одним поистине великим человеком. Он всего на четыре года старше меня,  но
в тот год его как раз избрали в члены парижской Академии  наук.  Мне  было
диковинно видеть человека, который среди крови, пожаров и резни занимается
теорией магнетизма. Он не  работал  на  Бонапарта,  ни  на  союзников,  он
работал на будущее. Я еще раньше познакомился  с  его  трудами  по  теории
вероятности  и  некоторыми  исследованиями  по  математическому   анализу.
Поэтому, узнав, с кем меня столкнула судьба, я снял перед ним шляпу.
     -- Победитель перед побежденным? -- спросил Быховский ехидно.
     -- В  ту  минуту  мы  не  были  врагами,  мы  не  служили  враждующим
императорам, мы поклонялись одному богу -- науке. Ее  законы  всесильны  и
вечны. Посмотри, вот его последняя работа.
     Быховский покосился  на  объемистый  трактат  на  французском  языке,
смущенно помялся. Знания, которые он получил в корпусе, давно выветрились.
Только и прочел на обложке: "Андре Мари Ампер. Теория  электродинамических
явлений, выведенная исключительно из опыта. Париж. 1826 г.".
     -- Что еще за электродинамические явления? -- спросил он.
     -- Вот-вот, "что еще за..." -- подхватил Засядько.-- Над ним  смеются
из-за какого-то электричества, надо мной -- из-за ракет. Не  смеются  лишь
над устроителями балов и аутодафе.
     Вечером  забежал  проститься   Остроградский,   молодой   талантливый
математик. Он был больше известен в Париже, где в тюрьме решил  труднейшую
задачу, поставленную парижской Академией наук десять  лет  тому.  Засядько
часто просматривал работы  земляка  в  рукописях,  радовался  оригинальным
решениям. И теперь, ознакомившись с расчетами, сказал уважительно:
     -- Красиво... Изящно и просто... Боюсь перехвалить, но ты,  по-моему,
одна из значительнейших фигур нашего времени!
     Остроградский смутился, попытался свести все к шутке:
     -- Самые значительные фигуры нашего времени -- это государь император
и его семья!
     Засядько не принял легкомысленного тона:
     -- Так считать  было  бы  смешно,  если  бы  не  было  грустно.  Ведь
большинство придерживается этого мнения. Чем заполнены газеты  и  журналы?
Короли, императоры, цари,  принцы,  герцоги...  Каждый  их  шаг  заносится
историками в летописи. Но время выявляет истинные  ценности.  Оказывается,
что в те же самые времена, когда воспевались цари,  жили  Гомер,  Пифагор,
Сократ, Диоген, Аристотель, Архимед, Леонардо, Галилей, Кеплер,  Ньютон...
А скажи, Михаил Васильевич, кто правил в их времена?
     Застигнутый  врасплох  Остроградский  молчал.  Засядько  тоже  хранил
молчание, давая математику время собраться с мыслями. Однако тот  виновато
развел руками:
     -- Каюсь, Александр Дмитриевич! Не могу вспомнить...

     Главным     начальником     всей      артиллерии      России      был
генерал-фельдцеймейстер. Эту  должность  обычно  занимал  один  из  членов
императорской фамилии,  и  она  носила  почетный  характер.  Настоящим  же
начальником     артиллерии     всегда     являлся     начальник      штаба
генерал-фельдцейхмейстера.  Должность  генерал-фельдцейхмейстера   занимал
великий  князь  Михаил,  который  армии  не  любил  и  не   вмешивался   в
распоряжения  начальника  штаба,  предоставив  ему  свободу   действий   и
возможность отдавать приказы от своего имени.
     Сначала Засядько провел  срочную  реорганизацию  артиллерии.  По  его
приказу были сняты с вооружения устаревшие  единороги,  верно  послужившие
еще Ивану Грозному при  осаде  Казани.  Новые  орудия,  отлитые  по  своим
чертежам, Засядько направлял во 2-ю армию, в которой когда-то был дежурным
генералом.  Этой  армии  первой  предстояло  вступить  в  бой   во   время
неизбежного столкновения с Турцией,  и  Засядько  хотел,  чтобы  она  была
оснащена на уровне лучших европейских армий.
     Одновременно  он  отдал  приказ  о  сформировании  в  русской   армии
постоянной ракетной роты. Ей было присвоено название "Ракетная рота N  1".
Командиром Засядько назначил подпоручика Андрея Балабуху,  сына  погибшего
друга и своего воспитанника еще с Артиллерийского училища.
     Балабуха принял назначение восторженно. Несмотря на юный возраст,  он
отлично понимал историческое значение нового вида оружия.
     -- Первая в армии ракетная  рота!  И  я  --  ее  командир!  Александр
Дмитриевич,  не  знаю,  как  доказать  вам,  что  буду  достоин   высокого
назначения!
     Многие воспитанники Артиллерийского училища, которых Засядько, будучи
директором, принимал неоперившимися кадетами, а выпускал  юными  соколами,
продолжали  смотреть  на  него   сыновними   глазами   и   обращались   по
имени-отчеству. Засядько не препятствовал нарушению субординации. Он любил
своих питомцев. В большинстве это были демократически настроенные офицеры,
в  которых  ему  удалось  зажечь  интерес  к  делу  и  воспитать   чувство
гражданского долга.
     -- Вот что, Андрей,-- сказал Засядько. Он часто  обращался  к  бывшим
ученикам  по  имени.--  Ты  получишь   новейшие   шестизарядные   ракетные
установки, а к ним -- полные боевые комплекты.  Сам  отбери  людей  и  как
можно тщательнее обучи всей премудрости ракетного дела. Помни,  что  здесь
нужно больше полагаться на разум, а у нас все еще полагаются на силушку.
     -- Сделаю! -- отчеканил Балабуха.
     --   Получишь   двадцать   три   ракетные   установки.    Семь    для
четырехдюймовых, по восемь для двух с половиной дюймов и двухдюймовых.
     -- А ракеты?
     -- Две тысячи, полагаю, хватит.
     Балабуха не ожидал такого богатства, но на всякий случай заметил:
     -- Александр Дмитриевич! Несколько дней стрельбы -- и мы останемся  с
пустыми руками.
     -- Стрелять нужно с толком.
     -- Но при скорострельности ваших установок...
     -- Все равно. Ракеты лучше ядер поражают цель, однако и стоят дороже.
     Он весело посмотрел на опустившего голову подпоручика и вдруг  сказал
в неожиданном приливе великодушия:
     -- Ладно! Дам еще тысячу.
     Балабуха недоверчиво поднял  голову.  На  его  широком  лице  застыла
нерешительность, белесые волосы растрепались и  торчали  во  все  стороны.
Голубые, как васильки, глаза смотрели выжидательно.
     -- Ей-богу, дам,-- подтвердил Засядько.-- Государь поставил  под  мою
руку все пороховые, оружейные и литейные заводы Российской империи.
     Балабуха потрясенно прошептал:
     -- Вот это да... Все заводы! Теперь с ракетами дело пойдет?
     Засядько кивком подтвердил нехитрую догадку подпоручика.
     -- Я уже распределил заказы на ракеты.  Иначе  ты  не  получил  бы  и
тысячи.
     -- А на каком заводе станут делать их?
     Засядько усмехнулся наивности вопроса.
     -- Ракеты -- слишком сложное устройство, чтобы их можно  было  делать
на одном, пусть даже самом крупном заводе. Пришлось распределить заказы по
всей империи.
     -- Как здорово!
     -- Да? Двух директоров снял, а третьего едва не упек  в  солдаты.  Не
желал осваивать ново