ган, в эту минуту!
     Он посмотрел на нее; голод здоровяка и нежность  влюбленного образовали
на его лице нервную тень.
     - Упасть недолго, - сказал он.
     - Вам было страшно на лодке? - спросила меня девушка, постукивая ножом.
     - Положи нож, - сказал с беспокойством Тоббоган. - Если упадет на ногу,
будешь опять скакать на одной ноге.
     - Ты  несносен  сегодня,  - заметила  Дэзи, улыбаясь  и  демонстративно
втыкая  нож возле  его  локтя.  Воткнувшись,  нож  задрожал, как бы стремясь
вырваться.  -  Вот так ты трепещешь!  У вас,  верно, есть книги? Мне  иногда
скучно без книг.
     Я пообещал, думая, что разыщу подходящее для нее чтение. "Кроме того, -
сказал я, желая сделать приятное человеку, заметившему меня среди моря одним
глазом,  - я ожидаю в  Гель-Гью присылки книг,  и вы сможете взять несколько
новых романов". На самом деле  я  солгал, рассчитывая  купить  ей  несколько
томов по своему выбору.
     Дэзи  застеснялась и  немного скокетничала,  медленно подняв  опущенные
глаза. Это  у нее вышло удачно: в каюте разлился голубой свет. Тоббоган стал
смущенно благодарить, и  я видел, что он искренно рад невинному удовольствию
девушки.




Глава XX

     День проходит быстро на корабле. Он кажется долгим вначале: при восходе
солнца над океаном смешиваешь пространство с временем. Когда-то еще наступит
вечер! Однако, не  забывая о часах, видишь, что подан обед,  а  там набегает
ночь.  После обеда, то есть картофеля с солониной, компота и  кофе, я увидел
карты  и  предложил Тоббогану сыграть в  покер. У  меня  была  цель:  отдать
десять-двадцать  фунтов, но так, чтобы  это считалось  выигрышем.  Эти люди,
конечно,  отказались бы взять деньги,  я  же не  хотел  уйти, не оставив  им
некоторую сумму из  чувства  благодарности.  По случайным,  отдельным словам
можно было догадаться, что дела Проктора не блестящи.
     Когда  я сделал такое  предложение, Дэзи превратилась  в вопросительный
знак, а Проктор, взяв карты, отбросил их со вздохом и заявил:
     - Эта проклятая  картонная  шайка  дорого стоила мне  в  свое  время, а
потому дал клятву и сдержу ее - не играть даже впустую.
     Меж тем Тоббоган согласился сыграть - из вежливости,  как я думал, - но
когда оба мы выложили на стол по нескольку золотых, его глаза выдали игрока.
     - Играйте,  -  сказала Дэзи,  упирая  в  стол белые  локти с ямочками и
положив меж ладоней лицо,  -  а я буду смотреть. - Так просидела она, затаив
дыхание или разражаясь смехом при  проигрыше  одного из нас,  все время. Как
прикованный, сидел  Проктор,  забывая о своей  трубке; лишь по  его нервному
дыханию можно было  судить, что старая  игрецкая жила  ходит  в  нем подобно
тугой леске. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы.
     Таким образом, я погрузился  в бой, обнажив грудь и  сломав конец своей
шпаги.  Я  мог  безнаказанно  мошенничать   против  себя  потому,  что  идея
нарочитого проигрыша меньше  всего могла прийти  в голову  Тоббогану.  Когда
играют двое,  покер  весьма  часто дает  крупные комбинации.  Мне ничего  не
стоило бросать свои карты,  заявляя, что  проиграл,  если  Тоббоган объявлял
значительную  для  него  сумму.   Иногда,  если   мои   карты  действительно
оказывались слабее, я открывал их,  чтобы не возникло  подозрений. Мы начали
играть   с  мелочи.  Тут   Тоббоган   оказался  словоохотлив.  Он   смеялся,
разговаривал сам с собой, выигрывая, критиковал мою тактику. По моей милости
ему везло,  отчего  он приходил во все большее возбуждение. Уже восемнадцать
фунтов лежало перед ним, и я соразмерял обстоятельства, чтобы устроить ровно
двадцать. Как вдруг, при новой моей сдаче, он сбросил  все  карты,  прикупил
новых пять и объявил двадцать фунтов.
     Как ни была крупна его карта или  просто решимость  пугнуть, случилось,
что  моя сдача составила пять червей необыкновенной красоты: десятка, валет,
дама,  король  и  туз. С  этакой-то картой  я  должен  был  платить ему свой
собственный, по существу, выигрыш!
