христиански это.
     После таких слов сердца и противников смягчились.

     Ватага, отправленная в острог, на обратном пути завернула в эвенкийское
стойбище. Одарив Агирчу  многими полезными  в  хозяйстве  вещами,  староверы
увезли счастливого  Елисея и его суженую в скит. Совершив  все установленные
обряды и повенчав  по старому обычаю, молодых определили жить в поставленный
накануне пристрой под крышей  родительского дома.  В положенный срок Бог дал
новокрещенной Ольге и прощенному Елисею дочку.








БОЖЬЯ КАРА.

     Появление молодой эвенкийки привнесло в быт скитников немало новин. Она
научила баб  выпекать хлеба и лепешки из муки сусака". Он был питательней, а
главное  вкусней,  чем  из  корневищ рогоза, и назвали  его в  скиту "Ольгин
хлеб".   Еще  вкусней   оказались  ломтики  корня   сусака,  поджаренные  на
светло-желтом масле кедровых орешков.
     Ольга  также научила  русских  баб  шить из шкур совсем  молодых оленей
превосходные двойные  дохи и так называемые парки: особый вид зимней одежды,
имеющей покрой обыкновенной рубашки, без разреза,  так что их надевают через
голову. Эти парки были чрезвычайно теплы и  сразу  полюбились  скитникам. Из
осенней шкуры лося выучились шить торбасы**. Они были настолько крепкие, что
служили до пяти зим без починки. На подошву употребляли кожу с шеи лося, как
наиболее толстую и прочную.
     Как  повелось, через два года вновь снарядили троих  ходоков  в острог.
Один из них,  по имени Тихон, впервые попавший на  торжище, пробурчал себе в
бороду в адрес священника, склонявшего эвенков принять христианскую веру:
     - Кукишем молится, а Божьего Помазанника поминает!
     Эти  слова,  сказанные  мимоходом,  вполголоса, казалось, никто не  мог
услышать, а  получилось, что  не только услышали, но  и мстительно  донесли.
Казаки тут же взяли голубчиков под стражу и увели в крепость.
     - Сколь можно с этими упрямцами возиться. Давно надоть их кончать, чтоб
честному люду глаза не мозолили.
     - Оне все одно выживут. Така порода.
     - А мне, братцы, все едино: хоть христь, хоть нехристь. Лишь бы человек
уважительный был, по правде жить старался.
     - Ты, паря, язык-то попридержи,  еще припишут нам  крамолу. Мало ли что
ты думаешь. Служим-то государю, - одернул говорившего служивый в годах.
     Сколь ни пытались казаки на допросе выведать  у  старообрядцев,  откуда
они явились и много ли их, те молчали, как истуканы. Один Тихон  сквозь зубы
всего и процедил: "Не в силе правда".
     Изъяв золото и мягкую рухлядь в казну, ослушников, до приезда казачьего
атамана, заперли в холодной, темной клети.
     Бесстрашные, кряжистые бородачи в ней сразу как-то оробели.
     - Ох и погано тут, - произнес после долгого молчания Тихон.
     - Что в скиту скажем? Товару-то теперича взять не на  что. Одно слово -
ротозеи! - откликнулся Мирон.
     - Не о том горюешь. Сперва придумать надо, как отсель выбраться.
     -  А  может,  нам  покаяться:  якобы  отрекаемся от веры нашей,  а  как
выпустят - так и чесать домой? - предложил Филимон.
     - Типун тебе на язык. Укрепи дух молитвой! Не можно так даже помыслить,
великий то грех перед Богом! - возмутился Тихон.
     На следующий вечер казаки бражничали по случаю именин старшины. В клеть
через дверную щель потянуло сивушным смрадом.
     - Неужто такую гадость пить можно? Даже от запаха рвать тянет.
     - Одно слово - поганцы!
     Гуляли казаки долго, но к середине  ночи, вконец  одурманенные, все  же
уснули.  Оставленным  без надзора арестантам удалось, накинув кожаный поясок
на дверную чеку, сдвинуть ее и бежать.
     До скита оставалось два дня пути, когда Мирон с Филимоном захворали, да
так, что не могли даже идти. Тихону пришлось, запалив под выворотнем костер,
уложить сотоварищей на лапник.
     Больные всю ночь бредили от сильного жара. У обоих перехватило горло. К
утру, от удушья, помер Филимон. Расчистив место под кострищем, Тихон топором
и  сделанным тут  же заступом выкопал могилу и похоронил товарища. Мирону же
немного полегчало, и они с Тихоном решили  двигаться дальше. С трудом одолев
двенадцать верст, отделявших  ходоков от лабаза с припасами, остановились на
ночевку. Впервые со дня заточения поели.
     Тихон  соорудил  из  сухостоин  жаркую нодью*,  из  снежных  кирпичей -
защитную стенку и  лег рядом  с Мироном. В  тепле  сон сморил  обоих - благо
нодья  горит долго  и жарко.  Когда Тихон  проснулся,  его  спутник был  уже
мертв...
     К скиту Тихон подходил в поздних сумерках. В густом кедраче было темно,
но  над небольшими лоскутами пашен, укрытых осевшим крупнозернистым  снегом,
еще  держался  бледно-серый  свет.  У  тропы,  в незамерзающем роднике,  как
всегда,  услужливо  качался  берестяной ковш.  Пахнуло терпким дымом  родных
очагов.  Между  кедровых  стволов  проступили  знакомые  очертания  скитских
построек,  над  которыми,   предвещая  хорошую  погоду,  поднимался  прямыми
столбами дым.
     Тихон прошел вдоль  зубчатого частокола  к воротам. Отодвинул потаенный
засов. Собаки  признали и  голос не  возвысили. Из молельного  дома  неслось
красивое   пение:   "Аллилуйя!   Аллилуйя!  Слава   тебе,   Боже!   Аминь!".
Взволнованный путник  отворил дверь, но  до того  враз  обессилел,  что  еле
вволок ноги во внутрь.
     Скитники тут же обступили исхудавшего, обтрепанного собрата:
     - Остальные-то где?
     -  Бог прибрал,  - едва  прошептал Тихон и,  словно стыдясь  того,  что
вернулся  живым,  виновато  опустил голову,  перекосил  плечи. В изнеможении
опустившись на лавку, он коротко рассказал о постигших бедах.
     - Господи, да за что же наказание нам такое?!
     Все истово закрестились, ожидая, что скажет наставник.
     -  Сие недобрый  знак.  Не стоит  нам боле в  острог ходить, - заключил
Маркел.
     - И то правда, в остроге том одна нечисть, - поддержал Никодим.
     Но нашлись среди братии и не согласные.
     - Крот и тот на свет  Божий  выбирается,  а мы  все от  мира хоронимся.
Опостылела такая жизнь, - с жаром выпалил младший брат Филимона Лука.
     Глава общины, всегда  спокойный и чинный,  вспыхнул  от негодования. Он
устремил на охальника взор, от которого тому вмиг стало жарко.
     - Поразмысли, человече, что из твоих крамольных речей  проистекает?! От
истинного  православия,   от  веры   предков  отойти  возжелал?  С  нечистью
спознаться надумал? Судьбу брата повторить хочешь?
     Перепуганный Лука покаянно пал ниц.
     - Прости, отец родной, бес попутал, прости Христа ради!
     -  В  яму  нечестивца!  Для  вразумления!  Пусть  остудится,  грех свой
замолит. В нашем скиту ереси сроду не бывало!
     Праведник  хотел  еще  что-то  сказать,  однако  от  сильного  волнения
запнулся, а, овладев собой, воскликнул:
     - В том миру одна скверна!
     Братия одобрительно загудела, закивала:
     - Житие у нас, конечно, строгое, но иначе не можно. Одному послабу дай,
другому -  дак  соблазнам уступят, про веру,  про Бога забудут,  а  там и  к
диаволу пряма дорога. Не может быть прощения отступникам.
     - И то верно. Со смирением надобно  принимать то, что уготовано Творцом
во испытание наших душ.
     Притихший  народ  разошелся по избам, а  наставник  меж тем  долго  еще
отбивал земные поклоны:
     - Много в нас человеках гордыни  и  своенравия. Помоги, Господи, единую
крепость  держать! Дай  сил  нам  веру в  чистоте  сохранить.  Убереги рабов
неразумных от греховных мыслей.

