- обрадовался старик. - Один  мудрец
говорил:  "Свиделся  раз - товарищ, свиделся два - приятель, свиделся  три -
друг". Так что я вашей братии теперь в друзья гожусь. Велика тайга, но тропы
нет-нет да пересекаются.
     Действительно,   надо   же  такому   случиться,  чтобы   свел   Господь
Вседержитель этих двоих, возможно единственных на сотни верст людей, на этом
неприметном ручье. "Неспроста все это", - невольно подумал Корней.
     Старатель, словно  читая его мысли, с  явным  удовольствием,  и даже  с
некоторым пафосом, произнес:
     -  А ты  ведь, голубчик, тут  не  случайно. Тебя мне Господь пожаловал.
Дело есть. Подсобишь?
     - Отчего ж не подсобить, дяденька, ежели дело богоугодное.
     - Дело  по  твоим  понятиям,  пожалуй,  и  не  совсем  богоугодное,  но
управиться с  ним  может  только  божий  человек.  А ты,  сразу  видно, душа
непорочная, пред Богом чист, яко младенец, тебе все врата  открыты. Так вот:
обнаружил я тут  недалече, в  брошенном староверческом монастыре, тайник, но
один остерегаюсь спускаться в него.  Моего напарника,  известного  грешника,
давеча у входа враз  завалило. Айда, голубчик, прямо сейчас, разведаем,  что
там схоронено.
     Лешак повел на вершину холма, где в окружении лиственниц стояла монашья
обитель,  обнесенная  крепким  бревенчатым  палисадом.  Внутри - приземистое
строение  казарменного  вида  с  узкими  бойницами-прорезями  окон.  К  нему
примыкало  несколько  построек  поменьше. Напротив них  - часовня, а  позади
обложенные дерном ледники, кузня, сушильные навесы - вот и все хозяйство.
     Зайдя в какую-то лачугу, Лешак взял кирку,  загодя приготовленный факел
и провел к полузаваленному подземному ходу. Расчистив его, они помолились и,
запалив огонь,  спустились  в  подземелье.  Через  семь-восемь  саженей  они
уперлись в сырую квадратную  каморку.  Стены ее  были выложены плитняком, на
полу  стояло  несколько кованых  сундуков, пустых внутри. Старатель  передал
Корнею факел, а сам, долго не гадая, стал бить киркой по полу.  После одного
из ударов  она чиркнула  о металл.  Сняли  слой земли и,  подняв  лиственные
плахи,  увидели яму, в которой стояли четыре  плотно закрытых  бидона  и три
кадушки. С трудом подняли тяжелые сосуды на верх. Открыли одну из кадушек. В
ней лежала  дорогая церковная утварь стародавних  времен. Бидоны же были  до
верха заполнены золотыми и серебряными монетами.
     -  Бери,  паря,  сколь  хошь!  -  прошептал,  обалдевший  от  восторга,
старатель.
     - Нам не можно чужого. Да и наш  наставник всегда поучал -  через злато
слезы льются.
     - И то верно. Нет в нем счастья. Вот сколько уж лет  бьюсь, бъюсь, мою,
мою  его  и  что с  того? С Бешеных порогов, когда выбирался,  целых полпуда
золотого песка утопил...  А сколь обманывали, грабили  -  не  счесть. Видать
больно  нагрешил я, пропащая душа. От того  Господь и не дает счастья. Вот у
вас  все  строго  по  чести,  по нерушимому порядку и твердым правилам.  Без
обману, без обиды трудитесь во благо общины. За то ваших и уважаю!
     - Так отчего ж не бросите свой бедовый промысел?
     - Пробовал, да больно уж азартное, фартовое дело!
     - Жаль мне вас, дяденька.
     - А почто жаль-то?
     -  Странный вы. Сами говорите,  что злато  счастья  не приносит,  а всю
жизнь липнете к нему.
     - Понимаешь, это вроде болезни, холера ей  в  дышло.  Знаю, что беда от
него, а совладать, бросить не могу. Темная сила в золоте есть... Было время,
мечтал в Расею, на матерую  землю вернуться. Явиться в родную деревню одетым
по-барски, в рессорном  экипаже  с тремя  жеребцами и  кучером, да  устроить
гулянье  на всю округу. Чтоб знали, что Лешак не пропащий человек и что душа
у него  щедрая! Землицы выкупить,  зажить как все люди. Да,  видать,  уж  не
суждено. Золото не отпускает, приворожило насмерть.
     - Дядя Лешак, вы ведь тут, поди, всю округу излазили. Наверное, знаете,
где какие поселения?
