ается
щекотливое положеньице. Государь наградил вас такой же  шпагой,  когда  вы
были всего-навсего капитаном...
     -- Было такое,-- подтвердил Засядько.-- Вот она, эта шпага!
     Заале с завистью покосился  на  золотое  оружие,  уважительно  тронул
пальцами затейливо украшенный эфес.
     -- Вот видите,-- продолжал он,-- а ведь вам не было еще и сорока...
     -- Едва исполнилось тридцать! -- Засядько уже все понял, и ему  стало
весело.--  Хорошо,--  согласился  он.--  Хоть  высплюсь.  Утром  мой  полк
перебрасывают  на  перехват  авангардным  частям   Мюрата.   А   церемонии
награждения мне не в диковинку.
     Он  допил  шампанское,  проводил  осчастливленного  штабника,  лег  в
постель и мгновенно уснул здоровым крепким сном.

     В январе русские войска переправились через Неман. Пруссия,  наконец,
решилась  выступить  против  Франции,  вся  прусская  армия  стала  отныне
подчиняться русскому командованию.
     Австрии нужно было несколько недель, чтобы закончить приготовления  к
военным действиям. Наполеон, взбешенный готовящимся предательством, кричал
и топал ногами на австрийского министра иностранных  дел  Меттерниха:  "Вы
хотите войны -- хорошо же, будем драться. Я назначаю вам свидание в  Вене.
Сколько вас, союзников? Четверо, пятеро, шестеро? Двадцать? Чем больше вас
будет,  тем  я  буду  спокойнее".--  "Мир  и  война,--   холодно   ответил
Меттерних,-- в руках вашего величества. Сегодня вы  еще  можете  заключить
мир; завтра, возможно, будет уже поздно..." -- "Чего  от  меня  хотят?  --
закричал Наполеон.-- Чтобы я покрыл себя позором? Никогда! Ваши  государи,
рожденные на троне, могут двадцать раз возвращаться  побежденными  в  свои
столицы. Я этого не могу, потому что вышел из низов!"
     Австрия объявила о своем вступлении в войну. Теперь  уже  вся  Европа
двинулась  против  Наполеона.  Три  огромные  армии  хорошо  обученных   и
экипированных солдат численностью свыше миллиона начали новую кампанию. Во
главе коалиции  был  поставлен  талантливый  полководец,  бывший  соратник
Наполеона,  маршал  Бернадот,  перешедший  на   сторону   союзников.   Для
командования войсками был вызван из Америки другой талантливый полководец,
тоже бывший соратник  и  друг  Наполеона,  маршал  Моро.  Генерал  Жомини,
изменивший Наполеону после битвы при Бауцене, теперь состоял в генеральном
штабе союзников и доставлял Александру I планы передвижения войск.
     Осенняя кампания началась в конце августа битвой за Дрезден. Наполеон
нанес ощутимое поражение союзникам, захватив в плен  15  тысяч  человек  и
сорок орудий.
     Засядько,  чей  полк  был  потрепан  особенно  сильно,   отступал   в
арьергарде и был свидетелем драматического зрелища: несколько  французских
ядер обрушились на главный штаб императора Александра I, разрушили  стены,
обвалили крышу. Жомини выскочил из помещения, ругаясь по-немецки  и  грозя
кулаком в  сторону  наступающих  французских  колонн.  Александр  I  вышел
довольно спокойно, отряхнул пыль, тщательно обобрал с рукава нити паутины.
Он понимал, что на него устремлены десятки глаз, и  старался  держаться  с
достоинством.
     Затем из штаба выскочил побледневший адъютант и закричал:
     -- Моро ранен! Помогите!
     Засядько  кивнул  солдатам  и   вбежал   в   разрушенное   помещение.
Прославленный маршал лежал на полу. Ноги его были в крови, лицо  покрылось
восковой бледностью. Несколько лет назад от такой  же  раны  погиб  лучший
маршал Франции и самый талантливый полководец  Бонапарта  Ланн:  ему  тоже
ядром раздробило оба колена.
     И вдруг неустрашимый Моро заплакал. Засядько стало не по себе,  когда
он понял, что маршал сказал сквозь слезы: "Как мне,  Моро,  умереть  среди
врагов Франции от французского ядра!"
     Солдаты подхватили раненого и осторожно вынесли  из  штаба.  Засядько
велел спешно доставить маршала в лазарет, а сам  бросился  догонять  полк.
Пять дней спустя он узнал, что маршалу в тот же день пришлось  отнять  обе
ноги. Он перенес операцию с необычайным мужеством,  но  через  четыре  дня
умер. И до последней минуты не  переставал  проклинать  себя,  что  воевал
против любимой Франции.
