рови,  то  же
скрещение рас объединяет порой в  одной  женщине  эти  три  столь  различных
типа. Но вместо того  чтобы  прибегнуть  к  ухищрениям  кокетства,  как  она
собиралась это сделать поначалу, Джемма застыла у зеркала в порыве  наивного
восхищения: до того понравилась она себе в  этом  домашнем  убранстве;  так,
вероятно, взирает на  себя  цветок,  склонившийся  над  поверхностью  ручья;
однако в этом чувстве не было гордыни; она как бы возносила  хвалу  Господу,
создавшему такую красоту. Словом, она ничего не изменила в своей  внешности.
Да и какая прическа лучше выявила бы несравненную  прелесть  ее  волос,  чем
тот беспорядок, при котором они свободно рассыпались по плечам? Какая  кисть
могла бы  прибавить  что-либо  к  безукоризненному  рисунку  ее  шелковистых
бровей? Какая помада посмела бы соперничать  с  цветом  ее  коралловых  губ,
сочных, словно плод граната? И, как мы уже говорили, она  вперила  взгляд  в
зеркало  с  единственным  желанием  полюбоваться   собой,   но   мало-помалу
погрузилась в упоительные, восторженные мечты, ибо одновременно с  ее  лицом
зеркало, стоявшее у раскрытого окна, отражало небо, которое служило  как  бы
фоном ее ангельской головки; и, наслаждаясь неясным и безграничным  чувством
счастья, Джемма без повода, без  цели  считала  в  зеркале  звезды,  которые
зажигались одна за другой, и вспоминала их названия по мере  того,  как  они
появлялись в эфире.  Вдруг  ей  показалось,  что  какая-то  тень  загородила
звезды и позади нее возникло чье-то лицо; она поспешно  обернулась:  в  окне
стоял незнакомый мужчина. Джемма вскочила  на  ноги  и  открыла  рот,  чтобы
закричать, но  неизвестный  спрыгнул  на  пол  и,  сложив  с  мольбой  руки,
проговорил:
     - Во имя неба, никого не зовите, сударыня. Клянусь честью,  вам  нечего
опасаться: я не хочу вам зла!..


II

     Джемма упала в кресло, и вслед за появлением незнакомца и  его  словами
наступило молчание, во время которого она успела бросить быстрый,  боязливый
взгляд на незванного гостя, который проник  в  ее  спальню  столь  странным,
непозволительным способом.
     Это  был  молодой  человек  лет  двадцати  пяти   -   двадцати   шести,
по-видимому, простолюдин: на нем была калабрийская шляпа с  широкой  лентой,
спускавшейся на плечо, бархатная куртка с серебряными пуговицами и такие  же
штаны; его  стан  стягивал  красный  шелковый  пояс  с  зеленой  вышивкой  и
бахромой - такие пояса изготавливают в Мессине, которая позаимствовала их  у
стран Леванта. Кожаные ботинки и гетры дополняли этот костюм  истого  жителя
гор, костюм, не лишенный изящества и как  бы  созданный,  чтобы  подчеркнуть
стройность того, кто его носил. Лицо незнакомца поражало  суровой  красотой:
резкие черты  южанина,  смелый,  гордый  взгляд,  черные  волосы  и  борода,
орлиный нос и зубы, как у шакала.
     Очевидно, Джемму не слишком успокоил вид  молодого  человека,  ибо  она
протянула руку к столу в поисках стоящего там серебряного колокольчика.
     - Вы разве не поняли меня, сударыня? -  спросил  он,  стараясь  придать
своему голосу ту чарующую мягкость, которую так хорошо передает  сицилийский
язык. - Я не желаю вам зла, напротив, если вы уважите мою  просьбу,  я  буду
боготворить вас, как мадонну. Вы прекрасны,  как  божья  матерь,  будьте  же
милосердны, как она.
     - Что же вам от меня надобно? - спросила Джемма дрожащим голосом.  -  И
как вы посмели явиться ко мне сюда, да еще таким путем?
     - Скажите, сударыня, неужели вы, знатная,  богатая,  любимая  человеком
высокого звания, почти королем, согласились бы  принять  такого  безвестного
человека, как я? Да если б  и  оказали  мне  такую  милость,  она  могла  бы
запоздать, а у меня времени нет!
     - Но что  я  могу  сделать  для  вас?  -  спросила  Джемма,  постепенно
успокаиваясь.
     - Все в ваших руках, сударыня, мое  несчастье  и  мое  блаженство,  моя
смерть и моя жизнь.
     - Ничего не понимаю! Объясните, в чем дело?
     - У вас служит девушка из Баузо.
