не  осознавал,  что  делаю  и где  нахожусь;  затем такое  сознание  стало
появляться отрывками. Иногда я старался  понять,  вспомнить -  с кем и когда
сидела в лодке молодая женщина в кружевном платье.
     Понемногу я начал грести, так как океан изменился. Я мог определить юг.
Неясно стал  виден простор  волн;  вдали над ними тронулась  светлая  лавина
востока,  устремив  яркие копья наступающего  огня,  скрытого  облаками. Они
пронеслись  мимо  восходящего  солнца,  как  паруса. Волны  начали блестеть;
теплый ветер боролся со свежестью; наконец утренние лучи согнали  призрачный
мир рассвета, и начался день.
     Теперь не было у меня уже той живой связи с ночной сценой, как в момент
действия,  и  каждая следующая  минута  несла новое  расстояние, - как между
поездом и сверкнувшим в его конце прелестным пейзажем, летящим - едва возник
- прочь, в горизонтальную бездну. Казалось мне, что прошло несколько дней, и
я  только  помнил.   Впечатление  было  разорвано  собственной   силой.  Это
наступление  громадного расстояния произошло быстрее, чем ветер вырывает  из
рук платок. Тогда я не был  способен правильно судить о своем состоянии. Оно
прошло  сложный, трудный путь, не повторимый ни при каком возбуждении мысли.
Я был один в  шлюпке, греб на  юг и,  задумчиво  улыбаясь, присматривался  к
воде,  как  будто  ожидал действительно  заметить след  маленьких  ног Фрези
Грант.
     Я  захотел  пить и,  так  как бочонок для  воды  оказался пуст,  осушил
бутылку  вина. На  этот раз  оно не  произвело  обыкновенного  действия. Мое
состояние было ни нормально, ни эксцессивно - особое состояние, которое не с
чем сравнить, разве  лишь  с выходом из темных пещер на приветливую траву. Я
греб к югу, пристально рассматривая горизонт.
     В одиннадцать  двадцать  утра на  горизонте  показались косые паруса  с
кливерами,  стало  быть, небольшое  судно,  шедшее, как указывало  положение
парусов,  к юго-западу при половинном ветре. Рассмотрев  судно  в бинокль, я
определил, что взяв под нижний угол к линии его курса, могу встретить его не
позднее, чем через тридцать - сорок минут. Судно было изрядно нагружено, шло
ровно, с небольшим креном.
     Вскоре я  заметил, что меня увидели с его палубы. Судно сделало поворот
и  стало двигаться на меня, в то  время как  я  сам  греб изо  всех сил.  На
расстоянии далеко хватающего крика я мог уже различить без бинокля несколько
человек,  всматривающихся в мою  сторону. Один из них смотрел  в  зрительную
трубу, причем схватил за плечо своего соседа, указывая ему на меня движением
трубы.  Появление судна некоторое время казалось мне нереальным;  лишь начав
различать лица, я встрепенулся, поняв  свое  положение. Судно легло в дрейф,
готовясь меня принять; я  был  от него на расстоянии десяти минут  поспешной
гребли. Подплывая,  я  увидел восемь человек, считая  женщину,  сидевшую  на
борту боком, держась за ванту, и понял по выражению лиц, что все они  крайне
изумлены.
     Когда между мной и шкуной  оказалось  расстояние, незатруднительное для
разговора,  мне не пришлось начать первому. Едва я открыл рот,  как с палубы
закричали,  чтобы  я  скорее  подплывал.  После  того,  среди  сочувственных
восклицаний, на дно шлюпки упал брошенный матросом  причал, и я продел его в
носовое кольцо.
     - Все потонули, кроме вас? - сказал долговязый шкипер, в то время как я
ступал на спущенный веревочный трап.
     - Сколько дней в море? - спросил матрос.
     - Не набрасывайтесь на пищу! - испуганно заявила женщина. Она оказалась
молодой девушкой; ее левый глаз был завязан черным платком. Здоровый голубой
глаз смотрел на меня с ужасом и упоением.
     Я ответил,  когда ступил  на  палубу, причем случайно пошатнулся  и был
немедленно подхвачен.
     -  Мой случай - совершенно особый, - сказал я. - Позвольте мне сесть. -
Я сел на быстро подставленное опрокинутое ведро. - Куда вы плывете?
     - Он не так слаб! - заметил шкипер.