     При осаде  крепости  Торн  Засядько  вызвали  в  генеральный  штаб  и
предложили  взять  на  себя  ответственную  миссию  парламентера,  а  если
понадобится, то и заложника.
     -- Но для этой роли у вас  столько  штабных  исполнителей,--  заметил
пораженный Александр,-- а я боевой офицер...
     -- Не скромничайте,-- ответил недавно  назначенный  главнокомандующий
русскими войсками, в котором Засядько с радостью узнал Барклая-де-Толли,--
о вас идет по армии слава не только как о боевом офицере...
     Засядько насторожился. Неожиданности ему были ни к чему. Он  старался
быть в армии только военным, разумеется, хорошим военным. А  все,  что  не
относится к военному искусству, могло лишь повредить его репутации.
     Барклай, очевидно, понял сомнения полководца.
     -- О вас говорят,-- сказал он  успокоительно,--  как  о  превосходном
артиллерийском инженере, а также как о превосходном организаторе. Ваш полк
всегда отличается повышенной  боеспособностью,  он  лучше  других  снабжен
амуницией, боеприпасами и провиантом. Все это  я  отношу  исключительно  в
счет ваших заслуг. Но дело не только в этом.  Военный  парламентер  должен
обладать еще целым рядом исключительных  качеств.  Он  должен  быть  умен,
тактичен, сообразителен, тверд, отважен и одновременно осмотрителен...  Да
что там перечислять, далеко  не  каждый  может  отправиться  во  вражескую
крепость на переговоры. Я долго  перебирал  офицеров,  но  ни  на  ком  не
остановился. Спросил генералов -- они единодушно назвали вас, хотя кое-кто
вас здесь и недолюбливает. Признаться, меня удивило их мнение. Я знал  вас
лишь как отчаянного храбреца, а вы, оказывается, еще и дипломат?
     -- Я за собой такого не замечал,-- признался Засядько.
     Барклай с интересом смотрел в открытое лицо полковника.
     -- Я верю своим генералам. Беретесь?
     -- Разве я могу отказаться?
     -- Это не приказ. Дело сугубо добровольное.
     -- Сочту за честь! -- ответил Засядько.
     -- Тогда с богом. Подробные инструкции вам ни к чему. Добейтесь сдачи
крепости на любых условиях.  На  любых!  Мы  не  можем  двигаться  дальше,
оставляя у себя в тылу сильный гарнизон.
     Барклай обнял Засядько за плечи и так проводил до дверей.

     Александр слез с коня и взял из рук  сопровождавшего  поручика  белый
флаг. Поручик почтительно перехватил повод.
     -- Отправляйтесь назад,-- приказал Засядько.
     Он был при всех орденах и  регалиях.  Правая  рука  лежала  на  эфесе
золотой  шпаги.  Глубоко  вздохнув,  Александр   пошел   вперед.   Громада
крепостных  стен  надвигалась  все  ближе,  уже  слышана  была  перекличка
часовых. Возле ворот его  встретил  офицер  в  чине  полковника.  "Равного
выслали",-- отметил Засядько одобрительно.
     Ему завязали глаза.  Тяжелые  ворота  заскрипели  и  отворились,  его
повели в крепость. Полчаса петляли по  многочисленным  переходам,  явно  с
целью запутать русского офицера.
     Засядько  усмехался.  Несмотря  на  повязку,  закрывавшую  глаза,  он
запомнил весь путь,  повороты,  подъемы  и  спуски.  При  желании  мог  бы
набросать подробный маршрут.
     Его привели в большую комнату, где уже собрались высшие  офицеры.  За
столом восседал сухощавый человек в генеральском мундире.  Лицо  его  было
покрыто большими коричневыми пятнами. Такие следы остаются после  сильного
и длительного  обмораживания.  "Побывал  в  России",--  отметил  про  себя
Александр.
     -- Полковник Засядько,-- отрекомендовался он.-- Послан  парламентером
от имени русского командования к коменданту крепости.
     -- Я комендант,-- ответил, вставая, человек с коричневыми пятнами  на
лице,-- генерал Мавильон. Что вам угодно?
     --  Имею  честь  предложить  от  имени  союзного  командования  сдачу
крепости,-- ответил Засядько.
     -- Почему бы вам не взять ее штурмом или осадой? -- спросил  Мавильон
иронически.
     --  Двадцатого  марта  мы  взяли  Люненбург,--  ответил   Засядько,--
двадцать второго -- Лейпциг...
