азала Маргарита, - и  не  принимай  слов  моих  за
упреки кому бы то ни было. Я хочу оправдаться только  перед  собой.  Если  б
матушка... нет, я никогда не стану осуждать своей матери! Долг  перед  отцом
заставил ее забыть о нас... Если б матушка была для  меня  тем,  чем  бывает
обычно мать для своих дочерей, я бы открывала ей сердце свое, как  книгу,  и
она могла бы сразу, как только в ней появлялись не те мысли, остеречь  меня,
и я бы избежала искушения. Если бы я была воспитана в большом  свете,  а  не
как дикий цветок росла в тени этого замка, я  бы  с  детства  понимала  свое
положение, о котором ты мне теперь напоминаешь, и, вероятно, не нарушила  бы
приличий, которых оно от меня  требует.  Если  б  я  общалась  со  светскими
женщинами  с  веселым  умом  и  холодным  сердцем,  которых  ты  мне   часто
расхваливаешь, но которых я никогда не видела, и, следуя их примеру,  смогла
бы кем-нибудь увлечься...  Да!  Может  быть,  тогда  я  забыла  бы  прошлое,
посеяла на нем новые воспоминания, как сажают  цветы  на  могилах,  а  потом
нарвала этих цветов и сделала себе из них бальный букет и  свадебный  венок.
Но, к несчастью, меня стали предостерегать, когда уже нельзя  было  избежать
опасности, мне напомнили о моем имени и  положении  в  свете,  когда  я  уже
стала недостойной их, и теперь требуют, чтобы я думала о радостном  будущем,
когда сердце плачет о прошлом!..
     - Что ж из этого следует? - спросил Эммануил с досадой.
     - Ты должен это понять, Эммануил, ты один можешь помочь мне. Я не  могу
прибегнуть к помощи отца, увы! Он вряд ли узнал бы во  мне  свою  дочь.  Нет
надежды у меня и на доброе отношение матушки: от  одного  ее  взгляда  кровь
застывает в моих жилах,  одно  ее  слово  убивает.  К  тебе  одному  я  могу
обратиться, тебе одному могу сказать: "Брат,  теперь  ты  у  нас  старший  в
доме, ты  теперь  должен  заботиться  о  чести  нашего  имени.  Я  совершила
недостойный поступок и наказана за него, как за преступление. Не  достаточно
ли этого?"
     - Что же далее? - Эммануил холодно смотрел на сестру. -  Говори  яснее,
чего ты от меня хочешь?
     - Эммануил,  если  мне  не  суждено  прожить   жизнь   с   единственным
человеком, которого я могу любить, то прошу тебя, умоляю не наказывать  меня
слишком жестоко. Матушка - да простит ее Бог! -  так  безжалостно  отняла  у
меня моего ребенка, словно у нее самой никогда не было детей! И мой  ребенок
будет расти где-то далеко от меня, в забвении и среди чужих  людей.  Матушка
взялась за моего сына,  а  ты,  Эммануил,  ты  решил  погубить  его  отца  и
поступил с ним так  жестоко,  как  нельзя  поступать,  я  не  говорю  уже  -
человеку с человеком, даже судье с преступником. Теперь вы оба  объединились
против меня и хотите подвергнуть пытке, выдержать которой я не в  состоянии.
Именем нашего детства, которое мы провели в одной  колыбели,  нашей  юности,
которая протекала под одной кровлей, именем нашего  родства  заклинаю  тебя:
отпусти меня в монастырь! Там, клянусь тебе,  оплакивая  свой  проступок  на
коленях перед господом,  я  буду  молить  его  в  награду  за  мои  слезы  и
страдания  возвратить  рассудок  нашему  отцу,  наделить  матушку   душевным
спокойствием и благополучием, осыпать  тебя,  Эммануил,  почестями,  славой,
богатством! Умоляю тебя, позволь мне это сделать!
     - Хорошо придумано, сестрица! Пусть в свете говорят, что я  пожертвовал
сестрой ради своего возвышения, стал наследником ее состояния еще при  жизни
несчастной. Ты с ума сошла! Это невозможно!
     - Выслушай, что я тебе еще скажу,  Эммануил,  -  Маргарита  оперлась  о
спинку стула, который стоял подле нее.
     - Что еще? Говори!
     - Скажи, если ты кому-нибудь даешь слово, ты ведь его держишь?
     - Я дворянин.
     - Ну, так посмотри на этот браслет...
     - Вижу. И что же в нем замечательного?
     - Он заперт ключом, ключ  от  него  на  перстне,  этот  перстень  отдан
вместе с моим словом, и я буду считать себя свободной только в  том  случае,
если он вернется ко мне.