     - Мы держим в Гель-Гью, - сообщил одинокий голубой глаз. -  Теперь вы в
безопасности. Я принесу виски.
     Я  осмотрел этих славных  людей. Они  переживали  событие. Лишь  спустя
некоторое время они освоились с моим присутствием, сильно их  волновавшим, и
мы начали объясняться.




Глава XVIII

     Судно, взявшее меня  на борт, называлось "Нырок". Оно шло в Гель-Гью из
Сан-Риоля с грузом черепахи.  Шкипер, он же  хозяин судна,  Финеас  Проктор,
имел  шесть  человек  команды;  шестой  из них  был  помощник  Проктора, Нэд
Тоббоган, на редкость  неразговорчивый человек лет под тридцать, красивый  и
смуглый. Девушка с завязанным глазом  была двоюродной племянницей Проктора и
пошла  в  рейс потому,  что  трудно  было  расстаться  с  ней Тоббогану,  ее
признанному жениху; как я  узнал впоследствии, не менее важной причиной была
надежда Тоббогана обвенчаться  с  Дэзи в Гель-Гью. Словом,  причины ясные  и
благие. По  случаю присутствия  женщины,  хотя  бы  и  родственницы. Проктор
сохранил  в  кармане  жалованье   повара,  рассчитав  его  под   благовидным
предлогом;  пищу  варила  Дэзи.  Сказав  это,  я  возвращаюсь к  прерванному
рассказу.
     Пока я объяснялся с командой шкуны, моя шлюпка была подведена к  корме,
взята на тали и поставлена рядом с шлюпкой "Нырка".  Мой багаж уже  лежал на
палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шкуна пошла своим путем.
     -   Ну,  -   сказал  Проктор,  едва  установилось  подобие  внутреннего
равновесия у всех нас, - выкладывайте, почему мы остановились ради вас и кто
вы такой.
     - Это история, которая вас удивит,  - ответил я после того, как выразил
свою благодарность, крепко пожав его руку. - Меня зовут Гарвей. Я плыл  туда
же, куда вы  плывете  теперь, в Гель-Гью, на судне  "Бегущая по волнам", под
командой капитана  Геза,  и был  ссажен  им  вчера  вечером  на шлюпку после
крупной ссоры.
     В  моем  положении следовало  быть  откровенным, не  касаясь внутренних
сторон дела. Таким образом  все предстало в естественном и  простом виде:  я
сел за плату (не называя цифры, я намекнул, что она была прилична и уплачена
своевременно). Я должен  был также сочинить цель,  с какой пустился  в  этот
рейс, чтобы  быть правдивым  для  наступившего  положения. В другом месте  и
другому человеку мне  пришлось бы рассказать истину, когда  я думал,  что...
Словом,  экипаж "Нырка" только изредка набивал трубки, чтобы  воодушевленней
следить за моим рассказом. Мне поверили, потому что я не скрывал той правды,
какую они ждали.
     У меня (так я объяснил) было желание познакомиться с торговой практикой
парусного  судна,  а также  разузнать  требования и условия  рынка  в  живом
коммерческом  действии.  Выдумка имела  успех.  Проктор, длинный,  полуседой
человек с спокойным мускулисто-гладким лицом, тотчас сказал:
     - Вот это правильная была мысль. Я всегда говорил, что, сидя на месте и
читая биржевые газеты, как раз купишь хлопок вместо пеньки или патоки.
     Остальное в моем рассказе не требовало искажения, отчего характер Геза,
после того как я посвятил слушателей в историю с пьяной женщиной, немедленно
стал предметом азартного обсуждения.
     - Его надо было просто убить, - сказал Проктор. -  И вы не  отвечали бы
за это.
     - Он не успел.. - заметил один матрос.
     - Никогда бы я не сошел в шлюпку; только силой, - продолжал Проктор.
     -  Он  был один,  - вмешалась  стоявшая  тут же  Дэзи. Платок мешал  ей
смотреть,  и  она  вертела  головкой.  -  А ты,  Тоббоган, разве  остался бы
насильно?
     - Это сказал дядя, - возразил Тоббоган.
     - Ну хотя бы и дядя.
     -  Что с тобой, Дэзи? -  спросил  Проктор. -  Экая у тебя прыть в чужом
деле!
     - Вы правильно поступили, - обратилась она ко мне. - Лучше умереть, Чем
быть избитым и выброшенным за борт, раз такое  злодейство. Отчего  же  вы не
дадите виски? Смотри, он ее зажал!