     -- Торн -- не Лейпциг,-- прервал его Мавильон.-- Лейпциг -- город,  а
Торн -- крепость. Надеюсь, вы уже заметили разницу?
     По рядам офицеров пробежал одобрительный ропот.
     -- Я только вчера прибыл сюда со своим полком,-- ответил  Засядько.--
Что здесь делала армия, не знаю.  Но  вчера  вечером  я  велел  расставить
батареи по своей схеме. Если через семь часов  не  получим  ответ,  орудия
начнут обстрел.
     --  Нас  обстреливают  уже  несколько  месяцев,--  ответил  Мавильон,
нахмурившись.-- И за это время ваши войска не продвинулись ни на  шаг.  Вы
очень самоуверенны, полковник. Это лишь нашему императору однажды  удалось
при помощи  иной  расстановки  орудий  принудить  Тулон  к  сдаче!  --  Он
повернулся к офицерам: -- Парламентера взять и отвести в каземат.  Там  он
лучше убедиться в прочности наших стен.
     -- Через семь часов орудия начнут обстрел,-- предупредил Александр.
     Мавильон  молча  махнул  рукой,  приказывая  выполнять  распоряжение.
Засядько, пожав плечами, направился к  двери.  Конвой  препроводил  его  в
нижние этажи крепости, оттуда повели через двор к помещению каземата.
     Александр шел, заложив руки за спину, поднял голову к  небу,  щурился
от яркого солнца. Лето было в разгаре, в  синеве  верещали  мелкие  птахи,
похожие на жаворонков. День был жаркий, а он был среди противника, и он  с
удовольствием расстегнул не только мундир, но и рубашку, подставив широкую
грудь знойным солнечным лучам.
     Внезапно он услышал испуганный возглас. Из боковой двери вышла полная
женщина с усталым лицом, рядом с ней  как  вопросительный  знак  вышагивал
высокий костлявый мужчина. За их спинами мелькнуло белое женское платье.
     -- Саша!.. Господи, вы в плену?
     Александр дернулся, остановился. Сзади в спину уперлись два штыка, но
он игнорировал их, потрясенно  всматривался  в  некогда  прекрасное,  ныне
поблекшее лицо. Рядом с Кэт стоял барон Грессер, исхудавший и постаревший,
с желтым нездоровым лицом, сморщенным как у печеной картошки  ртом.  Глаза
его блеснули радостью.
     -- Вы... в плену?
     Из-за спины Кэт вышла самая прелестная  девушка...  или  девочка  лет
двенадцати-четырнадцати, какую только Александр видел. А к  этому  времени
уже повидал мир, сейчас даже губы пересохли, он не ожидал, что Господь Бог
в состоянии создать такое совершенство. Очень юная, очаровательно  нежная,
она встревоженно смотрела на него огромными сказочно красивыми глазами.
     Он не успел открыть рот, как она бросилась к нему, обхватила за  шею,
горячо поцеловала. Штыки сразу перестали рвать ему мундир. Наверняка  даже
немцы  не  могли  бы  препятствовать  такой  девушке.  А  что  говорить  о
французских кирасирах?
     -- Александр...-- сказала она, обнимая его обеими  руками  за  шею,--
Александр Васильевич?
     -- Александр Дмитриевич,-- поправил  он.--  Я  знаю  вас,  прекрасное
существо?
     Она смотрела на него счастливыми и одновременно смущенными глазами: И
только сейчас он заметил у нее на прелестной  лебединой  шее  изумительный
медальон, который сразу узнал. Рубины только подчеркивали цвет ее  губ,  а
бриллианты блестели как ее прекрасные глаза.
     -- Меня зовут Оля. Вы дважды... нет, трижды спасали меня!  Дважды  из
рук разбойников, затем -- от турок.
     Александр пробормотал пораженно:
     -- Господи, как время летит...
     -- Не для вас,-- возразила она.-- Вы не изменились  ни  на  капельку!
Наверное, у вас такая обветренная кожа, что ни одной морщинки...
     Барон Грессер сказал сдавленным злом голосом:
     -- Оля, прекрати.
     Она  сделала  вид,  что  не  слышит,  говорила  торопливо,  продолжая
обнимать его за шею:
     -- Вы всегда были моим героем. Я собирала газеты, где писали о вас. Я
многое знаю о вас...
     -- Прекрати,-- прорычал Грессер.
     А Кэт сказала настойчиво:
     -- Оля, ты ведешь себя непристойно.