     - Тереза?
     - Да, Тереза, - сказал молодой человек, и  голос  его  дрогнул.  -  Она
собирается обвенчаться с камердинером князя де Карини, а ведь девушка эта  -
моя невеста.
     - Так это вы?..
     - Да, мы собирались пожениться с Терезой, когда вы вызвали ее  к  себе.
Она обещала хранить мне верность, замолвить перед вами словечко за  меня,  а
если вы откажете в ее просьбе, вернуться домой. Итак, я ждал ее. Прошло  три
года, ее все не было. Я понял, что она не вернется, сам приехал сюда  и  все
узнал. Тогда я надумал броситься к вашим ногам и вымолить у  вас  разрешения
на брак с Терезой.
     - Я люблю Терезу и не желаю разлучаться с  ней.  Гаэтано  -  камердинер
князя. Если он женится на ней, Тереза останется у меня.
     - Коль скоро таковы ваши условия, я  поступлю  к  князю,  -  проговорил
молодой человек, сделав усилие над собой.
     - Тереза говорила, что вы не хотите быть слугой.
     - Да, правда, но я принесу эту жертву ради нее, раз  уж  иначе  нельзя.
Только, если возможно, я поступил бы телохранителем к князю  -  это  все  же
лучше, чем быть слугой.
     - Хорошо, я поговорю с князем, и если он согласится...
     - Князь согласится на все, чего бы вы ни пожелали,  сударыня.  Я  знаю,
вы не просите, вы приказываете.
     - Но кто мне поручится за вас?
     - Порукой будет моя вечная признательность, сударыня.
     - Кроме того, я должна знать, кто вы.
     - Я человек, судьба которого зависит от вас. Вот и все.
     - Князь спросит, как вас зовут.
     - Какое дело князю до моего имени? Разве он когда-нибудь слышал его?  И
что значит для князя де Карини имя простого крестьянина из Баузо?
     - Но я-то родилась в том же краю, что и вы.  Мой  отец  был  графом  де
Кастель-Нуово и жил в небольшом замке неподалеку от деревни.
     - Мне все это известно, сударыня, - глухо проговорил молодой человек.
     - Так вот, я должна знать, кто вы. Скажите, как вас зовут,  и  я  решу,
что мне надлежит делать.
     - Верьте мне, ваше сиятельство, вам лучше не знать моего имени. Не  все
ли равно, как меня зовут? Я  честный  человек,  Тереза  будет  счастлива  со
мной, и, если понадобится, я отдам жизнь за князя и за вас.
     - Не понимаю вашего упорства. Я хочу знать  ваше  имя,  тем  более  что
Тереза тоже отказалась сказать, как вас зовут, когда я спросила ее об  этом.
Предупреждаю, я ничего не сделаю для вас, если вы не назовете себя.
     - Так вы этого желаете, сударыня?
     - Не желаю, а требую...
     - Умоляю вас в последний раз...
     - Скажите, кто вы, или  уходите,  -  проговорила  Джемма,  повелительно
подняв руку.
     - Меня зовут Паскаль Бруно, - ответил  молодой  человек  ровным,  тихим
голосом; могло показаться, что он  совершенно  спокоен,  если  бы  внезапная
бледность не выдавала его душевной муки.
     - Паскаль  Бруно!  -  воскликнула  Джемма,  отодвигая  от   него   свое
кресло. - Паскаль  Бруно!  Уж  не  сын  ли  вы  Антонио  Бруно,  чья  голова
находится в замке Баузо, в железной клетке?
     - Да, я его сын.
     - И вам известно, почему голова вашего отца находится там? Отвечайте!
     Паскаль молчал.
     - А потому, - продолжала Джемма, - что  ваш  отец  покушался  на  жизнь
графа, моего отца.
     - Знаю, сударыня. Знаю также и  другое:  когда  ребенком  вас  выводили
гулять, ваши горничные и лакеи показывали вам эту клетку и говорили,  что  в
ней голова преступника, который хотел убить вашего  батюшку.  Одного  только
вам не рассказали, сударыня: ваш отец обесчестил моего отца.
     - Вы лжете!
     - Да покарает меня Господь Бог, если я солгал, сударыня. Моя мать  была
красива и добродетельна, граф полюбил ее. Она устояла перед его  обещаниями,
домогательствами, не испугалась даже угроз. И вот однажды,  когда  мой  отец
уехал в Таормину,  граф  приказал  четверым  верным  людям  похитить  ее  и,
отвезти в небольшой дом между Лимеро и Фурнани  -  в  нем  теперь  постоялый
двор... И там... там, сударыня, он надругался над нею!
