й гений?
     - Нет, право.
     - Мне кажется, что вам синьора, следовало бы догадаться.
     - Клянусь вам, Джидза, - проговорила графиня, опускаясь на  стул,  -  я
понятия об этом не имею. Скажите, о ком вы подумали?..
     - Я подумала... Да простит мне госпожа графиня, хотя думать так  вполне
естественно.
     - Говорите же!
     - Я  подумала,  что  его  светлость,  вице-король,  зная,  что  госпожа
графиня находится в дороге, не мог дождаться ее приезда и...
     - О, ваша догадка очень похожа на истину. Да,  это  возможно.  В  самом
деле, кто другой  мог  бы  приготовить  с  таким  вкусом  спальню,  а  затем
уступить ее мне? Но я прошу вас молчать. Если это сюрприз, я хочу  полностью
насладиться им,  хочу  изведать  всю  гамму  чувств,  вызванных  неожиданным
появлением Родольфо. Итак, давайте договоримся, что он тут ни при  чем,  что
все это дело рук какого-то неизвестного путешественника. Оставьте  при  себе
свои догадки и не нарушайте моих сомнений.  К  тому  же,  если  бы  это  был
действительно Родольфо, я первая догадалась бы об этом,  а  вовсе  не  вы...
Как он добр ко мне, мой Родольфо!.. Он предупреждает все мои желания...  Как
он любит меня!..
     - А ужин, так заботливо приготовленный, неужели вы думаете?
     - Тсс!..  Я  ничего  не  думаю,  ровно  ничего;  я  пользуюсь   дарами,
ниспосланными мне Богом, и благодарю за них только Бога.  Взгляните  на  это
столовое серебро, какая прелесть! Если бы мне не попался в пути  благородный
незнакомец, я просто не могла бы есть из простого прибора. А эта  серебряная
чашка с позолотой, можно подумать, что  ее  сделал  Бенвенуто!  Мне  хочется
пить, Джидза.
     Наполнив чашку водой, камеристка влила туда несколько капель  липарской
мальвазии.  Графиня  отпила  два-три  глотка,  видимо,   для   того,   чтобы
дотронуться до чашки губами, а вовсе не потому, что ей  хотелось  пить.  Она
как бы пыталась отгадать путем этого ласкового прикосновения,  действительно
ли любовник  пошел  навстречу  ее  потребности  в  роскоши,  в  великолепии,
которые  превращаются  в  необходимость,  когда  человек  приучен  к  ним  с
детства.
     Подали ужин. Графиня кушала  так,  как  кушают  изящные  женщины,  едва
прикасаясь к  блюдам  на  манер  колибри,  пчелы  или  бабочки;  рассеянная,
озабоченная, Джемма не отрывала взгляда от  двери,  и  каждый  раз,  как  та
отворялась, она вздрагивала, глаза ее увлажнялись и  ей  становилось  трудно
дышать; затем она постепенно  впала  в  состояние  сладкой  истомы,  причину
которой сама не могла понять. Джидза заметила это и встревожилась.
     - Госпоже графине нездоровится?
     - Нет, - ответила Джемма слабым голосом. - Но не находите  ли  вы,  что
от этих благовоний слегка кружится голова?
     - Не желает ли госпожа графиня, чтобы я отворила окно?
     Ни в коем случае! Правда, мне кажется,  что  я  вот-вот  умру,  но  мне
кажется также, что такая смерть очень приятна. Снимите  с  меня  шляпу,  она
давит на голову, мне тяжело в ней.
     Джидза повиновалась, и длинные волосы графини волнистыми прядями  упали
до самой земли.
     Неужели, Джидза, вы не чувствуете того же, что и я?  Что  за  неведомое
блаженство! Словно небесные флюиды струятся по моим жилам,  можно  подумать,
будто я выпила  волшебный  напиток.  Помогите  мне  встать  и  добраться  до
зеркала.
     Джидза поддержала графиню и довела ее до  камина.  Остановившись  перед
ним, Джемма облокотилась на  каминную  доску,  опустила  голову  на  руки  и
взглянула на свое отражение.
     - А теперь, - проговорила она, - велите унести все это, разденьте  меня
и оставьте одну.
     Камеристка повиновалась; лакеи графини убрали со  стола,  и  когда  они
вышли, Джидза выполнила вторую часть приказания своей госпожи,  которая  так
и не отошла от зеркала; она лишь томно  подняла  одну  руку,  затем  другую,
дабы горничная могла довести свое дело до конца,  что  та  и  сделала,  пока
госпожа ее пребывала как бы во  сне  наяву;  после  чего  камеристка  вышла,
оставив графиню одну.