     - Идет, - сказал я. - Открывайте карты.
     Трясущейся рукой Тоббоган выложил каре и посмотрел на меня, ослепленный
удачей. Каково было бы ему видеть моих червей! Я бросил карты вверх крапом и
подвинул ему горсть золотых монет.
     - Здорово я вас обчистил! - вскричал Тоббоган, сжимая деньги.
     Случайно взглянув  на Дэзи, я увидел, что она  смешивает брошенные мной
карты  с остальной колодой. С ее красного от смущения лица медленно схлынула
кровь, исчезая вместе с улыбкой, которая не вернулась.
     - Что у него было? - спросил Тоббоган.
     - Три  дамы,  две  девятки,  -  сказала девушка. -  Сколько ты выиграл,
Тоббоган?
     - Тридцать восемь  фунтов, - сказал Тоббоган, хохоча. - А ведь я думал,
что у вас тоже каре!
     - Верни деньги.
     - Не понимаю, что ты хочешь сказать, - ответил Тоббоган. - Но, если  вы
желаете...
     -  Мое желание  совершенно  обратное,  - сказал  я. -  Дэзи  не  должна
говорить так, потому что это обидно всякому игроку, а значит, и мне.
     - Вот видишь, - заметил Тоббоган с облегчением, - и потому удержи язык.
     Дэзи загадочно рассмеялась.
     -  Вы  плохо  играете,  -  с  сердцем  объявила  она,  смотря  на  меня
трогательно гневным взглядом, на что я мог только сказать:
     - Простите, в следующий раз  сыграю  лучше. Должно быть,  мой ответ был
для  нее  очень  забавен,   так  как  теперь  она  уже  искренно  и   звонко
расхохоталась.  Шутливо,  но  так, что  можно  было  понять, о чем  прошу, я
сказал:
     - Не  говорите никому, Дэзи,  как я  плохо играю, потому что,  говорят,
если сказать, - всю жизнь игрок будет только платить.
     Ничего не понимая, Тоббоган, все еще в огне выигрыша, сказал:
     - Уж на меня положитесь. Всем буду говорить, что вы играли великолепно!
     - Так и быть, - ответила девушка, - скажу всем то же и я.
     Я был чрезвычайно  смущен,  хотя  скрывал это,  и  ушел  под  предлогом
выбрать для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой
отнести девушке.
     Остаток дня я провел наверху, сидя среди канатов.
     Около кухни появлялась и исчезала Дэзи; она стирала.
     "Нырок"  шел  теперь при  среднем ветре и  умеренной  качке.  Я сидел и
смотрел на море.
     Кто сказал,  что море без берегов - скучное, однообразное зрелище?  Это
сказал  {многий},  лишенный имени.  Нет берегов, - правда,  но  такая правда
прекрасна. Горизонт  чист, правилен и глубок. Строгая чистота круга, полного
одних волн,  подробно ясных  вблизи; на  отдалении они  скрываются  одна  за
другой; на горизонте  же лишь едва трогают отчетливую линию  неба, как  если
смотреть туда в неправильное стекло. Огромной  мерой отпущены пространство и
глубина, которую, постепенно начав чувствовать,  видишь под собой без помощи
глаз. В этой безответственности морских сил, недоступных ни учету, ни ясному
сознанию  их  действительного могущества,  явленного вечной  картиной,  есть
заразительная   тревога.   Она   подобна  творческому  инстинкту   при   его
пробуждении.
     Услышав  шаги,  я  обернулся  и  увидел  Дэзи,  подходившую  ко  мне  с
стесненным лицом, но она тотчас  же улыбнулась и, пристально всмотревшись  в
меня, села на канат.
     - Нам надо поговорить, - сказала Дэзи, опустив руку в карман передника.
     Хотя я  догадывался, в чем дело, однако притворился, что не понимаю.  Я
спросил:
     - Что-нибудь серьезное?
     Она  взяла мою  руку, вспыхнула и сунула  в нее  - так быстро, что я не
успел сообразить ее намерение, - тяжелый сверток. Я развернул  его. Это были
деньги -  те  тридцать восемь  фунтов, которые  я  проиграл  Тоббогану. Дэзи
вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал себя весьма глупо и
хотел, чтобы она успокоилась.
     - Вот  это  весь разговор, - сказала  она, покорно возвращаясь  на свой
канат. В ее глазах блестели слезы  смущения, на которые она досадовала сама.