     - Граф был  властелином  Баузо,  крестьяне  принадлежали  ему  душой  и
телом. Он оказал большую честь вашей матушке, обратив внимание на нее.
     - Мой отец принял это иначе, - сказал  Паскаль,  нахмурившись,  -  быть
может, потому что родился в Стрилле,  на  земле  князя  Монкада-Патерно,  он
ударил кинжалом графа. Рана не была смертельна, и слава Богу, хотя я  долгое
время жалел об этом. Но сегодня, к моему стыду, это меня радует.
     - Если память мне не изменяет,  не  только  ваш  отец  был  казнен  как
убийца, но и все ваши дяди отбывают наказание на каторге.
     - Да, они спрятали виновного и встали  на  его  защиту,  когда  за  ним
явилась полиция. Их посчитали сообщниками отца и отправили на каторгу.  Дядя
Плачидо попал на остров Фавиньяна, дядя Пиетро - на Липари, а дядя Пепе -  в
Вулкано. Я  был  тогда  ребенком,  но  и  меня  арестовали  вместе  с  ними,
пришлось, однако, вернуть меня матери.
     - А что стало с этой женщиной?
     - Она умерла.
     - Где же?
     - В горах между Пиццо ди Гото и Низи.
     - Почему она уехала из Баузо?
     - Почему? Чтобы не видеть, когда мы шли мимо замка,  ей  головы  своего
мужа, мне головы моего отца. Да, она умерла без  врача,  без  священника.  Я
похоронил ее на неосвященной земле  и  был  ее  единственным  могильщиком...
Надеюсь, вы простите меня, сударыня, но на свежей могиле матери я  дал  обет
отомстить за гибель всей моей семьи, из которой уцелел  я  один,  -  к  тому
времени дядей моих, конечно, уже не было  в  живых,  -  да,  отомстить  вам,
последней из семьи графа. Но что поделаешь? Я влюбился в  Терезу,  спустился
с гор, чтобы  не  видеть  могилы  матери,  так  как  чувствовал,  что  готов
нарушить свою клятву, и поселился  в  долине,  неподалеку  от  Баузо.  Более
того,  когда  Тереза  надумала  уехать  из  деревни  и  поступить  к  вам  в
услужение, мне пришла в голову мысль наняться  к  князю.  Долгое  время  эта
мысль страшила меня, потом я с ней свыкся. Я решил повидать  вас,  и  вот  я
пришел, пришел безоружный, чтобы умолять вас о  милости,  хотя  намеревался,
сударыня, предстать перед вами как мститель.
     - Вы понимаете, конечно, - ответила Джемма, - что князь не может  взять
к себе человека, отец которого  был  повешен,  а  родственники  осуждены  на
каторжные работы.
     - Но почему же, сударыня,  если  этот  человек  готов  забыть  об  этих
несправедливых приговорах?
     - Вы с ума сошли!
     - Вы знаете, госпожа графиня, что значит клятва для горца? Так  вот,  я
обещаю нарушить свою клятву. Вы знаете, что значит месть  для  сицилийца?  Я
обещаю отказаться от мести... Я все предам забвению, не заставляйте же  меня
вспоминать...
     - А в противном случае?
     - Не хочу думать об этом.
     - Хорошо, мы примем надлежащие меры.
     - Смилуйтесь, сударыня, умоляю! Видите, я делаю все, что в моих  силах,
хочу остаться  честным.  Ручаюсь,  я  стану  другим  человеком,  коль  скоро
поступлю к князю и женюсь на Терезе... К тому же  я  никогда  не  вернусь  в
Баузо.
     - Я ничего не могу для вас!
     - Госпожа графиня, ведь вы любили!
     Джемма презрительно улыбнулась.
     - Вы должны знать, что такое  ревность.  Вы  должны  знать,  какая  это
мука, чувствуешь, что сходишь с ума. Я люблю Терезу, я ревную ее,  чувствую,
что не совладаю с собой, если она выйдет замуж за другого, и тогда...
     - Что тогда?
     - Тогда берегитесь, как бы я не вспомнил о клетке  с  головой  отца,  о
каторге, куда сосланы мои дяди, и о могиле, в которой покоится моя мать.
     В эту минуту странный крик,  похожий  на  сигнал,  раздался  под  окном
спальни, и почти тотчас же прозвенел звонок.
     - Князь! - воскликнула Джемма.
     - Да, да знаю! - пробормотал Паскаль. - Но  прежде,  нежели  он  войдет
сюда, вы можете обещать мне... Умоляю, сударыня, снизойдите к моей  просьбе:
разрешите мне жениться на Терезе, попросите князя взять меня в услужение...
