о  время
этого адского похода?  Молитву  пречистой  деве  Марии?  Или  имя  любимой
девушки?
     Засядько шагал широко, но не поспешно -- экономил силы. Он  напоминал
скалу, о  которую  разбиваются  океанские  волны.  Казалось,  дорога  сама
стелется ему под ноги. Время от  времени  он  оглядывался,  покрикивал  на
отстающих и снова шел вперед, суровый и непоколебимый. А  губы  его  опять
шевельнулись.
     -- Александр! -- окликнул Лякумович и не узнал  собственного  голоса:
послышался какой-то мышиный писк.-- Александр, что ты там шепчешь?
     Засядько, не удивившись вопросу, молча протянул  левую  руку  ладонью
кверху.  За  широким  обшлагом  рукава  прятался  плотный  листок  бумаги.
Лякумович присмотрелся, но ничего не мог сообразить.  Там  было  несколько
фраз, и все на незнакомом языке.
     -- Не понял,-- признался Лякумович.
     -- Английский,-- ответил Засядько коротко.
     -- Все равно не понял. Что ты делаешь?
     -- Учу,-- ответил железный капитан.
     Голос его был звучный и  хрипловатый,  как  боевая  труба.  Лякумович
оторопел от неожиданности. Он видел, что Засядько не шутит, но все равно в
его сознании не укладывалось, что во время такого  изнурительного  похода,
когда все силы брошены на выживание, нашелся человек, выписавший на листок
бумаги английские слова, и теперь зубрит их по дороге, ни минуты не  теряя
даром.
     --  Мне  недостаточно  знания  только  французского,  итальянского  и
немецкого языков,-- терпеливо объяснил Засядько, видя смятение поручика.--
Вместо того, чтобы преподавать  в  корпусе  латинский  и  древнегреческий,
лучше бы ввели в программу еще два живых языка. Мертвым --  вечный  покой,
живым -- жизнь...
     -- Господи! -- вскричал он потрясенно.-- Я думал, ты сочиняешь письмо
своей пассии...
     -- У меня нет пассии,-- усмехнулся Засядько.--  Есть  невеста.  Самая
красивая на всем белом свете. И  она  ждет.  Когда  я  вернусь,  мы  сразу
поженимся.
     -- Когда или если?
     -- Когда,-- непреклонно сказал Засядько.-- А письма ее вот...
     Он показал другой рукав, где из-за обшлага тоже  выглядывал  потертый
листок бумаги.
     Но Лякумович почти не слушал. Какой же величайшей  силой  воли  нужно
обладать, чтобы на краю пропасти все так же жадно стремиться к знаниям!
     Не успел додумать эту мысль, как  вдруг  впереди  и  сверху  раздался
страшный грохот. И сразу же чья-то сильная рука бесцеремонно схватила  его
за воротник, рванула в сторону. Лякумович ощутил, что его ноги  отделяются
от земли. Несколько метров он пролетел по  воздуху,  больно  ударился  при
падении о камни. На голову посыпалась снежная пыль, в полуметре пронеслась
груда камней, из которых самый маленький  был  с  пушечное  ядро,  а  иные
превосходили по размерам откормленного быка.
     -- The mоuntain avalanche,-- послышался невеселый голос капитана.
     -- Что? -- спросил ошеломленный поручик.
     -- Горная лавина,-- перевел Засядько.-- Если я правильно произнес.  У
этих англичан, оказывается,  написано  по-немецки,  а  поизносится  не  то
по-старофранцузски, не то еще как...
     Лякумович влюбленно глядел на друга, спасшего ему жизнь. Но  Засядько
тут же вернул его к жесткой действительности.
     -- Посмотри за  колонной.  Эта  лавина  наверняка  унесла  нескольких
человек из нашего батальона...
     Они вместе с солдатами впряглись  в  постромки  и  тащили  орудия  по
обледенелым горным тропинкам. Шел снег, дорожка над пропастью стала совсем
скользкой и почти  непроходимой.  Иногда  Засядько  становился  свидетелем
того, как впереди срывались и падали в ущелья орудия вместе с тащившими их
гренадерами. Он стискивал зубы и удваивал усилия. Грохот обвалов,  ледяной
ветер, вьюга... А он все тащил и  тащил...  Потом,  уже  в  России,  вдруг
просыпался в холодном поту среди ночи,  потому  что  и  во  сне  тащил  на
собственных плечах гаубицы.