-  Спрячьте  деньги,  чтобы  я  их  больше  не  видела.  Ну зачем  это  было
подстроено? Вы мне испортили весь день.  Прежде всего, как я могла объяснить
Тоббогану?  Он даже не  поверил бы. Я побилась с ним  и доказала, что деньги
следует возвратить.
     - Милая Дэзи, -  сказал я, тронутый ее гордостью, - если я виноват, то,
конечно, только в том, что не смешал карты. А если бы этого не случилось, то
есть не было бы доказательства, - как бы вы тогда отнеслись?
     - Никак,  разумеется;  проигрыш есть проигрыш.  Но я все равно была  бы
очень  огорчена. Вы думаете  -  я не понимаю, что вы хотели? Оттого, что нам
нельзя  предложить  деньги,  вы  вознамерились  их  проиграть, в  виде,  так
сказать, благодарности, а этого ничего не нужно. И я  не принуждена была  бы
делать вам выговор. Теперь поняли?
     -  Отлично понял. Как  вам  понравились книги?  Она помолчала, еще не в
силах сразу перейти на мирные рельсы.
     - Заглавия интересные. Я посмотрела только заглавия - все было некогда.
Вечером  сяду и  прочитаю. Вы  меня извините, что  погорячилась.  Мне теперь
совестно самой, но что же делать? Теперь скажите, что  вы не сердитесь  и не
обиделись на меня.
     - Я не сержусь, не сердился и не буду сердиться.
     - Тогда все хорошо, и я пойду. Но есть еще разговор...
     - Говорите сейчас, иначе вы раздумаете.
     -  Нет, это  я не могу раздумать,  это очень важно. А  почему важно? Не
потому, что  особенное  что-нибудь, однако я  хожу  и думаю:  угадала или не
угадала? При случае поговорим. Надо вас покормить, а  у  меня еще не готово,
приходите через полчаса.
     Она поднялась, кивнула  и поспешила  к себе  на кухню  или еще в другое
место, связанное с ее деловым днем.
     Сцена эта заставила меня устыдиться:  девушка  показала себя  настоящей
хозяйкой, тогда как - надо признаться - я вознамерился сыграть роль хозяина.
Но что она хотела еще подвергнуть обсуждению? Я  мало думал и скоро забыл об
этом;  как  стемнело, все сели ужинать, по  случаю  духоты,  наверху,  перед
кухней.
     Тоббоган  встретил  меня  немного  сухо, но  так  как о  происшествии с
картами все молчаливо условились не  поднимать разговора,  то  скоро отошел;
лишь иногда взглядывал на меня задумчиво, как бы говоря:  "Она  права, но от
денег трудно отказаться,  черт подери".  Проктор, однако, обращался ко мне с
усиленным радушием, и если он знал что-нибудь  от  Дэзи,  то ему был, верно,
приятен  ее  поступок;  он  на  что-то  хотел  намекнуть,  сказав:  "Человек
предполагает, а Дэзи  располагает!" Так как  в это время люди ели, а девушка
убирала и подавала, то один матрос заметил:
     -  Я  предполагал  бы,  понимаете,  съесть индейку.  А  она расположила
солонину.
     - Молчи, - ответил другой, - завтра я поведу тебя в ресторан.
     На  "Нырке" питались  однообразно,  как  питаются вообще  на  небольших
парусниках,  которым за десять-двадцать  дней плавания негде  достать свежей
провизии  и негде хранить ее.  Консервы, солонина, макароны, компот и кофе -
больше есть  было  нечего,  но все поглощалось огромными  порциями.  В  знак
душевного мира, а может быть, и различных  надежд, какие чаще бывают мухами,
чем  пчелами, Проктор налил  всем по стакану рома.  Солнце давно  село.  Нам
светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни.
     Баковый матрос закричал:
     - Слева огонь!
     Проктор пошел  к  рулю. Я  увидел впереди  "Нырка"  многочисленные огни
огромного  парохода. Он прошел так  близко,  что  слышен был  стук винтового
вала.  В  пространствах  под  палубами  среди  света  сидели  и  расхаживали
пассажиры.  Эта  трехтрубная  высокая  громада,  когда мы разминулись с ней,
отошла,  поворотившись кормой,  усеянной огненными отверстиями,  и расстилая
колеблющуюся, озаренную пелену пены.
     "Нырок" сделал маневр, отчего при  парусах  заняты были все, а я и Дэзи
стояли, наблюдая удаление парохода.