     - Пропустите  меня!  -  повелительно  сказала  Джемма,  направляясь   к
выходу.
     Но вместо того, чтобы повиноваться, Бруно подбежал к двери и запер ее.
     - И вы посмели задержать меня? -  спросила  Джемма,  берясь  за  шнурок
звонка. - Ко мне, на помощь! На помощь!
     - Не зовите, сударыня, - проговорил Бруно,  все  еще  владея  собой.  -
Ведь я сказал, что не причиню вам зла.
     Вторично раздался под окном тот же странный крик.
     - Молодец, Али, ты на посту, мой мальчик! - крикнул Бруно.  -  Понимаю,
пришел князь, слышу его  шаги  в  коридоре.  Сударыня,  сударыня,  еще  есть
несколько минут, несколько секунд, еще можно избежать многих несчастий...
     - На помощь, Родольфо, на помощь! - крикнула Джемма.
     - Так, значит, у вас нет сердца, нет души, нет жалости, ни к  себе,  ни
к другим! - воскликнул Бруно, схватившись  за  голову  и  смотря  на  дверь,
которую сотрясала чья-то сильная рука.
     - Меня  заперли,   -   продолжала   графиня,   ободренная   подоспевшей
помощью, - я здесь, и с мужчиной, он угрожает мне. На помощь,  Родольфо,  ко
мне!..
     - Я не угрожаю, я молю... я все  еще  молю...  но  раз  вы  сами  этого
пожелали!..
     Бруно испустил крик, подобный крику дикого зверя, и бросился к  Джемме,
видимо, чтобы задушить ее, так как он и в самом деле был безоружен. В ту  же
минуту дверь, скрытая  в  глубине  алькова,  отворилась,  раздался  выстрел,
спальня наполнилась дымом,  и  Джемма  потеряла  сознание.  Она  очнулась  в
объятиях любовника, с ужасом оглядела комнату и спросила, как только  смогла
говорить:
     - А этот человек, где он?
     - Не знаю. Должно быть, я промахнулся, - ответил князь. -  Не  успел  я
перескочить через кровать, как он прыгнул в окно. Вы лежали без сознания,  я
позабыл о нем и поспешил к вам. Должно быть, я промахнулся, -  повторил  он,
осматривая стены. - Странно, я нигде не вижу следа от пули.
     - Скорее пошлите за ним погоню! - воскликнула Джемма. - Ни жалости,  ни
милосердия к этому человеку, ваша светлость!  Он  бандит  и  хотел  задушить
меня.
     Поиски продолжались всю ночь, осмотрели виллу, прилегающие к ней  сады,
побережье - все было тщетно: Паскаль Бруно бесследно исчез.
     Наутро были  обнаружены  пятна  крови,  они  вели  от  окна  спальни  и
терялись на берегу моря.


III

     Рано утром рыбачьи лодки вышли, как обычно, из порта  и  рассеялись  по
морю; одна из них с мужчиной и мальчиком лет двенадцати  -  четырнадцати  на
борту легла, однако, в дрейф неподалеку от Палермо, и, так как  этот  маневр
в  месте,  не  особенно  подходящем  для  рыбной   ловли,   мог   показаться
подозрительным, мальчик занялся починкой сети. Что касается мужчины,  то  он
лежал в лодке, опершись головой о  борт,  и,  по-видимому,  был  погружен  в
глубокое раздумье; время от времени он  машинально  опускал  правую  руку  в
море и, зачерпнув  горсть  воды,  поливал  ею  свое  левое  плечо,  стянутое
окровавленной повязкой. После чего его губы сводила такая странная  гримаса,
что трудно было понять, смеется он или скрежещет зубами.  Человек  этот  был
Паскаль Бруно, а мальчик - тот  самый  страж,  который  дважды  крикнул  под
окном спальни, чтобы предупредить его об опасности. Достаточно было  беглого
взгляда, чтобы признать в мальчике сына более жаркой страны, нежели та,  где
развертываются описываемые  нами  события.  В  самом  деле,  он  родился  на
берегах Африки и чисто случайно оказался на пути Паскаля Бруно. Вот как  это
произошло.