     И все-таки почти половина артиллерии была  спасена.  Армия  вышла  из
окружения, хотя из двадцати одной тысячи храбрецов осталось в живых  менее
пятнадцати тысяч. На этом закончился Швейцарский поход. Теперь о вторжении
во Францию нечего было и мечтать. Изнуренная армия нуждалась в  длительном
отдыхе.
     На этот раз мостовые Парижа не услышали леденящего душу цокота  копыт
казацких коней!
     На этот раз.

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 13

     Едва армия вернулась в Россию, Александр как на  крыльях  помчался  в
Херсон. На перекладных, доплачивая  за  скорость,  правдами  и  неправдами
меняя коней на тех,  которые  держали  для  передачи  царских  указов,  он
добрался до Херсона.
     Город  был   все   тот   же,   только   показался   намного   меньше,
провинциальнее. Даже люди бродили сонные как  мухи,  не  в  пример  бойким
москвичам или деловым петербуржцам. Здесь жили так,  словно  на  свете  не
было ни Италии, ни Швейцарии. Их мир был здесь, а за пределами  Херсонщины
белый свет уже заканчивался.
     Он заплатил  извозчику,  соскочил  на  землю  и  побежал  по  широким
мраморным ступеням вверх к заветной  двери.  Стучать  долго  не  пришлось,
двери распахнулись, едва он коснулся пальцами тяжелой резной рукояти.
     Привратник всмотрелся, отшатнулся.  Александр  широко  улыбнулся,  он
понимал его  удивление.  Уходил  отсюда  подпоручиком,  зеленым  юнцом,  а
вернулся закаленным воином, капитаном гвардии. На  нем  остался  отпечаток
дальних переходов, перевалов через  Альпы,  боев  за  Мантую,  Требию,  за
множество городов Италии.
     -- Доложи, что прибыл капитан гвардии Александр Засядько,-- велел  он
весело.
     Привратник ошеломленно пропустил его в прихожую, еще более роскошную,
чем в тот день, когда  видел  ее  в  последний  раз.  Появился  дворецкий.
Привратник сказал, заикаясь:
     -- Вот господин... велит... доложить о себе...
     Дворецкий учтиво поклонился:
     -- Как прикажете доложить? И по какому поводу?
     Александр засмеялся:
     -- Александр Засядько явился получить то, что ему причитается. Так  и
доложи.
     Дворецкий удалился, хмурясь и оглядываясь. На его лице было сомнение.
Вряд ли могущественнейший князь мог быть кому-то должен. И уж наверняка не
простому армейскому офицеру! Александр прошелся взад-вперед  по  гостиной,
полюбовался картинами, князь знает толк в живописи, отбирал  умело,  денег
не жалел. А вот мебель и ковры чересчур, здесь  влияние  княгини.  Богато,
кричаще, чересчур пышно. Как-то не чувствуется руки Кэт...
     Его сердце забилось чаще. Сейчас она сбежит по лестнице,  бросится  в
его объятия. Надо будет отступить на шаг, хоть и  легка  как  мотылек,  но
после такой долгой разлуки просто собьет с ног.
     Ждать пришлось на удивление долго.  Начал  тревожиться,  не  понимал,
почему стало так тихо. Не вернулся дворецкий с его неизменным "Вас  сейчас
примут" или "Его  Светлость  просят  подождать  десять  минут".  Простучал
дробный перестук башмаков, потом снова все стихло. Гулко  бухнула  далекая
дверь. Послышались взволнованные голоса, снова захлопали двери.
     Александр, похолодев, повернулся к парадной двери и ждал.  Еще  через
несколько мучительно долгих минут появился  князь.  За  эти  два  года  он
погрузнел,  двигался  медленно,  лицо  обрюзгло.  Он   молча   подошел   к
Александру, вгляделся, так же молча обнял.  Александр  вдруг  ощутил,  что
обнимает старого и больного человека.
     Он подвел князя к креслу. Князь  кивнул,  и  Александр  опустился  на
сидение напротив. Князь посмотрел долгим взглядом, вздохнул:
     -- Ты знаешь, пришел слух, что ты погиб.
     -- Как? -- подпрыгнул Александр.
     -- Из Генерального штаба.
     Александр пробормотал недоверчиво:
     -- Я слишком незначительная величина, чтобы мое  имя  было  предметом
разговоров в Генеральном штабе.
     Он  прикусил  язык.  По  слухам,  в  Генеральном  штабе   пристроился
Васильев, который сбежал от него в Мантуе. Этот интриган  мог  знать,  что
князь собирает сведения об Итальянском походе, и даже  знать,  почему  это
делает. Потому и запустил такую ложь...