     - А у кого же этот ключ?
     - У человека, который по твоей и матушкиной  милости  так  далеко,  что
послать за ключом невозможно. Он в Кайенне.
     - Да  ты  побудь  только  два  месяца  замужем,  -  сказал  Эммануил  и
иронической улыбкой, - и этот браслет так тебе надоест,  что  сама  захочешь
его скинуть.
     - Я, кажется, говорила тебе, что он заперт.
     - А разве ты не знаешь, что делают, когда теряют ключ  от  двери  и  не
могут попасть домой? Посылают за слесарем!
     - Слушай внимательно, Эммануил, - сказала Маргарита,  повысив  голос  и
торжественно протягивая к брату руку. - Чтобы снять  браслет,  вам  придется
послать за палачом. Эта  рука  не  достанется  никому,  если  только  ее  не
отрубят.
     - Тише! Ради бога тише! - Эммануил вскочил и с беспокойством  посмотрел
на дверь кабинета.
     - Ну вот, все кончено, -  грустно  сказала  Маргарита.  -  Я  надеялась
только на тебя, Эммануил. Я знаю, что ты не  в  состоянии  понять  глубокого
чувства, но ты не зол. Мне очень плохо... Ты видишь, я  говорю  правду:  это
замужество - моя гибель! Для меня легче монастырь, нищета,  даже  смерть.  А
тебе трудно даже выслушать меня, ты не хочешь  понять  свою  родную  сестру.
Теперь я пойду к тому, за  кого  вы  хотите  меня  выдать,  и  объясню,  как
бесчестно будет для него жениться на мне против моей воли. Если мне  это  не
удастся, я ему во всем признаюсь, расскажу о моей любви, о  ребенке.  Да,  я
скажу ему, что у меня есть сын, хоть вы его у меня похитили и я не могу  его
видеть. Но он жив, я это знаю! Смерть  ребенка  не  может  не  отозваться  в
сердце матери. Если и это не подействует, я скажу, что  и  теперь  люблю,  а
его не могу, никогда не буду любить.
     - Пожалуйста, говори ему что хочешь! - сказал  Эммануил  с  досадой.  -
Нынче вечером  мы  подпишем  твой  брачный  договор,  а  завтра  ты  станешь
баронессой Лектур.
     - Что  ж,  ты  сделаешь  меня  несчастнейшей  из  женщин!  -   ответила
Маргарита. - Я никогда уже не  смогу  ни  любить  брата,  ни  уважать  мужа!
Прощай, Эммануил, но не забудь: брачный договор еще не подписан!
     Маргарита вышла из кабинета с выражением глубокого  холодного  отчаяния
на лице, не увидеть которого было невозможно. Эммануил смотрел  ей  вслед  с
беспокойством; он считал уже,  что  одержал  победу,  а  теперь  видел,  что
придется выдержать еще упорную борьбу с этим хрупким существом.
     Некоторое время граф сидел безмолвно и неподвижно,  потом  обернулся  и
увидел стоящего в дверях кабинета капитана Поля.  Эммануил  совсем  забыл  о
госте, однако тут же вспомнил не только о его присутствии, но и о  том,  как
важно для него в подобных обстоятельствах иметь  бумаги,  которые  предлагал
моряк. Граф поспешно сел к столу, схватил перо и бумагу и быстро  проговорил
Полю:
     - Теперь мы одни и можем кончить наше дело. Каких  обязательств  вы  от
меня требуете? Диктуйте, я буду писать.
     - Не нужно, - сказал холодно капитан.
     - Не нужно?
     - Я изменил свои намерения.
     - Что это значит? - спросил Эммануил, испугавшись последствий,  которые
могла повлечь за собой эта неожиданная фраза.
     - Ребенку я дам сто тысяч, а сестре вашей отыщу мужа, - сказал  Поль  с
холодной решительностью.
     - Кто вы ей? - закричал, не выдержав, Эммануил. -  Кто  вы  такой,  что
осмеливаетесь располагать судьбой моей сестры, которая совсем вас не  знает,
никогда не видела?
     - Кто я? - переспросил Поль, улыбаясь. - Признаюсь вам, что я  об  этом
так же мало знаю, как и вы. Рождение мое - тайна, которая  откроется,  когда
вашему покорному слуге стукнет двадцать пять лет.
     - Когда же это произойдет?
     - Сегодня вечером. Завтра я к вашим услугам,  граф,  и  готов  сообщить
все, что сам узнаю. - Поль поклонился.
     - Теперь я выпущу вас отсюда, - сказал Эммануил, - но с  условием,  что
мы еще увидимся.