     В состоянии, похожем на сомнамбулизм, графиня машинально  приготовилась
ко сну, легла в кровать и, облокотясь на изголовье, несколько  мгновений  не
спускала глаз с двери; затем, несмотря на  все  ее  старания  побороть  сон,
веки ее отяжелели, глаза закрылись, она опустилась  на  подушку  и,  глубоко
вздохнув, прошептала имя Родольфо.
     Проснувшись на следующее утро, Джемма  вытянула  руку,  словно  ожидала
найти кого-то рядом с собой, но она была одна. Она обвела  глазами  комнату,
затем взгляд  ее  остановился  на  столике  возле  кровати:  на  нем  лежало
незапечатанное письмо; она взяла листок и прочла следующие строки:

     "Госпожа графиня, я мог бы отомстить вам как  разбойник,  но  предпочел
доставить себе королевское удовольствие, а для  того,  чтобы,  пробудившись,
вы не подумали, будто видели сон, я оставил  вам  доказательство  истинности
всего случившегося: посмотритесь в зеркало.
                                                             Паскаль Бруно".

     Джемма почувствовала, что дрожь пробежала по ее  телу  и  холодный  пот
выступил на лбу; она протянула руку  к  колокольчику,  но  женский  инстинкт
подсказал ей, что звать не следует; она собрала все свои силы,  соскочила  с
кровати, подбежала к зеркалу и вскрикнула: голова ее и  брови  были  начисто
выбриты.
     Она тотчас же закуталась в шаль, поспешила  сесть  в  карету  и  велела
ехать обратно в Палермо.
     По приезде она написала князю де Карини, что во  искупление  ее  грехов
духовник приказал ей сбрить волосы и брови и поступить на год в монастырь.


IX

     Первого мая 1805 года в замке Кастель-Нуово было весело: Паскаль  Бруно
в прекрасном расположении духа угощал  ужином  одного  из  своих  друзей  по
имени Плачидо Мели,  честного  контрабандиста  из  деревни  Джессо,  и  двух
девок, которых тот привез из Мессины, чтобы  с  приятностью  провести  ночь.
Это дружеское внимание явно тронуло Бруно, и, не желая  оставаться  в  долгу
столь предупредительного приятеля, он  решил  задать  пир  на  весь  мир;  а
потому из подвалов маленькой крепости были извлечены лучшие вина Сицилии  и,
Калабрии, первейшие повара Баузо трудились на кухне, и в ход была пущена  та
своеобразная роскошь, которая нравилась порой герою нашей повести.
     Веселье било ключом, хотя сотрапезники лишь приступили к  ужину,  когда
Али принес Плачидо записку от некоего крестьянина из Джессо. Плачидо  прочел
ее и с досадой скомкал в руках.
     - Чтоб ему пусто было!  -  воскликнул  он.  -  Ну  и  время  же  выбрал
подлец!..
     - Кто такой, приятель?
     - Да капитан Луиджи Кама из Вилла-Сант-Джовани, чтоб его черт побрал!
     - Это тот Луджи, что поставляет нам ром? - переспросил Бруно.
     - Он самый, - ответил Плачидо. - Он пишет,  что  ждет  меня  на  берегу
моря, вся кладь с ним и он хочет отделаться  от  нее,  пока  таможенники  не
пронюхали о его приезде.
     - Дело прежде всего, приятель,  -  сказал  Бруно.  -  Я  подожду  тебя.
Кампания  у  нас  собралась  приятная,  и  будь  покоен,  если  не   слишком
задержишься,  найдешь  на  столе  вдосталь  всякого   угощения.   Напьешься,
наешься, да и после тебя еще останется.
     - Работы  там  на  час  самое  большее,  -  продолжал  Плачидо,  видимо
соглашаясь с доводами хозяина дома.  -  А  море  всего  в  пятидесяти  шагах
отсюда.
     - Перед нами же целая ночь, - заметил Паскаль.
     - Приятного аппетита, приятель.
     - Желаю удачи, друг.
     Плачидо вышел; Бруно остался с  двумя  девицами,  и  как  он  и  обещал
своему гостю, веселье за столом ничуть не  пострадало  от  отсутствия  этого
последнего; Бруно был любезен с обеими дамами, разговор,  жесты  становились
все оживленнее, когда дверь отворилась, и вошел  новый  посетитель;  Паскаль
обернулся и  узнал  мальтийского  коммерсанта,  о  котором  мы  уже  не  раз
упоминали, - Бруно был одним из лучших его клиентов.
     - А, это вы?  Добро  пожаловать,  особенно  если  вы  принесли  сласти,
которые так любят  в  гаремах,  литакийский  табак  и  тунисские  покрывала.