     -- Значит,-- сказал он с некоторым напряжением,--  буду  жить  долго.
Ваше Сиятельство, теперь я полностью в вашем распоряжении.  И  я  готов  к
бракосочетанию в любой день, который вы соблаговолите назвать.
     Князь вздохнул снова, тяжело, словно вез  телегу  с  бревнами.  Глаза
отвел, не мог смотреть в чистое честное лицо:
     -- Саша... Этот слух о вашей  смерти  был  для  нас  тяжелым  ударом.
Особенно для Кэт.
     -- Что с ней? -- встревожился Александр.
     -- Она...
     Князь умолк, говорить ему было почему-то  трудно.  Александр  спросил
требовательно:
     -- Что с нею?
     -- Саша, она не смогла тебя дождаться.
     Словно айсберг обрушился  ему  на  голову  и  плечи.  Сердце  сковало
холодом. Но губы шевельнулись, едва-едва повинуясь  его  воле,  он  сказал
сдавленным голосом:
     -- Все равно не понимаю... Был слух о  моей  гибели.  Ладно.  Но  все
равно она обещала дождаться возвращение нашей армии. И все стало бы  ясно,
кто жив, а кто... нет.
     Князь сказал убитым голосом:
     -- Саша, она была слишком убита горем.
     -- Но она должна была дождаться!
     -- Были слухи... достоверно подтвержденные из столицы, что  армия  не
вернется в Российскую империю. Пойдет на Париж. Если уцелеет, то останется
гарнизонами по городам Франции.
     -- Но так не случилось!
     -- Она... не такая сильная, как ты ждешь. На беду она пошла в меня, а
не в матушку. Та сильнее, многое выдержала, многое тянула  на  себе.  А  я
всегда был слабее... Два месяца тому наше Кэт вышла замуж.
     Митр потемнел в глазах Александра. В черноте заплясали огненные мухи.
Словно сквозь толстую стену он услышал далекий голос князя:
     -- Ей было тяжко, она жаждала утешения. И он... ей его дал.
     Темнота ушла, он снова видел лицо князя. Теперь во  всей  беспощадной
ясности, видел каждую морщинку, капли пота на лбу, усталые складки у  рта.
Только глаз все не мог разглядеть, князь упорно не смотрел ему в глаза.
     Внезапно Александр понял с ужасающей ясностью кто предложил  утешение
его невесте. И кто ей дал. Кто взял в жены, кто повел на свое брачное ложе
женщину, предназначенную ему.
     Скрипнув зубами, он поднялся на внезапно одеревеневшие ноги.  Хриплым
от боли голосом сказал:
     -- Простите... Мне надо уйти. Мне сейчас очень плохо.
     Князь предложил дрогнувшим голосом:
     -- Я дам коляску и пошлю проводить тебя?
     -- Нет,-- ответил он резко,  едва  не  сорвавшись  на  крик.--  Пусть
никто, кому дорога жизнь, не приближается ко мне! Сохрани небо  того,  кто
попадется навстречу!

     Он пустил коня галопом  мимо  дома  офицерского  собрания.  Наверняка
захотят устроить в его честь грандиозную попойку с  цыганами,  плясками  и
дешевыми девками. Гарнизонным только дай повод, да и грустно будет увидеть
полковника не столько постаревшего как наверняка спившегося еще больше.
     Внезапно издали  донесся  крик.  От  толпы  добротно  одетых  мужиков
отделился грузный человек, призывно махал руками. Засядько придержал коня,
в душе взыграла злобная радость. Управитель имения  Мещерского!  Мерзавца,
который сумел добиться если не сердца, то хотя бы руки его Кэт...
     Сейчас он отыграется  за  все.  Слепая  злоба  затмила  рассудок.  Он
направил коня на мужика, правая ладонь хлопнула по эфесу сабли.
     --  Стой,  сумасшедший!  --  заорал  мужик  всполошенно.--  Ты  чего,
зверь!.. Я не служу у него больше!
     Засядько смотрел на него  сквозь  красную  пелену  в  глазах.  Ярость
требовала броситься на врага, рвать на куски, убивать, разбрасывать  куски
теплого кричащего мяса.
     -- Где Мещерский?
     -- Дома, где ж исчо! -- крикнул мужик, уворачиваясь от налезающего на
него коня.-- Да ты чего?
     Засядько поднял коня на дыбы, повернул,  тот  сделал  два  гигантских
прыжка, и тут до затуманенного сознания дошло, что крикнул вслед мужик.