     Из глубокой земляной ямы весь день неслись причитания  объятого  ужасом
отступника:
     -  Простите,  братья! Нечистый попутал. Христом-Богом  молю:  простите!
Пожалейте, околею ведь на холоде!
     Сострадая, сбросили грешнику охапку кедровых лап  и широкую рогожу.  На
следующий день к  нему втихаря пришла сердобольная  Прасковья, жена  Тихона.
Спустила в корзине еду и воду. Но на второй и на третий день она не явилась.
Опечаленный, Лука не  ведал, что опасения Маркела сбывались. В скиту начался
лютый мор, и Прасковья, несмотря на старания Никодима, преставилась одной из
первых.
     Уловив  на четвертый день отголоски псалма  за упокой души, Лука уже не
сомневался в том, что это его богохульное высказывание навлекло гнев Господа
на обитателей  скита. Дрожа  всем телом,  он  истово  зашептал синими губами
покаянные  молитвы.  Расслышав и  назавтра  обрывки отпевания, Лука  и вовсе
перепугался. Он  понял, что  в скиту происходит нечто ужасное и общине не до
него. Чтобы не умереть от холода и голода, отступник решил выбираться из ямы
самостоятельно. С  упорством обреченного он принялся  упорно выковыривать  в
стенке обломками веток углубления, поднимаясь по ним наверх. Когда до кромки
ямы  оставалось  четверть  сажени,  несчастный  сорвался  и  упал,  но столь
неудачно, что повредил позвоночник...
     Крестов на погосте прибавлялось. Умирали все больше дети. У Никодима со
сведущими  в  лекарском  деле  супружницей  Пелагеей, дочерью  Анастасией  и
невесткой  Ольгой  в эти дни  не хватало  времени даже  поесть.  Они дотошно
вчитывались в лекарские книги, пытаясь по ним составить  подходящее снадобье
от   косившей   братьев  и  сестер  болезни.  Зараза  не  пощадила  и  самих
врачевателей: свалила и в несколько дней скрутила Пелагею.
     Здоровые обитатели скита денно и нощно молились:
     -  Владыка вседержитель, Святой Царь,  наказуя не умервщляй,  утверждай
низ  падших, поднимай  низверженных, телесные  человечьи  скорби  исправляй,
молимся Тебе, Боже  наш,  рабов Твоих немоществующих посети милостью  Твоей,
прости  им всякое  согрешение  вольное и  невольное.  Боже наш,  Тебе  славу
воссылаем,  Отцу  и Сыну и Святому  Духу, ныне и присно,  и  во  веки веков.
Аминь...