     Узнав около  года  назад,  что  князь  де  Монкада-Патерно,  богатейший
сицилийский вельможа, возвращается  на  небольшом  судне  из  Пантеллерии  в
Катану со свитой из двенадцати человек, алжирские  корсары  устроили  засаду
за островом Порри, в каких-нибудь двух милях от Сицилии. Корабль князя,  как
и предполагали пираты, свернул в пролив,  отделяющий  остров  от  побережья;
заметив его, они вышли на трех лодках из бухточки, в  которой  прятались,  и
налегли на весла,  чтобы  перерезать  путь  князю.  Тот  сразу  дал  команду
направить судно к берегу и посадить его на мель возле  Фугалло.  Так  как  в
этом месте глубина едва достигала трех футов, князь и его свита  прыгнули  в
воду, держа оружие над  головой,  -  они  надеялись  добраться  до  деревни,
видневшейся в полумиле от берега, так и не пустив его в ход. Но  как  только
они покинули корабль, другие  корсары,  которые  в  ожидании  этого  маневра
успели зайти в устье  Буфайдоне,  выскочили  из  камышовых  зарослей,  среди
которых течет эта река, и отрезали  князю  путь  к  отступлению.  Завязалась
схватка;  но  пока  телохранители  князя  отражали  натиск  первого   отряда
корсаров, подоспел второй их отряд;  видя,  что  сопротивляться  бесполезно,
князь сдался, попросив, чтобы ему и его людям была сохранена  жизнь,  и  дав
обещание заплатить за себя и за  них  богатый  выкуп.  Как  только  пленники
сложили оружие, показалась толпа крестьян,  вооруженных  ружьями  и  косами.
Корсары, победившие князя и, следовательно, достигшие своей цели,  не  стали
ждать новоприбывших - они уплыли столь поспешно, что оставили  на  поле  боя
трех своих людей, посчитав их убитыми или смертельно раненными.
     Среди прибежавших крестьян  был  и  Паскаль  Бруно:  по  прихоти  своей
кочевой жизни он появлялся то тут, то там, а беспокойный характер  заставлял
его ввязываться в любое рискованное  предприятие.  Крестьяне  обнаружили  на
песчаном берегу, где происходило сражение двух слуг князя де Патерно -  один
был убит, другой  легко  ранен  в  ногу  -  и  трех  корсаров,  плававших  в
собственной крови, но еще живых. Двух ружейных  выстрелов  было  достаточно,
чтобы тут же расправиться с  двоими  врагами,  и  дуло  пистолета  уже  было
нацелено на третьего, угрожая послать  и  его  вслед  за  товарищами,  когда
Бруно заметил, что третий корсар всего-навсего ребенок;  он  отвел  от  него
оружие и заявил, что берет мальчика  под  свое  покровительство.  Послышался
ропот недовольствия против этой неуместной  жалости,  но  Бруно  никогда  не
отступал от своего  слова;  он  зарядил  карабин  и  заявил,  что  застрелит
первого, кто подойдет к раненому. Бруно был известен как человек,  способный
осуществить  свою  угрозу,  крестьяне  отступились,  позволив  ему   поднять
мальчика и уйти вместе с ним. Бруно тотчас  же  направился  к  морю,  сел  в
лодку, на борту которой совершал обычно свои походы и которой  управлял  так
умело, что она повиновалась ему не хуже,  чем  лошадь  повинуется  всаднику,
поднял паруса и взял курс на мыс Алига-Гранде.
     Как только лодку подхватил ветер и она перестала нуждаться  в  кормчем,
Бруно занялся раненым, по-прежнему лежавшим без чувств. Он  распахнул  белый
бурнус, в который был завернут мальчик, расстегнул пояс  с  висящим  на  нем
ятаганом и увидел  при  последних  отблесках  заходящего  солнца,  что  пуля
прошла между правым бедром и ребрами и вышла возле позвоночника:  рана  была
опасна, но не смертельна.
     Вечерний ветер  и  освежающее  действие  морской  воды,  которой  Бруно
промыл рану, привели в чувство  мальчика;  не  открывая  глаз,  он  произнес
несколько  слов  на  непонятном  языке;  Бруно,  знавший   по   опыту,   что
огнестрельная рана вызывает сильную жажду, догадался, о чем просит  мальчик,
и поднес к его губам полную флягу воды; раненый жадно приник  к  ней,  затем
снова что-то пробормотал и снова впал в  забытье.  Паскаль  уложил  его  как
можно бережнее на дно лодки и, оставив  рану  открытой,  каждые  пять  минут
смачивал ее морской водой, действие которой  моряки  почитают  целебным  для
любых ран.
     В пору вечерней молитвы наши мореплаватели подошли к устью Рагузы,  ибо
ветер был попутный. Паскаль без труда направил лодку вверх по  течению  реки
и три часа спустя, оставив справа от  себя  Модику,  прошел  под  мостом  на
дороге между Ното и Каярамонти. Он сделал еще полмили, но, видя,  что  плыть
становится все  труднее,  вытащил