     - А тебе они почто?
     -  Я ж не от  скуки брожу. По  делу община послала. Единоверцев  велено
найти.
     - Ну что сказать?.. Много их  здесь вокруг раскидано, да все, как и сей
монастырь,  пустые. Людей ни в одном не встречал...  Однако  хватит нам лясы
точить. Айда, паря, лучше в мои хоромы. Попотчую. Там и поговорим досыта.
     Они  прошли   мимо  бревенчатого  кладезя   к   постройке,  где  прежде
располагались трапезная со стряпушной.  Посреди  ее громоздилась закопченная
печь,  подле  которой, на столе, красовался позеленевший от древности медный
самовар.
     - Вот тута я и живу. Здесь на печи сплю, кости застуженные грею.
     Залили  в  самовар воды. Она  была столь  холодна, что бока сразу густо
запотели, и мелкие капельки, сливаясь друг с другом, медленно скатывались на
столешницу. Бросив в трубу горящий завиток бересты,  Лешак набил  ее доверху
сухими шишками.  Пока закипал самовар, достал из  еще теплой  печи чугунок с
душистой  грибной  похлебкой.  Из  ледника принес  увесистую оленью лопатку,
настрогал промороженное мясо.
     -  От сырого-то  вся  сила и идет, - пояснил он.  -  Особенно  от сырой
печенки.  Ее поешь, так цельный день ходи - не стомишься.  От  сырого всегда
так...
     Ели с  удовольствием.  Старатель,  возбужденный встречей,  говорил  без
умолку.  Вспоминал,  как Маркел  с  Колодой  спасли его. Как плыли по  реке,
корячились на порогах. Без устали восхищался умом и начитанностью Никодима.
     - А вы знаете, Колода-то давно утоп, еще до моего рождения.
     Лешак сразу переменился в лице и, крестясь, пробормотал под нос:
     - Вот так всегда! Сведет судьба с хорошим человеком, ан его уж и нет...
     Переночевав, Корней стал собираться в дорогу.
     - Своим кланяйся. Передай,  что поминаю добром! Я тут с год еще поживу.
Там видно будет. Ну а ты, паря, что надумал? Куда теперь двинешь?
     - Эвенков поищу, может, у них что выведаю.
     - Эта шатия-братия в той стороне, вон за теми  горами бродит, - и Лешак
махнул  рукой на юг. - Давай с Богом. Хотя  постой  - не могу  я тебя просто
так, с пустыми руками, отпустить. Возьми хоть образок в дорогу...
     - Сие  можно. Божье даренье в  радость, тем боле  вижу даете от чистого
сердца.
     - Чудные вы люди...  Погоди, возьми еще что-нибудь. Не  хошь злата, так
возьми  вон  чугунок аль  соли. Тут ее  в монастырской кладовой с  достатком
припасено.
     -  Вот от соли не откажусь. Наши премного благодарны вам  за нее будут.
Только сейчас несподручно мне будет с ней по тайге шарахаться.
     - Так ты на обратном пути захаживай. Тогда и возьмешь сколь сможешь.



СКИТЫ-ПРИЗРАКИ.

     Путь к синеющим сквозь дымку окаменелым волнам  отрогов  пролегал через
старую  гарь. Обугленные стволы  еще торчали  кое-где  черными  пальцами, но
земля  уже покрыта брусничником;  стайками  кудрявились  кое  -  где кустики
голубики.  Более высокие места облюбовали  радующие глаз  заросли  кипрея  с
яркими  султанами розовых цветков, пахнущих густым  медовым  духом.  Местами
поднялась березовая  поросль -  извечный пионер  лесных  гарей. Под их сенью
скоро начнут  пробиваться махонькие сосенки  и елочки. С годами они, обогнав
своих  покровительниц,  постепенно  выживут   их.  А  следом  теневыносливые
разлапистые ели заглушат и светолюбивых  подружек - сосенок: мало кто из них
сумеет выжить в плотной тени елей. В итоге через многие десятки лет на месте
веселого смешанного леса встанет сумрачный еловый.
     За гарью началась топкая, кочкастая низина, по  которой,  сонно петляя,
текла  речка, вернее  ее  бесчисленные мелководные  протоки,  перемежавшиеся
озерками и болотцами. Белобрюхие кулики, попискивая, вылетали из мокрых трав
и с криком кружились над путником, окутанным черной пылью бессчетного гнуса.
     Поначалу Корней  шел  осторожно, но  вскоре  понял, что топь совершенно
безобидна -  монолит вечной мерзлоты под ней не давал провалиться глубже чем
по  колено, и  что  лучше всего  идти по местам,  покрытым ягелем, - под ним
растительный покров поплотней.