     -  Вам следовало бы попасть на такой пароход, - сказала девушка. -  Там
так  отлично. Все  удобно,  все есть,  как в  большой  гостинице.  Там  даже
танцуют.  Но  я  никогда  не  бывала   на  роскошных  пароходах.   Мне  даже
послышалось, что играет музыка.
     - Вы любите танцы?
     - Люблю конфеты и танцы.
     В это время подошел Тоббоган и встал сзади, засунув руки в карманы.
     - Лучше бы ты научила меня, - сказал он, - как танцевать.
     - Это ты так {теперь} говоришь. Ты не можешь: уже я учила тебя.
     -  Не знаю отчего, - согласился  Тоббоган, - но, когда держу девушку за
талию, а музыка  вдруг раздастся, ноги делаются, точно мешки. Стою: ни взад,
ни вперед.
     Постепенно собрались опять все, но  ужин был кончен, и разговор начался
о пароходе, в котором Проктор узнал "Лео".
     - Он из  Австралии; это рейсовый  пароход Тихоокеанской компании. В нем
двадцать тысяч тонн.
     - Я говорю, что на "Лео" лучше, чем у нас, - сказала Дэзи.
     - Я рад, что попал к вам, - возразил я, - хотя бы уж  потому, что мне с
тем  пароходом  не  по  пути.  Проктор  рассказал  случай, когда  пароход не
остановился принять  с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли  рассказы о
разных  происшествиях в  океане. Создалось  словоохотливое  настроение,  как
бывает  в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец
пути.
     Но как ни искушены  были эти моряки  в  историях  о плавающих бутылках,
встречаемых ночью ледяных горах,  бунтах экипажей  и потрясающих шквалах,  я
увидел,  что им неизвестна  история  "Марии  Целесты", а также  пятимесячное
блуждание  в шлюпке шести человек,  о  которых  писал М.  Твен,  положив тем
начало своей известности.
     Как  только я  кончил говорить  о "Целесте",  богатое  воображение Дези
закружило меня и всех самыми  неожиданными догадками.  Она  была чрезвычайно
взволнована  и обнаружила такую  изобретательность  сыска, что  я не успевал
придумать, что ей отвечать.
     - Но может ли быть, - говорила она, - что это произошло так...
     -  Люди  думали  пятьдесят  лет, - возражал  Проктор,  но,  кто  бы  ни
возражал, в ответ слышалось одно:
     -  Не перебивайте меня!  Вы  понимаете: обед стоял  на столе,  в  кухне
топилась  плита!  Я говорю, что на них напала болезнь! Или  может быть,  они
увидели мираж! Красивый берег, остров  или снежные горы! Они поехали на него
все.
     -  А дети?  - сказал  Проктор.  - Разве не оставила бы ты детей, да при
них, скажем, ну, хотя двух матросов?
     - Ну что же! -  Она  не  смущалась  ничем.  - Дети хотели больше всего.
Пусть мне объяснят в таком случае!
     Она  сидела,  подобрав  ноги,  и, упираясь руками  в палубу, ползала от
возбуждения взад-вперед.
     - Раз ничего не известно, понимаешь? - ответил Тоббоган.
     - Если  не  чума  и мираж,  -  объявила Дэзи без малейшего  смущения, -
значит, в подводной части  была дыра. Ну да, вы заткнули  ее языком; хорошо.
Представьте, что они хотели сделать загадку...
     Среди ее бесчисленных версий, которыми она сыпала без конца,  так что я
многое  позабыл,  слова  о  "загадке" показались  мне интересны;  я попросил
объяснить.
     - Понимаете  - они  ушли, - сказала Дэзи, махнув рукой, чтобы показать,
как ушли, - а зачем это было  нужно,  вы видите  по себе. Как вы ни думайте,
решить эту задачу бессильны и вы,  и я, и он, и все на свете. Так вот, - они
сделали это  нарочно.  Среди  них, верно, был такой человек, который,  может
быть, любил придумывать штуки. Это - капитан. "Пусть о нас останется память,
легенда,  и никогда чтобы ее  не объяснить никому!" Так он сказал.  По  пути
попалось им  судно.  Они сговорились  с  ним,  чтобы пересесть  на  него,  и
пересели, а свое бросили.
     -  А  дальше?  - сказал  я, после того как все  уставились  на девушку,
ничего не понимая.
     -  Дальше не  знаю. - Она  засмеялась с  усталым видом, вдруг  остыв, и
слегка хлопнула себя по щекам, наивно раскрыв рот.
     - Все знала, а теперь вдруг забыла, - сказал Проктор.  -  Никто тебя не
понял, что ты хотела сказать.