     Ее руки разомкнулись, пальцы в последнем прощании скользнули  по  его
груди. Он ощутил, как кончики пальцев  задели  волосы  на  его  обнаженной
груди, там словно обсыпало огненными искрами.
     Барон ухватил дочь  за  плечи,  но  прежде  чем  успел  оттащить  ее,
внезапно подошел молодой французский офицер схватил девушку  за  руку  так
грубо, что она вскрикнула. В глазах блеснул гнев:
     -- Как вы смеете?
     -- Мы все смеем,-- завил он нагло. Его выпуклые глаза уставились в ее
лицо.-- Это наш гарнизон, а это наш пленник! И общаться с ним запрещено.
     Засядько рванулся, наткнулся грудью на штыки. Крикнул взбешенно:
     -- Тварь! Я убью тебя.
     Офицер пренебрежительно отмахнулся:
     -- Уведите монгола.
     Барон Грессер и Кэт  ухватили  Олю,  оттащили.  Она  оглядывалась  на
Засядько, в ее глазах было отчаяние  и  мольба.  Он  ощутил  как  с  боков
уперлись штыки, отступил, пошел к дверям подвала. На пороге обернулся:
     -- Твое имя, трус?
     Офицер побагровел, крикнул:
     -- Увести и держать без  ужина!  И  скажите  этому  тунгусу,  что  я,
благородный де Артаньяк из Гасконии, родственник королей,  не  унижусь  до
перебранки с каким-то башкиром!
     -- Артаньяк,-- сказал Засядько страшным голосом,-- завтра ты умрешь.
     Он переступил порог подземной тюрьмы,  но  солнечный  свет  для  него
померк раньше, чем переступил порог сырого и темного подвала.  Он  померк,
когда от него оторвали этого удивительно солнечного ребенка.
     В глазах кирасиров был откровенный восторг. Один сказал потрясенно:
     -- Я даже не знал, что такие есть на свете!
     -- Да еще в дикой Германии,-- хмыкнул второй пораженно.
     -- Она русская,-- возразил первый.
     -- Не может быть,-- запротестовал второй.-- Русские все  должны  быть
вот такие...
     Не выпуская ружья, он  приложил  пальцы  к  глазам,  оттянув  веки  в
стороны и надул щеки, стараясь выпятить скулы.
     Засядько засмеялся,  спустился  по  сырым  ступенькам.  Сзади  тяжело
лязгнула дверь, загремели засовы.
     Сколько ей теперь, подумал он невольно. Выглядит взрослее, но  ей  не
может быть больше, чем двенадцать или даже одиннадцать лет!  Или  все-таки
может?

     Глава 24

     Подвал был сырой, мрачный. Тяжелые каменные  плиты  поросли  мхом.  В
древности этот рыцарский замок был гнездом баронов-разбойников, сейчас  же
в цивилизованные времена людьми заняты только верхние  поверхи,  или,  как
теперь все чаще говорят, этажи.
     Поверх каменного ложа был брошен матрас,  набитый  соломой.  Засядько
сразу лег, надо воспользоваться случаем и поспать, прошлые две ночи  почти
не сомкнул глаз...
     Он провалился в сон сразу, глубокий и мощный, как могут спать  только
очень здоровые люди. Вверху ломал голову Мавильон, рядом бродили  призраки
и потрясали цепями, завывали дурными голосами, вдали прогрохотала  тяжелая
пушка, но он спал без задних ног. Расслабившись, в  глубоком  сне,  пальцы
подрагивали... Правда, и во сне они касались  того  места  на  поясе,  где
остались пустые ножны.
     Дверь заскрипела, лязгнул ключ. В ярком дверном проеме  возникли  три
силуэта. Мгновенно проснувшись, он не сразу вычленил  среди  них  женский.
Двое других были солдаты с примкнутыми штыками.
     Женщина спустилась по ступенькам, и когда вышла из  бьющего  в  глаза
солнечного света, Александр узнал тоненькую фигурку Олю. В  ее  руках  был
поднос с тарелками, накрытыми салфетками. Тесный каземат сразу  наполнился
запахом печеной птицы, ароматом трав, перца.
     Она опустила поднос на единственный колченогий стол, ее  ясные  глаза
отыскали его изумленное лицо:
     -- Я знаю, мужчины любят есть жареное мясо.
     -- Много ты знаешь,-- удивился Александр.-- Как тебя пустили? Или это
Мавильон послал?
     -- Нет, я сама тайком. Мавильон не  знает,  как  и  мои  родители.  А
солдат я упросила. Французы все такие галантные, до смешного!