     Через  пару  верст  начался  участок,  покрытый  кочками  невообразимых
размеров. Иные были столь велики, что достигали сажени в обхвате. Их макушки
покрывала  веером  скользкая   трава.  Прыгать   по   ним  было  рискованно.
Приходилось  петлять в  лабиринте  между кочек,  по  чавкающей  воде,  но, к
счастью,  недолго: болотина наконец закончилась и Корней  выбрался на  сухую
гряду, утыканную скелетами засохших лиственниц.
     Дойдя  до предгорий,  Корней  стал  подниматься против  течения бойкого
ключа.  В  его  журчание  красиво  вплеталось  пение  птиц,  гнездившихся  в
береговых зарослях. Ключ был так  пригож и  так  жизнерадостно звенел, что и
скитник повеселел.
     Принесенный ветром запах протухшей рыбы  известил его о том, что где-то
поблизости столовая выдры. И точно: вскоре путник  увидел ее - плоский валун
под  небольшим утесом. По пузырчатому  следу,  пробежавшему по  воде, Корней
легко обнаружил и саму  симпатичную рыбачку.  Вот она выставила на мгновение
нос, вдохнула, и  вновь скрылась. А через полминуты вынырнула уже с хариусом
в зубах и, забравшись на валун, принялась есть добычу с хвоста.
     Замерший  в  кустах Корней  получил  прекрасную  возможность разглядеть
ловкое и красивое  тело  выдры,  покрытое  густым  темно-коричневым  мехом с
восхитительным серебристым  налетом на  шее,  груди  и брюшке.  Приплюснутая
голова с маленькими ушками, короткие лапы с перепонками, длинный мускулистый
хвост идеально соответствовали ее полуводному образу жизни.
     Покончив с хариусом, она, посвистывая,  проскакала  по  лежащей поперек
ключа лесине на другой берег и развалилась там  на теплом  песке  погреться.
Корней  вышел из укрытия.  Застигнутая врасплох  выдра  вскочила  и  тут  же
скрылась в воде, а парень продолжил подъем на хребет.
     Притомившись,   присел   возле   ствола  старой   изогнувшейся   березы
подкрепиться в изобилии росшей здесь  янтарной морошкой. Пока рвал ягоды, на
берег ключа вышли олени. Время от времени поднимая головы и оглядываясь, они
принялись  жадно цедить через мягкие  губы залитую солнечными бликами  воду.
Напившись,  легли  в  холодные  струи  на  белый  мелкий  песок,  вскипавший
крохотными облачками бьющих со дна родничков. Насладившись прохладой, рогачи
встали и ушли, на ходу пощипывая ягель.
     Не  успел  песок,  поднятый  копытами  оленей,  осесть, как  к  водопою
выбежала пара  волков. Предупреждая оленей об опасности, Корней  гикнул. Те,
будто подхваченные ветром, в мгновение ока  скрылись в  чаще. Волки, взбивая
брызги, кинулись следом.
     Ночевал  путник в  сухом  дупле  на  мягкой  подстилке  из  осыпавшихся
гнилушек. Утром его разбудил  яростный  стрекот. Выглянув из  убежища Корней
увидел результаты неистового побоища. Между кустов на примятой траве  лежали
окровавленные глухари:  взрослая  глухарка и  два  едва  оперившихся птенца.
Одного  из  них  терзал рыжий колонок.  Корней знал, насколько отважен и  до
невероятности  ловок этот маленький хищник, но никак  не предполагал, что он
способен на такие опустошительные налеты.
     В памяти тут же всплыл испуг,  перенесенный  им в детстве, когда увидел
собаку, в морду которой  вцепился колонок.  Пес, визжа,  мотал головой,  бил
лапами,  катался  по  земле,  слепо  тыкался по  сторонам,  а рыжий  удалец,
пронзительно  стрекоча, терзал, рвал когтями нос, глаза собаки.  Подоспевший
отец  точным ударом посоха лишил жизни  рыжего  дьяволенка. Вот уж злюка так
злюка! Но как смел и дерзок!..
     Пологий  подъем на хребет  закончился, и с водораздела Корнею открылась
новая,  тучная долина.  Глядя  на  пестрящие  цветами полянки,  зеленокудрые
сосновые боры, островки светлых, как невесты, березняков, языки серых осыпей
по  склонам  гор, окружавших долину,  пасшиеся  там  и  сям табунки северных
оленей, Корней замер от восторга.