     После мора, изрядно опустошившего скит, Маркел собрал всех излеченных и
объявил:
     - Боле Впадину не  покидать! Запрещаю даже думать о том! Кто ослушается
- тому кара смертная!
     Когда,  наконец, вспомнили  о  посаженном  в яму вероотступнике Луке  и
вытащили его, он  уже чуть дышал. Овдовевший Никодим,  схоронивший во  время
мора еще и внучку, из сострадания забрал увечного к себе и выхаживал его как
малое  дитя, ежечасно  растирая  и  разминая бесчувственные  ноги,  отпаивая
целебными настоями и питательным  молочком из  кедровых орешков.  Несчастный
поправлялся медленно, а ходить начал и вовсе лишь через год. Но поврежденную
спину согнуло-перекорежило так, что Лука при ходьбе перстами касался земли.
     За долгие  месяцы неподвижности, обличаемый совестью,  он  укрепился  в
вере  необыкновенно и теперь ни единым помыслом не допускал сомнения  в ней.
Выучил  на  память  многие  своды  Библии,  составляющие  священное  писание
христианства. Особенно близки ему были  божественные откровения первой части
Ветхого Завета. Сей библейский текст стал для болящего образцом абсолютной и
непогрешимой  истины.  Перечитав  все  имевшиеся  в  скиту  книги,  иные  по
нескольку  раз, он многое осмыслил и глубоко прочувствовал, сделавшись одним
из самых лучших знатоков и ревностных поборников истинного православия.
     Господь же великодушно вознаградил его за усердие, наделив способностью
понимать самые  мудреные тексты.  Даже наставник  Маркел стал советоваться с
ним по затруднительным разделам в трудах проповедников старообрядства.


РОЖДЕНИЕ КОРНЕЯ.