Взгляните, вот две одалиски, которые ждут, чтобы я бросил им платок, и  они,
конечно же, обрадуются, если он будет с золотой вышивкой. Кстати, ваш  опиум
сделал чудеса.
     - Весьма рад этому, - ответил мальтиец, - но  я  пришел  не  для  того,
чтобы торговать, а по другому делу.
     - Ты пришел поужинать? Да? В таком случае садись вот тут, и я  еще  раз
скажу тебе "добро пожаловать".  Это  место  королевское:  ты  будешь  сидеть
против бутылки и между двумя дамами.
     - Ваше вино превосходно, не сомневаюсь в этом, а дамы очаровательны,  -
ответил мальтиец, - но я должен сообщить вам нечто очень важное.
     - Мне?
     - Да, вам.
     - Так говори.
     Нет, только с глазу на глаз.
     - Секреты отложи на завтра, мой достойный командор.
     - Время не терпит.
     - В таком случае говори перед всеми: здесь  только  свои.  Да  и  кроме
того, я взял за правило не утруждать  себя,  когда  мне  весело,  даже  если
вопрос идет о моей жизни.
     - Речь именно об этом.
     - Плевать! - воскликнул Бруно, наполняя  стакан,  -  честного  человека
бог не оставит в беде. За твое здоровье, командор.
     Мальтиец опорожнил налитый ему стакан.
     - Превосходно, а теперь садись и начинай свою проповедь, мы слушаем.
     Торговец понял, что придется выполнить прихоть хозяина дома, и  сел  за
стол.
     Наконец-то, - сказал Бруно, - ну, выкладывай свои новости.
     Вам, конечно, известно, что арестованы  судьи  из  селений  Кальварузо,
Спадафора, Баузо, Сапонаро, Давьето и Ромита?
     - Слышал что-то в этом роде, -  беззаботно  проговорил  Паскаль  Бруно,
выпив стакан марсалы, этой сицилийской мадеры.
     - И вам известна причина их ареста?
     - Догадываюсь. Очевидно,  князь  де  Карина,  раздосадованный  решением
своей любовницы, уединившейся в монастырь,  нашел,  что  судьи  недостаточно
расторопны и слишком тянут с арестом некоего Паскаля Бруно, голова  которого
оценена в три тысячи дукатов, ведь так?
     - Да, именно так.
     - Как видите, я в курсе событий.
     - И все же вы можете кое-чего не знать.
     - Един Бог велик и всеведущ, как говорит Али.  Но  продолжай,  я  готов
сознаться в своем невежестве и не прочь услышать что-нибудь интересное.
     - Так вот все шесть  судей,  объединившись,  внесли  по  двадцати  пяти
унций, иначе говоря, сто пятьдесят унций в общую кассу.
     - Или тысячу восемьсот девяносто ливров, - подхватил  Бруно  с  прежней
беззаботностью. - Как видите, если я и не  веду  бухгалтерских  записей,  то
вовсе не потому, что не умею считать... Ну, а дальше что?
     - Затем они обратились к двоим или троим вашим приятелям из тех, с  кем
вы встречаетесь чаще всего, и спросили их, не желают ли  они  способствовать
вашей поимке.
     - Пусть спрашивают. Я уверен, что на десять миль кругом не найдется  ни
одного предателя.
     - Ошибаетесь, - сказал мальтиец, - предатель нашелся.
     - Вот как?! - воскликнул Бруно, нахмурившись и хватаясь  за  стилет.  -
Но как ты узнал об этом?
     - Бог мой, самым простым и неожиданным образом. Я был вчера у князя  де
Карини,  -  он  просил  меня  доставить  турецкие  ткани  в  его  мессинский
дворец, - когда вошел слуга и что-то сказал ему на ухо.  "Хорошо,  -  громко
ответил князь, - пусть войдет". И жестом  приказал  мне  пройти  в  соседнюю
комнату; я повиновался; князь, видимо, не подозревал, что я с  вами  знаком,
и я услышал весь разговор. Речь шла о вас.
     - И что же?
     - Так вот, пришедший человек и  оказался  предателем;  он  обещал,  что
откроет двери вашей крепости, выдаст вас врагам, пока вы спокойно  ужинаете,
и сам приведет жандармов в вашу столовую.
     - И тебе известно имя предателя?
     - Плачидо Мели, - ответил мальтиец.
     - Дьявольщина! - вскричал Паскаль, скрипя зубами. - Он только  что  был
здесь.
     - И ушел?
     - За минуту перед вашим приходом.