     В июне на тайгу всегда любо смотреть, но  здесь красота была особенной:
светлой  и  торжественной.  Золото солнечных  лучей, переплетаясь с мозаикой
полевых цветов  и зеленью деревьев,  соткало чарующий узор. Было тепло, даже
жарко, где-то вдали за горами прокатывался гром, а здесь  над долиной висели
округлые белые  облака,  похожие на огромные пухлявые  одуванчики;  четко  и
мерно отсчитывала года кукушка.
     Скитник спустился в долину и вскоре вышел на свежую тропу, выведшую его
к стоянке эвенкийской семьи.
     Кочевники поначалу  насторожились,  увидев огромного незнакомого  лучи.
Но,  когда тот поприветствовал их на родном языке, успокоились  и, обступив,
стали оживленно расспрашивать: кто он, откуда и куда путь держит. Узнав, что
пришелец - внук Агирчи,  стали оказывать ему всяческие почести: даже до  них
уже докатилась молва о  шамане луча  - хомоты, который поставил на ноги сына
Сапкара  -  Хэгды  и подарил ему картинку Доброго  Духа. Хэгды  теперь много
знает и понимает. Теперь все ходят к нему просить совета.
     Гостепреимные эвенки уговорили знатного "русского  шамана" заночевать у
них.
     Чаевничая у костра, скитник выяснил, что в этих краях русские поселения
есть  только  за  кряжем  на  юго-востоке.  Когда  позапрошлым летом  эвенки
аргишили* там, то видели их, но близко к ним не подходили.
     За разговорами засиделись за  полночь. Лесные кочевники, осмелев, стали
допытываться, в чем сила "картинки", которая делает Хэгды таким умным.
     Корней  достал  образок,  взятый в  монастыре. Седая, крепкая  старуха,
взглянув на изображение Христа, произнесла:
     - Сразу видно, добрый луча. А он всем помогает или только Хэгды?
     Корней объяснил:
     -  Его зовут  Иисус Христос. Он сын Бога. Он  помогает тем, кто любит и
верит ему, кто живет как он.
     - Оставь его нам. Мы тоже будем любить его.
     Когда умерла последняя утренняя звезда, каждый двинулся в свою сторону:
эвенки на  восток, Корней  на  юго-восток, к каменистому, покрытому  кое-где
пятнами  кедрового стланика  скалистому  кряжу. Взобравшись на него, скитник
прилег  на сухой, колкий  ягель перевести дух. Отдышавшись,  вскарабкался на
стоящую поблизости скалу,  чтобы получше осмотреться.  Открывшаяся его взору
широкая, таежная долина, со слепящими извивами речушек, была со всех  сторон
защищена от ветров хребтами и сильно походила на его родную Впадину. Облака,
проплывавшие  над  ней,  своими тенями  то  усиливали  сочность  красок,  то
приглушали  их. Наметанный взгляд Корнея сразу зацепился  за нечто странное,
возвышавшееся  над деревьями посреди  впадины. Пригляделся  - крест. Родимый
восьмиконечный! Не  уж  то  скит?!  Горя  от нетерпения,  парень побросал  в
котомку  нетронутую  еду и  почти  скатился по курумнику  вниз... Точно, вон
часовня с шатром и любезным крестом, торжественно взметнувшимся в молчаливое
небо!  Минут через  тридцать  Корней  уже  стоял  у  бревенчатого частокола,
окружавшего поселение. За ним, среди тучной,  нехоженой травы, дюжина серых,
потрескавшихся от дождей и солнца изб.
     Сердце возликовавшего было Корнея сжалось:  а где же люди? Зашел в одну
избу, в другую: на  нарах  лежали...  полуистлевшие  мумии,  в  почти  целых
одеждах.  Вся  домашняя  утварь на  своих  местах. У печей  груды  березовых
полений.  В самом большом доме на продолговатом столе  лежал овальный камень
размером с глухариное яйцо. Корней осторожно вытер с него пыль полой рубахи.
     В   полупрозрачном   окаменелом   молочном   желе   угадывались   слои,
напоминающие странички  книги.  С  верхней глядело  голубое око, окруженное,
словно  нимбом,  серыми,  жемчужного  блеска   кругами.   От   них   исходил
необыкновенный магический свет.
     Корней положил камень  на  ладонь,  чтобы  получше разглядеть  рисунок.
Неожиданно перед глазами  поплыли радужные круги и сквозь лазоревое свечение
проступили никогда не виданные им прежде картины...

     ...Зима. У часовни  уйма народу. Все угрюмо слушают  человека в папахе.