     - Мне все равно,  -  объявила  Дэзи. - Но вы - поняли? Я сказал "да"  и
прибавил:
     - Случай этот  так  поразителен, что всякое объяснение,  как  бы оно ни
было правдоподобно, остается бездоказательным.
     - Темная история, - сказал Проктор. - Слышал я много басен, да и теперь
еще люблю  слушать. Однако над иными из них  задумаешься. Слышали вы о Фрези
Грант?
     - Нет, - сказал я, вздрогнув от неожиданности.
     - Нет?
     - Нет? - подхватила Дэзи тоном выше. - Давайте расскажем Гарвею о Фрези
Грант. Ну,  Больт, - обратилась она к матросу, стоявшему  у борта,  - это по
твоей специальности. Никто не умеет так  рассказать,  как ты,  историю Фрези
Грант. Сколько раз ты ее рассказывал?
     - Тысячу пятьсот два, - сказал Больт, крепкий человек с черными глазами
и ироническим ртом, спрятанным в курчавой бороде скифа.
     - Уже врешь, но тем лучше. Ну, Больт, мы  сидим в обществе, в гостиной,
у нас гости. Смотри отличись.
     Пока длилось это вступление, я заставил себя  слушать, как посторонний,
не знающий ничего.
     Больт сел  на складной стул. У  него  были приемы рассказчика,  который
ценит себя.  Он причесал  бороду  пятерней вверх,  открыл рот, слегка свесив
язык,  обвел всех  присутствующих взглядом, провел огромной ладонью по лицу,
крякнул и подсел ближе.
     -  Лет  сто  пятьдесят назад, - сказал Больт, - из  Бостона в Индию шел
фрегат "Адмирал Фосс". Среди других пассажиров  был на  этом корабле генерал
Грант, и с ним ехала его дочь, замечательная красавица, которую звали Фрези.
Надо вам сказать, что Фрези была обручена с одним джентльменом, который года
два уже служил в Индии и занимал военную должность. Какая была  должность, -
стоит ли говорить? Если вы скажете - "стоит", вы проиграли, так как я  этого
не знаю. Надо  вам  сказать,  что когда я  раньше излагал  эту занимательную
историю,   Дэзи  всячески   старалась   узнать,   в  какой   должности   был
жених-джентльмен, и если не спрашивает теперь...
     - То  тебе нет  до этого никакого дела,  - перебила Дэзи. - Если забыл,
что дальше, - спроси меня, я тебе расскажу.
     - Хорошо,  - сказал  Больт. - Обращаю внимание на то, что она сердится.
Как  бы то ни  было,  "Адмирал Фосс" был  в  пути  полтора  месяца, когда на
рассвете  вахта  заметила  огромную  волну,  шедшую  при  спокойном  море  и
умеренном ветре с юго-востока. Шла она с быстротой бельевого катка. Конечно,
все испугались, и  были приняты меры, чтобы утонуть, так сказать, красиво, с
видимостью, что погибают не бестолковые моряки, которые  никогда  не  видали
вала высотой метров в сто. Однако ничего не случилось. "Адмирал Фосс" пополз
вверх,  стал на высоте колокольни  св.  Петра и  пошел  вниз так, что, когда
спустился,  быстрота  его хода  была  тридцать миль  в час. Само  собою, что
паруса успели убрать,  иначе  встречный, от  движения,  ветер перевернул  бы
фрегат волчком.
     Волна прошла,  ушла и больше другой такой волны  не было. Когда  солнце
стало садиться, увидели остров, который ни на  каких картах  не значился; по
пути "Фосса" не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев  его  в подзорные
трубы,  капитан увидел, что на нем  не  заметно  ни одного дерева. Но он был
прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть
снаружи, через  окно: так и  хочется взять. Он был из  желтых скал и голубых
гор, замечательной красоты.
     Капитан  тотчас записал  в  корабельный  журнал, что  произошло,  но  к
острову  не стал  подходить, потому  что увидел множество рифов, а по берегу
отвес, без бухты  и отмели. В  то  время как на  мостике собралась  толпа  и
толковала  с  офицерами  о странном явлении,  явилась Фрези  Грант  и  стала
просить капитана, чтобы  он пристал к острову - посмотреть, какая это земля.
"Мисс,  -  сказал  капитан,  -  я могу  открыть новую Америку  и сделать вас
королевой,  но  нет  возможности подойти  к  острову  при  глубокой  посадке
фрегата, потому что мешают буруны и  рифы. Если же снарядить шлюпку, это нас
может  задержать, а так  как возникло опасен