     - Значит, он  отправился  за  жандармами  и  солдатами,  ведь  если  не
ошибаюсь, вы как раз ужинаете.
     - Сам видишь.
     - Все сходится. Если хотите бежать, нельзя терять ни минуты.
     - Бежать?! - воскликнул Бруно, смеясь. - Али!.. Али!..
     Вошел Али.
     - Запри  ворота  замка,  мальчик!  Выпусти  во  двор  трех   собак,   а
четвертую, Лионну, приведи сюда... Да приготовь боевые припасы.
     Женщины заплакали в голос.
     - Замолчите, красавицы! - продолжал Бруно, повелительно подняв руку.  -
Сейчас не время для песен! Тише, прошу вас!
     Женщины умолкли.
     - Побудьте с дамами, командор, - сказал Бруно. -  А  мне  надо  сделать
обход.
     Паскаль взял карабин, надел патронную сумку и направился  к  двери,  но
прежде, чем выйти, он остановился и прислушался.
     - В чем дело? - спросил мальтиец.
     - Слышите, как воют  собаки.  Враги  близко,  они  отстали  от  вас  на
какие-нибудь пять минут. Молчать, зверюги! - продолжал Бруно,  отворив  окно
и издав особый свист. - Ладно, ладно, я предупрежден.
     Псы тихо заскулили и умолкли; женщины и мальтиец вздрогнули,  в  страхе
ожидая самого худшего. В эту минуту вошел Али с Лионной, любимицей  Паскаля;
умная собака подбежала к хозяину, встала на задние лапы,  положила  передние
лапы к нему на плечи, взглянула на него и тихонько завыла.
     - Да, да, Лионна, - сказал Бруно, - ты замечательная псина.
     Он приласкал ее и поцеловал между глаз, словно любовницу. Собака  опять
завыла, глухо и жалобно.
     - Понимаю, Лионна, - продолжал Паскаль,  -  понимаю,  дело  не  терпит.
Идем, моя радость, идем!
     И он вышел, оставив мальтийца и обеих женщин в столовой.
     Паскаль спустился во двор, где беспокойно  сновали  собаки,  показывая,
однако, всем своим видом, что непосредственной опасности еще нет.  Тогда  он
отпер калитку в сад и начал  обследовать  его.  Вдруг  Лионна  остановилась,
понюхала воздух и подбежала к ограде. Все ее  тело  напряглось,  словно  для
прыжка, она лязгнула зубами и, глухо ворча, оглянулась на  хозяина,  тут  ли
он. Паскаль Бруно стоял позади нее.
     Он понял, что в этом направлении, всего  в  нескольких  шагах  от  них,
притаился враг,  и,  вспомнив,  что  окно  комнаты,  где  был  заперт  Паоло
Томмази, выходит как раз в эту сторону, быстро поднялся по  лестнице  вместе
с Лионной; с налившимися кровью глазами, раскрыв пасть, собака пробежала  по
столовой,  где  обе  девицы  и  мальтиец  в  ужасе   ожидали   конца   этого
приключения, и устремилась в соседнюю  неосвещенную  комнату,  окно  которой
было отворено. Лионна тут же легла на пол и  по-змеиному  поползла  к  окну,
затем на расстоянии нескольких футов от него и прежде, нежели Паскаль  успел
ее удержать, она, как пантера, прыгнула с высоты двадцати  футов  в  оконный
проем.
     Паскаль очутился у окна одновременно с собакой; он увидел,  что  она  в
несколько прыжков достигла уединенной оливы,  затем  услышал  крик.  Лионна,
видимо, бросилась на человека, прятавшегося за этим деревом.
     - На помощь! - крикнул чей-то голос, и Паскаль узнал голос  Плачидо.  -
Ко мне, Паскаль! Ко мне!.. Отзови собаку, не то я распорю ей брюхо.
     - Пиль, Лионна... пиль! Возьми его, возьми! Смерть предателю!..
     Плачидо понял, что Бруно  все  известно;  тогда  он,  в  свою  очередь,
испустил вопль, в котором звучали злоба и боль, и между человеком и  собакой
началась борьба не на жизнь, а на смерть. Бруно  смотрел  на  этот  странный
поединок, опершись на карабин. В течение десяти минут он видел при  неверном
свете луны, как боролись, падали, поднимались  два  столь  тесно  сплетенных
тела, что невозможно  было  отличить  человека  от  собаки;  наконец,  после
десятиминутной борьбы, один из сражавшихся упал и уже  больше  не  поднялся;
это был человек.