     - Я сам хотел вас об этом просить, - ответил Поль, - и очень  рад,  что
вы предупредили мои намерения.
     Он поклонился еще раз и вышел из комнаты.
     Слуга и лошадь капитана стояли  у  ворот  замка.  Он  сел  и  поехал  к
гавани. Как только замок исчез из виду, Поль  соскочил  с  коня  и  пошел  к
рыбачьей хижине, стоявшей на  самом  берегу.  Возле  нее  сидел  на  лавочке
молодой  человек  в  матросском  платье.  Он  находился  в  такой   глубокой
задумчивости, что даже не заметил приближения капитана.  Поль  положил  руку
ему  на  плечо,  молодой  человек  вздрогнул,  взглянул  на  него  и  ужасно
побледнел, хотя открытое, веселое лицо,  склонившееся  над  ним,  совсем  не
предвещало дурных вестей.
     - Ну, - сказал Поль, - я ее видел.
     - Кого?
     - Кого! Разумеется, Маргариту.
     - Что мне до этого за дело!
     - Она очень мила.
     - О, это я и без тебя знаю!
     - Она тебя любит по-прежнему.
     - О, Боже! - вскричал молодой человек и порывисто обнял Поля.


ГЛАВА VII

     Разумеется,  читатель  легко  может  понять,  что  произошло  с  нашими
героями в те полгода, когда  он  потерял  их  из  виду,  однако  для  полной
ясности приведем здесь некоторые подробности из их жизни.
     Вечером  того  дня,  когда  происходило  морское   сражение,   Лузиньян
рассказал Полю  историю  своей  жизни,  историю  простую,  без  приключений.
Главным событием в ней была  любовь,  она  составляла  все  счастье  и  горе
Лузиньяна. При той свободной жизни, существовании, не  подчиненном  светским
условностям, привычке царствовать  у  себя  на  корабле  Поль  имел  здравое
понятие о справедливости и праве и решил не исполнять  предписание  морского
министра. Кроме того, хотя корабль его и  стоял  на  якоре  под  французским
флагом, однако принадлежал он к американскому флоту.
     "Индианка" продолжала крейсировать в Ламаншском проливе, но,  не  найдя
работы в океане, капитан  сделал  высадку  в  Вайт-Гевене,  маленьком  порту
графства Комберлендского, с двадцатью своими матросами, в числе которых  был
и Лузиньян, взял небольшую крепость, заколотил в ней пушки,  сжег  несколько
купеческих судов, стоявших на рейде, и  снова  благополучно  вышел  в  море.
Потом он пустился к шотландским берегам, чтобы захватить графа  Селькирка  и
увезти его заложником в Соединенные Штаты, но  это  предприятие  не  удалось
из-за одного непредвиденного обстоятельства: граф был в то время в  Лондоне.
В обоих этих сражениях Лузиньян дрался так же храбро, как  и  в  первом  бою
"Индианки"  с  бригом,  и   Поль   порадовался,   что   ему   выпал   жребий
воспротивиться несправедливости. Он решил не только  избавить  Лузиньяна  от
ссылки, но и восстановить честь его имени; сделать это  молодому  моряку,  в
котором читатели, конечно, уже узнали знаменитого корсара Поля Джонса,  было
легче,  чем  кому-либо  другому,  потому  что,  получив  от   Людовика   XVI
разрешение преследовать английские корабли, он должен был ехать в Версаль  -
рассказать королю о своих победах.
     Он снова бросил якорь в Лорьянском порту, чтобы быть  поближе  к  замку
Оре. Сойдя на  берег,  Поль  и  Лузиньян  расспросили  жителей  о  семействе
маркиза и узнали, что Маргарита помолвлена с бароном  Лектуром.  Лузиньян  в
первом  порыве  отчаяния  решил  во  что  бы  то  ни  стало   повидаться   с
возлюбленной, хотя бы только для того, чтобы упрекнуть  ее  в  забывчивости.
Поль, более спокойный и не столь легковерный, взял с него честное  слово  не
выходить на берег, пока он сам все не разузнает.  Услышав,  что  недели  две
еще не  может  быть  свадьбы,  капитан,  отправился  в  Париж,  представился
королю, и тот  пожаловал  ему  шпагу  с  золотым  эфесом  и  военный  орден.