За ним стоят вооруженные люди, тянется цепочка саней, запряженных необычными
безрогими оленями  с длинными гривами на шее.  Череда этих ярких, светящихся
картинок стала  быстро меркнуть,  а на смену  проявилась бревенчатая  стена,
лавка, стол,  на котором горит  свеча. Свеча медленно гаснет, все тускнеет и
Корней вновь видит свою ладонь и камень на ней...
     Перепуганный юноша бережно положил "всевидящее око" обратно на стол...
     В часовне, из угла с древним  иконостасом,  сквозь паутину с  высохшими
мухами  на  вошедшего  скитника воззрились  огромные  скорбные глаза  Божьей
Матери  и   суровые  лики  святых   в  богатых  окладах.  В  паутине  что-то
шевельнулось. Приглядевшись, Корней различил единственного  живого обитателя
часовни - большого  коричневого  паука, с  крестом на спине. При приближении
человека он, дабы не искушать судьбу, уполз за ближайшую икону.
     За дни,  проведенные в долине, Корней  обнаружил  еще  шесть  небольших
скитов. Все они соединялись между собой уже заросшими тропами. В первых трех
он  так  же  увидел истлевшие  тела: одни  на  лежанках,  другие на полу.  В
остальных скитах их не было. Но вещи и посуда во всех этих избах тоже, как и
в первом  скиту, лежали на  своих местах, словно  те, кто остались в  живых,
покинули дома в одночасье.
     Корнея  все  сильнее  терзал  вопрос,  отчего   такие  крепкие,  хорошо
обустроенные поселения  вдруг обезлюдели.  Что здесь произошло?  Отчего одни
люди поумирали, другие вообще бесследно сгинули? Отчего среди умерших только
старые да малые? Куда подевались взрослые?
     То ли покосила страшная хворь, то ли еще какая напасть  навалилась. Для
Корнея это оставалось загадкой...
     Бесхозные избы, деревянные часовни  с тесовыми куполами казались толпой
призраков на  погосте. Пологие увалы, разделявшие поселения, покрывали такие
высокие травы, что достигали пояса, а  местами и выше. Особенно своей  мощью
выделялся борщевик. Судя по следам-траншеям, медведи постоянно приходят сюда
кормиться его  мясистыми  стеблями: повсюду  валялись огрызки,  измочаленные
зубами  зверей.  Корней   тоже  с  удовольствием   стал  срывать   и  жевать
сладковатую, сочную мякоть. В это время  из зарослей  показалась симпатичная
мордашка  медвежонка. Он с любопытством разглядывал человека, но парень,  от
греха подальше,  поспешил  удалиться, понимая, что мамаша, которая наверняка
где-то поблизости, вряд ли потерпит такого соседа возле детеныша.

     На самой  южной окраине  долины,  в  седьмом  по счету  ските-призраке,
Корней увидел свежо натоптанную тропку, ведущую к одной из изб. С  радостной
надеждой юноша подбежал  к крыльцу и отворил  дверь. На скамье сидел  седой,
но, впрочем, не старый  мужчина с высоким, чистым лбом, искрящейся  гривой и
аккуратной  окладистой бородкой. Его благородная внешность никак не вязалась
с той обтрепанной, латаной  одеждой из самотканого сукна,  в  которую он был
облачен. Мужчина читал  вслух книгу сидящему рядом подростку с  вопрошающими
глазами на удивительно взрослом лице. Увидев Корнея, человек отложил фолиант
и начал истово  креститься двумя перстами, уставив  на  вошедшего изумленные
глаза.
     Корней, смекнув, что его приняли  за восставшего из мертвых,  сдерживая
волнение, произнес:
     -  Доброго   здоровья   вам.   Не  пужайтесь.   Странник  я.  Тоже   из
старообрядцев.
     Улыбаясь  сквозь  слезы  радости  и  счастья,  мужчина  кинулся  горячо
обнимать вошедшего:
     - Милости просим. Какими судьбами до нашего двора?..
     Вскоре   братья   по  вере  знали  друг  о  друге  многое.  Беседа  их,
перемежавшаяся молитвами,  затянулась, как  водится  в  безлюдных краях,  до
утра. Выяснилось, что этот благообразного  вида человек  по  имени Григорий,
потомок  ссыльных  раскольников,  живет здесь  с  прошлой  осени.  При  царе
преподавал  в  губернском   городе   латынь,  имел   высокое  ученое  звание
профессора.  Не желая принимать насаждаемые новой властью порядки, он  нашел
приют в загородном монастыре. Но его вскорости закрыли, и в  святой  обители
ра