     Он развернул коня, заорал бешено:
     -- Что? Что ты сказал?
     -- Зачем тебе Мещерский? -- повторил мужик, отступая  перед  конем.--
Он так и не сумел получить то сладкое яблочко, к которому так  карабкался!
С горя запил, недавно в одну дуэль влез, хотя кроме  вилки  ничо  в  руках
держать не умеет... Теперь ему лечат дырку в животе, а она не зарастает...
     -- Княжна,-- повторил Засядько тупо.-- Княжна... Она не за Мещерским?
     -- Говорю же, нет!
     -- Он так и не сумел,-- допытывался Засядько,-- он так и не  сумел...
Но кто же тогда... Грессер?
     Мужик  кивнул,  и  Засядько  увидел,  что   глаза   медведя   блестят
сочувствием:
     -- Грессер торчал у них в доме как проклятый! Отказать ему не  могли,
не было повода. Он тоже  голубых  кровей,  фон  барон...  И  когда  пришло
известие о вашей гибели... Я сам видел на гербовой бумаге и с печатями, то
утешал ее он, а не мой хозяин.
     -- А что случилось с твоим хозяином? -- потребовал Засядько.  В  душе
была буря.-- Он тоже хотел...
     -- Может быть он как-то и помог с таким письмом,-- ответил мужик,  он
пожал плечами,-- да только все повернулось против  него  же.  Грессера  он
ненавидел больше, чем вас. Вы новый, а с Грессерами род Мещерских воюет на
этих землях уже лет сто. И теперь мой хозяин как с цепи сорвался! Народ от
него начал разбегаться... Он тронулся умом навроде. Только не по-тихому, а
вот-вот покусает. Я тоже ушел, сколько можно терпеть  несправедливости?  Я
служил верой-правдой, а мне в глаза говорят, что я ворую!
     Засядько повернул коня, уже не слушая. Значит, Мещерский  оказался  с
носом. Его плачущую и  растерянную  Кэт  перехватил  настойчивый  Грессер.
Перехватил и тут же увез в свое имение. Похоже, он тоже  не  верил  в  его
гибель. Или сомневался, что ему так повезло.
     Дорога бросалась под копыта коня с такой скоростью, что  сливалась  в
сплошную  оранжевую  полосу.  Позади  вздымалось  пыльное  облако.  Когда,
наконец, впереди показались крыши имения Грессеров,  Засядько  уже  загнал
ярость вглубь. Он не будет драться с Грессером снова.  Он  просто  заберет
Кэт и уедет. Если понадобится, то бросит  ее  поперек  седла  как  вольный
казак, что похищает турчанок на том берегу, и увезет. Даже  если  придется
увозить силой. А потом разберутся.
     -- Пусть потом у меня попробуют  отвоевать,--  проговорил  он  сквозь
зубы. Ветер свистел в ушах, ненавистная усадьба вырастала,  он  уже  видел
кованную решетку ограды.-- Все силы мира не заберут!
     Конь перед воротами остановился как вкопанный. Пена  падала  с  удил,
конь храпел и дико вращал налитыми кровью глазами. По ту  сторону  толстой
решетки были видны ухоженные кусты  роз  по  обе  стороны  широкой  аллеи.
Садовник бродил с ножницами, любовно выстригал лишние веточки.
     -- Эй! -- заорал Засядько.-- Отвори ворота!
     Садовник испуганно вскинул голову, всмотрелся. Засядько  показал  ему
кулак, и садовник заторопился к воротам. Был он стар, горбат, седые волосы
падали на плечи. Когда подбежал к воротам, лицо было белое от страха:
     -- Что... что случилось?
     -- Отворяй ворота! -- повторил Засядько зло.
     --  Да-да,  конечно,--  спохватился  садовник.  Он  принялся  греметь
цепями, там висел пудовый замок, бормотал,-- Мы  так  давно  не  открывали
их... С тех пор как хозяева уехали.
     -- Что? -- вскрикнул Засядько.-- Кто уехал?
     -- Хозяева...
     -- Грессеры?
     -- Ну да, эти земли принадлежат  семейству  Грессеров.  Барин  и  его
молодая жена...
     Сердце оборвалось, он  ощутил  леденящий  холод  и  тянущую  пустоту.
Холодеющими губами спросил:
     -- Оба?.. и Кэт?
     Садовник кивнул, на побелевшего офицера, лицо которого исказилось как
при сильнейшей боли, смотрел уже без страха
     -- Молодой барин со  своей  молодой  женой.  Здесь  управляет  делами
двоюродный брат, отец  малость  присматривает...  Старшие  братья  обещали
наезжать, помогать ежели что.