Пользуясь хорошим настроением и расположением  к  нему  Людовика  XVI,  Поль
рассказал историю Лузиньяна и выпросил своему другу не только  прощение,  но
и в награду его заслуг место губернатора  Гваделупы.  Несмотря  на  хлопоты,
он, однако ж, не терял из виду графа Эммануила. Узнав, что тот едет  в  свой
замок, Поль пустился  вслед  за  ним,  велел  сказать  Лузиньяну,  чтобы  он
подождал его, и сам приехал в замок Оре через час  после  графа.  Мы  видели
уже, как он убедился  в  глубоком  чувстве  Маргариты  к  своему  другу  при
разговоре ее с братом и как, выйдя из  замка,  нашел  Лузиньяна  на  морском
берегу, где тот ожидал его.
     Молодые  люди  пробыли  вместе  почти  до  вечера.  Потом  Поль   снова
отправился к замку Оре. В этот раз он двинулся  вдоль  его  ограды  и  дошел
наконец до ворот, ведущих в лес, который тоже принадлежал маркизу д'Оре.
     Между тем, спустя около часа после того, как  Поль  вышел  из  рыбачьей
хижины,  где  скрывался  Лузиньян,  маркиза  д'Оре,   надменная   наследница
знаменитых Сабле, тоже  вышла  из  замка.  Она  по-прежнему  была  в  черном
платье, только набросила  на  голову  длинное  траурное  покрывало,  которое
спускалось до самой земли. Место, которое наш молодой  и  беспечный  капитан
искал, так сказать, на ощупь, ей было хорошо  известно.  Это  был  маленький
караульный домик в нескольких шагах от входа  в  парк.  В  нем  жил  старик,
которого, как и многих  других,  маркиза  постоянно  навещала  и  чем-нибудь
одаривала - делала пожертвования, которыми и прославилась  в  большей  части
Бретани. Она исполняла свои обязанности  благотворительницы  с  обыкновенным
своим  холодным  и  надменным  видом,  и  никогда  на  мрачном  лице  ее  не
выражалось кроткого сострадания. Тем не  менее  каждый  месяц  с  величайшей
точностью посещала она своих бедняков и  заменяла  обаяние  доброты  строгим
выполнением долга.
     Сегодня маркиза была мрачнее обыкновенного и медленно шла через парк  к
этому сторожевому домику, где, как говорили, жил старый слуга ее  родителей.
Дверь его  была  отворена,  словно  для  того,  чтобы  в  комнату  проникали
последние лучи заходящего солнца - такие нежные  в  мае,  такие  живительные
для стариков. Но в домике не было никого. Маркиза вошла, осмотрелась и,  как
будто зная, что тот, кто ей нужен,  непременно  должен  скоро  возвратиться,
решила подождать его. Она села, но в таком месте,  куда  солнечные  лучи  не
доходили. Казалось, что,  подобно  гробовым  статуям,  ей  хорошо  только  в
мрачной сырости могильных склепов.
     Маркиза  просидела  с  полчаса  -  неподвижно  и  погрузившись  в  свои
размышления,  когда  наконец  между  нею  и  догорающим  светом   в   дверях
показалась тень. Она медленно подняла глаза и увидела того, к  кому  пришла.
Оба вздрогнули, как будто встретились нечаянно, а  между  тем  они  виделись
почти каждый день.
     - Это ты, Ашар? - произнесла едва слышно маркиза. -  Я  уже  с  полчаса
тебя жду. Где это ты был?
     - Если б ваше сиятельство потрудилось пройти еще  пятьдесят  шагов,  вы
бы изволили найти меня у большого дуба на опушке леса.
     - Ты знаешь, что я никогда не хожу в ту сторону, - ответила  маркиза  с
видимым трепетом...
     - И напрасно, сударыня. На небе есть человек, который  имеет  право  на
наши общие молитвы  и,  я  думаю,  удивляется,  что  слышит  только  молитвы
старого Ашара.
     - Откуда ты знаешь, что и я не молюсь о нем?  -  Маркиза  заговорила  с
каким-то лихорадочным волнением.  -  Мертвые  не  требуют,  чтобы  мы  вечно
стояли на коленях у их могил.
     - Я этого и не думаю, госпожа, - ответил старик с  выражением  глубокой
горести, - но я уверен, что если после смерти от нас что-нибудь остается  на
земле, то это что-то трепещет от радости, услышав  шаги  тех,  кого  мы  при
жизни любили.
     - Но, - сказала маркиза тихим глухим голосом, - если  эта  любовь  была
преступна!
     - Как бы ни преступна была она, - ответил Ашар, тоже понизив  голос,  -
слезы и кровь ее загладили. Бог милостив!
     - Да! Бог, может быть, и простил, - проговорила маркиза, -  но  если  б
свет знал, что знает Бог, простил бы он?