     Шел  1900 год. Как раз в ту пору,  когда обезноженный  Лука  появился в
доме Никодима,  у Елисея  народился  сын  - головастый,  крепкий  мальчуган.
Покончив с родовыми хлопотами и уложив младенца на теплую лежанку, домочадцы
помолились за здравие новоявленного раба Божьего и матери его Ольги.
     Малыш оживил жизнь Никодимова семейства. Привнес в нее радость и отвлек
от горечи недавних утрат. Нарекли новорожденного Корнеем. Малец не доставлял
родителям  особых  хлопот.  Никогда не плакал. Даже  когда  хотел есть, лишь
недовольно  сопел и ворочался. Подрастая, всегда сам  находил себе  занятие:
пыхтя, ползал  по  дому, что-то  доставал,  поднимал,  передвигал по полу, а
устав, засыпал где придется. К тому же он  не боялся  холода.  Уже на второй
год  бегал  босиком по снегу.  Став  постарше,  на  удивление всем,  нередко
купался зимой прямо в промоинах.
     Это был удивительный ребенок.  От  него исходили волны тепла и доброты.
Не  только дети, но и  взрослые тянулись к нему. Их лица при  виде  Корнейки
озарялись улыбкой, как будто перед ними был не ребенок, а маленький ангел. К
тому  же  рос он не по годам  сообразительным и понятливым. Внешне мальчуган
сильно походил на  деда. Лишь прямые, жесткие и черные,  как  смоль,  волосы
выдавали текущую в нем эвенкийскую кровь. Несмотря на то, что через два года
у  Елисея родилась  премилая  дочка  Любаша, для Никодима внук на  всю жизнь
остался любимцем.
     Прижившийся в  их  доме бездетный  Лука тоже с удовольствием  возился с
шустрым, любознательным мальчонкой. Калека так  живо описывал Корнейке Жития
Святых  и  подвиги  великих пустынников,  что  тот, несмотря на непоседливый
нрав,  слушал  эти  пока мало понятные  для  детского разума истории, затаив
дыхание,  не сводя  завороженного  взгляда  с выставленных, словно на показ,
длинных желтоватых зубов горбуна.
     Как-то летом Лука  неожиданно исчез. Первые дни его  усердно искали, но
потом  решили, что калека сорвался  в речку, на берегу которой он просиживал
часами, и его, немощного, унесло течением. Пожалели бедолагу,  помолились за
него,  но жизнь не терпит долгой  остановки: повседневные хлопоты отодвинули
это  трагическое событие на  второй  план, и  скитники  постепенно забыли  о
несчастном.


ПЕРВАЯ ОХОТА.