     Бруно свистнул Лионну, снова, не проронив ни слова, вошел  в  столовую,
спустился по лестнице и отворил  калитку  своей  любимой  собаке;  но  в  ту
минуту, когда она вбежала в  дом,  окровавленная,  -  столько  ран  было  ей
нанесено ножом и зубами противника, -  на  дороге,  поднимающейся  к  замку,
блеснули при свете луны стволы карабинов. Бруно тотчас  же  забаррикадировал
ворота  и  вернулся  к  перепуганным  гостям.  Мальтиец  пил  вино,   девицы
молились.
     - Ну как? - спросил мальтиец.
     - О чем вы, командор? - переспросил Бруно.
     - Что с Плачидо?
     - Его песенка спета, - ответил Бруно, - зато  нам  на  голову  свалился
целый сонм дьяволов.
     - Каких именно?
     Жандармов и солдат из Мессины, если не ошибаюсь.
     - Что вы собираетесь делать?
     - Перебить как можно больше этих дьяволов.
     - А затем?
     Затем... подорвать крепость со всеми остальными и с собой в придачу.
     Девицы заплакали и закричали.
     - Али, - продолжал Паскаль, - отведи этих дам в подвал и  дай  им  все,
что они пожелают, за исключением свечей. Не то они, пожалуй, раньше  времени
взорвут здание.
     Бедные девушки упали на колени.
     - Полно, полно, - сказал Бруно, топнув ногой, - прошу слушаться.
     Он сказал это таким тоном, что девицы тут  же  вскочили  и  без  единой
жалобы последовали за Али.
     - А теперь, командор, - заметил Бруно, когда  дамы  вышли,  -  потушите
свечи и сядьте в угол,  подальше  от  пуль.  Музыканты  прибыли,  тарантелла
начинается.


X

     Несколько минут  спустя  вернулся  Али,  неся  на  плече  четыре  ружья
одинакового калибра и корзину  с  патронами.  Паскаль  Бруно  распахнул  все
окна, чтобы достойно встретить врагов, откуда бы они ни появились. Али  взял
ружье и собрался встать у одного из окон.
     - Нет, дитя мое, - проговорил Паскаль с чисто  отеческой  нежностью,  -
нет, это мое дело, только мое. Я не хочу связывать тебя  со  своей  судьбой,
не хочу увлекать туда, куда сам иду. Ты молод, ничто еще  не  помешало  тебе
следовать по обычному пути. Верь  мне,  не  сходи  с  тропинки,  проторенной
людьми.
     - Отец, - сказал юноша своим грудным голосом, - почему  ты  не  хочешь,
чтобы я защищал тебя, как Лионна? Ты знаешь, у меня нет никого, кроме  тебя,
и, если ты умрешь, я умру вместе с тобой.
     - Нет, Али, нет, если я умру,  после  меня  останется  на  земле  некое
тайное и страшное дело, которое я могу поручить только моему сыну.  Мой  сын
должен жить, чтобы сделать то, что ему прикажет отец.
     - Хорошо, - сказал Али, - отец повелевает, сын подчиняется.
     И, нагнувшись, Али поцеловал руку Паскаля.
     - Неужели я ничем не могу тебе помочь, отец? - спросил он.
     - Заряжай ружья, - ответил Бруно.
     Али приступил к делу.
     - А я? - донесся голос из угла, где сидел мальтиец.
     - Вас, командор, я берегу для другого: вы будете моим парламентером.
     В эту минуту Паскаль Бруно увидел, как блеснули ружья  другого  отряда,
который спускался с горы к той оливе, под которой лежало тело Плачидо:  было
ясно, что солдаты направлялись к условленному месту  встречи.  Люди,  шедшие
впереди, натолкнулись на труп, и  весь  отряд  окружил  покойника,  которого
невозможно было узнать - так обезобразили его стальные  челюсти  Лионны.  Но
поскольку у этой оливы солдат обещал ждать  Плачидо,  поскольку  труп  лежал
там и ни единой живой души не было видно поблизости, вывод напрашивался  сам
собой, а именно, что умерший не  кто  иной,  как  он.  Солдаты  поняли,  что
предательство обнаружено, а следовательно, Бруно начеку.  Они  остановились,
чтобы обсудить, как быть дальше. Паскаль, стоявший в амбразуре окна,  следил
за каждым их движением. В эту минуту из-за тучки вышла луна, и свет ее  упал
на Паскаля; кто-то из солдат заметил его и указал своим товарищам; по  рядам
прокатился крик:  "Бандит,  бандит!"  -  и  тут  же  грянул  ружейный  залп.
Несколько пуль попало в стену, другие, прожужжав над головой того, кому  они
предназначались, засели в потолочных балках. В ответ  Паскаль  выстрелил  по
очереди из четырех ружей, заряженных Али: ч