     Он подвинул к себе поднос, сбросил салфетки. Дичь  была  приготовлена
на славу, жареная корочка лопалась от распирающего  ее  сочного  мяса.  Он
разорвал ее пополам, и, обжигаясь, начал с аппетитом есть, предоставив  ей
наблюдать с интересом. Ребенок, напомнил себе, любопытный  ребенок.  Герой
из детский снов попал в плен, брошен в темный каземат. Как  не  придти  на
помощь?
     -- Я узнала,-- сказала она важно,-- вы не пленник. Вы явились сами!
     -- Разочарована? -- спросил он с набитым ртом.
     Она вздохнула:
     -- Еще как. Я надеялась, что буду спасать вас, Александр Дмитриевич.
     Он отмахнулся:
     -- Неблагодарное дело. Не занимайся.
     -- Почему?
     -- Хлопотно. Спасешь меня, а потом?
     Она кивнула, ее глаза смеялись:
     -- Да, я вспоминаю рассказ бабушки о плененной  принцессе...  Которую
спасает принц, а потом на ней женится.
     Он  покосился  на  открытую  дверь.  Оба  кирасира  стояли  на   фоне
темнеющего к вечеру неба. Вряд ли слышат каждое  слово,  но  за  пленником
следят, тут промаху не дадут.
     Он  продолжал  разрывать   руками   мясо,   ел   быстро,   жадно,   с
удовольствием. Ее глаза дважды скользнули по его  волосатой  груди,  белая
рубашка по привычке была распахнута почти до пояса, а  мундир  он  снял  и
положил под голову. На ее щеках выступил румянец.
     Она искоса посматривала на его чеканные черты лица, суровые и четкие,
словно выкованные из меди. В  этом  человеке  было  намного  большее,  чем
спаситель ее и родителей. Он был красив как демон, но  она  видела  в  нем
сгусток воли, и в ее внутреннем зрении он казался ей похожим на обнаженный
клинок. Даже здесь, в каземате, он был опасен, вряд  ли  его  удержат  эти
стены, если он сам не пожелал бы остаться здесь! В нем чувствовались  сила
и натиск, звериная мощь и нечеловеческая живучесть.
     Невероятная  выживаемость,  которая  сохранила  его  в   бесчисленных
битвах, оставила его в том же теле,  в  каком  он  и  начинал  службу.  Он
остался все так же молод, каким она увидела его впервые. А ее отец  быстро
старел, мать же, оставаясь со сравнительно свежим лицом, сильно пополнела.
Лишь на его обветренном лице, которое хлестали ветры трех морей,  не  было
ни малейшей  морщинки.  Он  мерз  в  снегах,  преследуя  армию  Наполеона,
голодал, сам ел конину, но и эти лишения не оставили следа ни на худощавом
молодом лице, ни на жилистом мускулистом  теле,  которое  больше  пристало
цирковому атлету, чем благородному дворянину
     -- Как вы оказались здесь? -- спросил он.
     -- У папы плохо с  легкими,  врачи  посоветовали  воду  Баден-Бадена,
затем здешние источники... И вообще покой, тишину.
     Он хмыкнул, ел молча, затем засмеялся:
     -- Во всем мире  нет  более  тихой  страны,  чем  Россия!  Ни  одного
выстрела, никаких разбоев, даже смертная казнь за  ненадобностью  отменена
еще императрицей, будь земля ей пухом. А минеральные  источники  в  России
есть на все болезни. Даже на те, которых еще не придумали!
     Она глубоко по-детски вздохнула:
     -- Русь мне только снится. Подумать только, я родилась в Италии, жила
в Греции, на Мальте, в Венеции, теперь вот в этих  германских  княжествах,
которым потеряла счет... а в России еще не была! Она кажется  мне  страной
таинственных сказок.
     -- Этого хватает,-- согласился он. Его  крепкие  зубы  крушили  полые
кости, изнутри  брызгал  пахучий  и  еще  горячий  мозговой  сок.--  Здесь
собираетесь жить?
     Она вздрогнула:
     -- С пруссаками? Они такие грубые. Нет, мы уедем дальше во Францию. В
Париж.
     -- Париж... Гм... Он хорош, пока по его мостовым не прогремят  копыта
нашей конницы. Я не имею в виду драгун или кирасир.
     Она ахнула, отшатнулась:
     -- Казаков?
     Он смотрел с жестокой улыбкой. Потом сказал мягко:
     -- Ребенок, тебе пора. Родители хватятся, выдерут.
     -- Меня никогда не драли! -- возмутилась она.
     Он покачал головой:
     -- В самом деле?