     Весна 1914  года пронеслась быстро и  неудержимо.  Щедро одарив Впадину
теплом, она умчалась на крыльях  нескончаемых птичьих стай на Север. Таежный
край  на  глазах  оживал,  гостеприимно  зеленел молодой  травой и  листвой,
полнился  ликующим   гомоном  птиц,  дурманящим  ароматом  сиреневых  клубов
багульника и белых облаков черемухи. Вдыхая пьянящие запахи, даже сдержанные
скитники ощущали радость и волнение в сердце: начинался новый круг жизни.
     Ожило и унылое моховое  болото,  поросшее  чахлыми елками,  березками и
окаймленное по  закраинам черемушником. Сюда,  на  небольшие гривки, по зову
любви,  с  первыми  намеками  на  рассвет,  слетались, нарушая тишину  тугим
треском  крыльев, глухари и глухарки. Сюда  же  медленно тянулись с пологого
холма, пощипывая на ходу лакомые  кудри ягеля, олени.  В следовавшем за ними
звериной поступью пареньке без труда можно было признать  Никодимова внука -
Корнея.
     От деда он взял и рост, и  силу, и  сноровку, и  покладистый нрав, а от
лесом  взращенной  матери-эвенкийки   -   врожденное  чувство  ориентировки,
выносливость и способность легко переносить стужу.  Все это  помогало Корнею
чувствовать себя в тайге уверенно и свободно.
     Сегодня  первая в его жизни настоящая  охота, благословленная Маркелом.
Паренек страстно жаждал вернуться в скит с добычей, чтобы заслужить похвалу,
признание старших и наконец получить право величаться кормильцем.
     В руках у  него  тугой лук из  лиственницы,  а  ноги облачены  в мягкие
кожаные торбасы, скрадывающие звук шагов.
     Бесшумно, согнувшейся тенью переходя от дерева  к дереву под прикрытием
кустов  можжевельника,  Корней  затаился у  полусгнившего  пня,  обвешанного
мхами. Табун был совсем близко. Отчетливо слышался мягкий шелест отрываемого
ягеля, чавканье влажной почвы под копытами.
     Сейчас  главное  -  не  дать  обнаружить  себя.  Все  движения охотника
сделались замедленными, плавными,  едва уловимыми. Стадо все ближе. Вот лишь
несколько  суковатых  деревьев,  в  беспорядке  поваленных  друг  на  друга,
отделяют Корнея от ближайшего  к нему оленя, но  полоса  некстати наползшего
тумана мешала прицелиться.  Мускулы вибрировали от напряжения, сердце билось
мощно и  часто.  И  в  эту  самую минуту  неподалеку  с  треском  повалилась
сухостоина. Табунок всполошился. Олени отбежали, к счастью недалеко. Охотник
замер с занесенной для шага ногой.
     Наступило  решительное  мгновение.  Выручил союзник  ветер  -  зашуршал
листвой.  Человек  змеей проскользнул  сквозь  завал и  сблизился  с молодым
рогачом на  расстояние верного  выстрела. Как только  бычок  стал  поднимать
голову,  Корней  отпустил  стрелу  вместе с  туго натянутой  тетивой.  Олень
рухнул, не сделав и шагу, - железный наконечник угодил в самое сердце.
     Табун  в  течение  какого-то  времени  в  недоумении стоял  неподвижно,
насторожив уши и осматриваясь. Потом  вдруг,  словно  подхваченный внезапным
порывом  ветра,  лавиной  понесся  прочь,  а за спиной  охотника  в  это  же
мгновение  раздался  хриплый  рев.  Корней  резко  обернулся.   Над  кустами
мелькнули бурые  мохнатые  уши.  Ветви раздвинулись, и  показалась  огромная
клинообразная морда. Зло блеснули налитые кровью глазки. Обнажив  желтоватые
клыки, медведь двигался прямо на него. Косолапый тоже скрадывал оленей и был
разъярен тем, что двуногий помешал его охоте.
     Давая понять,  что он  здесь хозяин  медведь на ходу устрашающе  рыкал.
Корней,  хорошо зная,  что звери  способны чувствовать настроение и мысли на
расстоянии,  держался  уверенно  и не  отводил  взгляда  от  приближающегося
хищника.   Это  несколько  остудило   косолапого:  стоит   ли   нападать  на
могущественное существо, свалившее  быка, даже не прикасаясь  к  нему и  без
страха смотрящее ему в глаза?
     Хозяин  тайги в  замешательстве  затоптался и, рявкнув  для  острастки,
повернул обратно. Но и удаляясь, он то и дело оглядывался, угрожающе ворчал,
надеясь, видимо, что соперник оробеет и уступит добычу.
     Торжествуя  двойную  победу,  Корней  осмотрел  оленя.  Рогач  оказался
довольно  упитанным  для  этого  времени  года.  Его широко раскрытые  глаза
выражали, как показалось  Корнею,  немой упрек:  "Я  не сделал  тебе  ничего
плохого. Зачем же ты лишил меня жизни?".
     Смущенный  этим   укоризненным   взглядом,  охотник   поспешно  закинул
выпотрошенную добычу на спину и, зашагал в скит.
     Несмотря  на  некоторое  душевное смятение, ему  все-таки не  терпелось
похвалиться  знатным трофеем:  добытого мяса  обитателям скита теперь вполне
хватит на три дня. И только по истечении  этого  срока Маркел,  быть  может,
даст мужикам благословение на следующую охоту.
     В дороге парнишке все чудилось, что кто-то следит за ним. Но сколько ни
осматривался  он,  прощупывая  цепким  взглядом   кусты  и  деревья,  ничего
подозрительного  не  обнаружил. И все же ощущение, что за  ним наблюдают, не
покидало его.
     "Неужто медведь идет следом? Не может быть - он свой выбор сделал".
     Корней уже  достаточно  глубоко изучил  повадки  обитателей тайги и был
убежден, что  никто из зверей не  станет  обострять отношения  с  человеком,
признавая его  особое превосходство, и  не в силе  даже, а в чем-то им самим
недоступном и непонятном, дарованном свыше.  Но ведь кто-то все же следит за
ним! Он это чувствовал!
     До самого  скита Корней ощущал взгляд таинственного существа-невидимки.
Мысли  все  чаще  возвращались к той минуте, когда  он прочел  мягкий укор в
глазах оленя. "Неужто  это его  душа следует за мной? Тятя  ж говорил, что у
зверей, как  и  у людей,  она бессмертна.  Что  убитая тварь  теряет  только
телесную оболочку, а душа продолжает жить. Ей видимо сразу тяжело расстаться
с телом, вот и сопровождает нас".


ЛЮТЫЙ.

     Лето выдалось знойным. Легкий ветерок покачивал сонные от жары  вершины
деревьев.  Завершив  порученные  дела,  Корней скользящей  рысцой  побежал к
восточному  стыку хребтов  в Чертову пасть  на  каскад водопадов искупаться.
Хотя до них было верст девять, легкий на ногу парнишка одолел  путь всего за
час с небольшим.
     Обнаружил этот каскад Корней давно, еще лет пять  назад, и влекло его к
нему не  столько  желание  искупаться  (было много удобных  мест  и  ближе),
сколько возможность полюбоваться на красоту череды