     -- Куда они уехали?
     -- В путешествие,-- ответил садовник, в  голосе  было  неодобрение.--
Что за жизнь, если начинается с дороги? Тут такой сад, такие розы,  только
тут рай...
     -- В путешествие за кордон? -- спросил Засядько, хотя уже понимал, чо
это именно так.
     Садовник пожал плечами:
     -- Нам было сказано. Не то в Грецию, где много солнца и моря, не то в
Италию, где теперь уже война кончилась, а море такое же теплое...  Чем  им
наша Русь не мила?
     Засядько обратно пустил коня шагом. В душе было  горько  и  пусто.  И
здесь его обокрали. На этот раз окончательно.  Грессер  увел  Кэт,  словно
чувствовал, что он за ней явится хоть из  преисподней.  И  заберет,  пусть
даже обвенчанную, пусть замужнюю жену. И Кэт, послушная родительской  воле
Кэт, не ответит: "Я вас люблю, но я другому отдана и буду век ему  верна",
как вбивалось в души и головы православной моралью. Кэт сумеет бросить все
и уйти с ним. У Грессера хватило проницательности это понять,  потому  так
поспешно и увез ее за рубеж, а там  след  затеряется.  Будет  под  разными
предлогами переезжать с места на место,  в  ожидании  пока  память  о  нем
выветрится!

     Стиснув зубы, он вернулся в полк. Пытаясь заглушить боль в сердце,  с
головой  ушел  в  работу.   Полк   переформировывался,   отдыхал,   пришло
пополнение, он с  утра  упражнял  новобранцев.  Однажды  вечером  составил
список книг, которые нужно прочесть, и отправился по библиотекам и книжным
лавкам.  Установившаяся  за  ним  слава  храброго  офицера   льстила   его
самолюбию, однако он понимал, что к своей главной цели он  не  придвинулся
ни на шаг. Разве что успел в Милане познакомиться с  работами  гениального
Леонардо. Но  великий  флорентиец,  к  его  разочарованию,  ни  словом  не
упоминал о ракетах. И Александр  продолжал  искать  нужные  ему  сведения,
перечитывая груды книг. Теперь не только полчаса, но и  минуту  не  считал
слишком малой частицей времени.
     Еще в заграничных походах в промежутках между боями  он  с  жадностью
набрасывался на итальянские газеты, которые  интересовались  делами  чужих
государств гораздо больше, чем  собственными.  Из  них  Засядько  узнал  о
странностях  Павла  I,  который  при  всей  своей  жестокости  к  солдатам
постарался облегчить участь  крестьян,  ограничив  их  труд  на  помещиков
трехдневной барщиной. Это он, послав Суворова "спасать  царей",  освободил
из Петропавловской крепости мятежного генерала Костюшко и двенадцать тысяч
его боевых соратников, которых в свое время  полонил  тот  же  Суворов.  В
немногочисленных  английских  газетах,   которые   доходили   до   Италии,
указывалось, что Павел I потерял душевное  равновесие,  узнав  о  событиях
1762 года, связанных с восшествием на престол его матери.
     Нервную болезнь его объясняли также  продолжавшейся  тридцать  четыре
года узурпацией трона, которую  Екатерина  осуществляла  в  ущерб  прямому
наследнику престола, взаимной антипатией  и  недоверием  между  матерью  и
сыном, а также господством фаворитов, дерзких и надменных по  отношению  к
Павлу. Стараясь понять смысл действий Павла  I,  Засядько  иногда  говорил
себе: "Или тайны высшей политики все еще недоступны мне, или же  наш  царь
просто дурак и противоречит самому себе".
     Однажды пронеслась весть о государственном перевороте. Сначала  слухи
были весьма неопределенными, затем облеклись в более достоверную форму.  В
заговор против Павла вошли сыновья тех, кто  был  в  заговоре  против  его
отца:  Панин  и  Талызин,  фавориты  его  матери  --  три  брата   Зубовы,
лифляндский барон Пален и ганноверец Беннигсен. В ночь с 23  на  24  марта
1801 года заговорщики проникли в Михайловский замок, где Павел жил  как  в
крепости. Утром, после его убийства, Пален пришел к Александру  и  сказал:
"Довольно ребячиться, ступайте царствовать!"
     Еще стало известно, что второй сын Павла I, великий князь Константин,
твердо заявил: "После того, что произошло,  мой  брат  может  царствовать,
если ему угодно, но если престол когда-либо перейдет  к