     - Свет! - вскричал старик. - Свет!.. Наконец-то вы  откровенно  сказали
то, что думаете! Свет!.. Да, этому идолу,  этому  призраку  вы  пожертвовали
всем  -  своей  любовью,  верностью,  материнским  долгом,  своим  и   чужим
счастьем... Свет! Да, вы боитесь только света и поэтому оделись  в  траурное
платье, надеясь скрыть под ним угрызения совести.  Вы  обманули  совесть,  и
свет принял раскаяние ваше за добродетель.
     Маркиза приподняла голову  и  отбросила  покрывало,  чтобы  рассмотреть
лучше того, кто говорил ей такие странные речи, но, не увидев ничего  нового
на спокойном лице старика, она сказала:
     - Ты говоришь сегодня  с  какой-то  досадой,  как  будто  я  чем-нибудь
виновата перед тобой. Разве я не исполнила какого-нибудь из своих  обещаний?
Или люди, которым я  приказала  служить  тебе,  непочтительны  и  непослушны
твоей воле? Если так, то скажи: ты знаешь, я все сделаю для тебя.
     - Простите меня, ваше сиятельство, но это не досада,  а  горе,  влияние
старости и одиночества. Вы должны знать,  каково  терпеть  горе,  о  котором
никому нельзя рассказать. Вы знаете, что значат слезы, которые падают  капля
за каплей на сердце, потому что их не смеешь никому показать.  Нет,  мне  не
на кого жаловаться. С тех пор  как  по  чувству,  за  которое  я  вам  очень
благодарен, хотя и не знаю причины его появления, - с тех пор, как  вы  сами
стали смотреть за тем, чтобы у меня ни в чем не было недостатка, вы ни  разу
не забыли своего обещания, а иногда ко мне являлся даже ангел-утешитель.
     - Да, - ответила маркиза, - я знаю, что  Маргарита  иногда  приходит  к
тебе с человеком, который приносит еду, и мне очень приятно видеть, что  она
так заботится о тебе.
     - Но за это, кажется, и я в точности исполняю свои  обещания.  Вот  уже
двадцать лет, как я чуждаюсь людей, прогоняю  от  этого  дома  всякое  живое
существо, чтобы как-нибудь, хоть во сне, не проговориться.
     - Да, да, спасибо тебе, старик,  ты  верный  хранитель  моей  тайны,  -
сказала маркиза, положив свою белую ручку на руку старого Ашара.  -  Поэтому
сейчас я еще больше боюсь в один день  лишиться  всех  плодов  двадцати  лет
жизни, которая была еще мрачнее, уединеннее, еще ужаснее твоей!
     - Да, я понимаю ваше положение. Но вам не  раз,  наверно,  приходило  в
голову, что есть на свете человек, который может  прийти  и  потребовать  от
меня раскрыть тайну, а я не имею права ему отказать. О, да!  Я  уверен,  что
вы трепещете от одной этой мысли! Успокойтесь. Лет десять назад он убежал  в
Шотландию из училища, где мы его воспитывали, и с тех пор о  нем  ничего  не
слышно. Этот несчастный ребенок обречен был на безвестность и  сам  поспешил
навстречу своей судьбе. Я думаю, он  затерялся  где-нибудь  в  беспредельном
мире между миллионами  существ,  которые  родятся,  страдают  и  умирают  на
земном шаре. Он, наверно, потерял письмо отца своего и монету, по которой  я
мог бы его узнать, или, что еще лучше для вас, - может быть, его уже нет  на
свете.
     - Неужели ты не чувствуешь,  Ашар,  как  жестоко  говорить  такие  вещи
матери? Разве ты не знаешь, сколько страданий заключено  в  сердце  женщины?
Неужели же я не могу быть спокойна, пока мой ребенок не  умер?!  Ашар,  друг
мой, послушай: неужели тайна рождения,  которую  он  двадцать  пять  лет  не
знал, вдруг станет так мучить его, что  он  уже  без  нее  жить  не  сможет?
Поверь мне, для него самого гораздо будет  лучше,  если  он  никогда  ее  не
узнает. Я уверена, что до сих  пор  он  был  счастлив.  Не  мути  его  душу,
старик, не вкладывай ему в голову мысли,  которые  могут  повлечь  за  собой
дурные поступки. Вместо того, что ты хочешь открыть ему,  скажи  лучше,  что
его мать также умерла... и ей тогда было бы лучше,  чем  теперь...  но  что,
умирая... господи, как мне хочется хоть раз его увидеть, хоть раз прижать  к
своему сердцу! Скажи, что мать, умирая, поручила его своей  близкой  подруге
маркизе д'Оре, которая будет ему второй матерью.
     - Понимаю, - ответил Ашар, печально улыбаясь. - Вы уже не  раз  мне