     Она взяла  из  рассеянной  руки  Проктора бутылку, которую, в увлечении
всей этой историей, шкипер  держал между  колен, и налила половину  жестяной
кружки, долив водой. Я поблагодарил, заметив, что не болен от изнурения.
     -  Ну, все-таки, - заметила она критическим тоном,  означавшим, что мое
положение требует обряда. - И вам будет лучше.
     Я выпил, сколько мог.
     - О, это не по-нашему! - сказал Проктор, опрокидывая остаток в рот.
     Тем временем я  рассмотрел  девушку. Она была  темноволосая, небольшого
роста,  крепкого,  но нервного,  трепетного сложения, что следует понимать в
смысле  порывистости движений. Когда она улыбалась,  походила  на  снежок  в
розе. У нее были маленькие загорелые руки и босые тонкие ноги, производившие
под  краем  юбки   впечатление  отдельных  живых  существ,  потому  что  она
беспрерывно  переминалась  или скрещивала  их,  шевеля пальцами.  Я  заметил
также,  как  взглядывает  на  нее  Тоббоган. Это  был  выразительный  взгляд
влюбленного  на  божество, из  снисхождения  научившееся приносить  виски  и
делать  вид,  что болит глаз.  Тоббоган был серьезный человек  с правильным,
мужественным лицом задумчивого склада. Его движения  несколько противоречили
его внешности, так,  например, он делал  жесты к себе, а не от себя, и когда
сидел,  то имел привычку  охватывать  колени  руками.  Вообще он  производил
впечатление  замкнутого человека. Четыре матроса "Нырка" были  пожилые люди,
хозяйственного и тихого поведения,  в свободное  время один  из  них  крошил
листовой табак или  пришивал  к куртке отпоровшийся  воротник;  другой писал
письмо, третий  устраивал  в  широкой  бутылке  пейзаж  из песку  и стружек,
действуя, как  японец, тончайшими палочками. Пятый, моложе их и более живой,
чем  остальные, часто  играл в карты  сам с  собой, тщетно соблазняя  других
принять неразорительное  участие. Его звали  Больт. Я все  это подметил, так
как провел  на шкуне три  дня, и мой первый  день  окончился  глубоким  сном
внезапно приступившей усталости. Мне отвели  койку в кубрике. После  виски я
съел немного  вареной солонины и уснул, открыв  глаза, когда уже над  столом
раскачивалась зажженная лампа.
     Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что
Проктор  просит меня зайти  к нему в каюту, если  я сносно себя чувствую.  Я
вышел. Волнение  стало заметно сильнее  к ночи. Шкуна,  прилегая с  размаха,
поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по  крутой лестнице,  я
прошел за  Тоббоганом в каюту Проктора.  Это  было чистое помещение сурового
типа и так  невелико, что между столом  и койкой мог поместиться только  мат
для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
     Тоббоган вышел со мной, затем открыл дверь и исчез, надо быть, по своим
делам, так как послышался где-то вблизи его  разговор с  Дэзи. Едва войдя, я
понял, что Проктор  нуждается  в собеседнике: на  столе был  нарезанный,  на
опрятной  тарелке,  копчений язык, и стояла бутылка. Шкипер не обманул  меня
тем, что начал с торговли, сказав: "Не слышали ли вы что-нибудь относительно
хлопковых семян?" Но  скоро выяснилась вея моя  невинность,  а затем Проктор
перешел к  самому интересному: разговору  снова о  моей  истории.  Теперь он
выражался тщательнее, чем  утром, метя, очевидно,  на должную оценку с  моей
стороны.
     - Нам надо  сговориться, -  сказал  Проктор,  -  как действовать против
капитана  Геза. Я  -  свидетель,  я  подобрал  вас,  и  хотя  это  случилось
единственный раз в моей жизни,  один такой раз стоит многих других. Мои люди
тоже будут свидетелями.  Как  вы  говорили, что "Бегущая по волнам"  идет  в
Гель-Гью,  вы  должны будете встретиться  с негодяем очень скоро.  Не думаю,
чтобы он изменил курс, если даже, протрезвясь, струсит. У него нет оснований
думать, что вы попадете на мою шкуну. В таком случае надо условиться, что вы
дадите  мне знать, если разбирательство дела произойдет,  когда  "Нырок" уже
покинет Гель-Гью. Это - уголовное дело.
     Он стал соображать вслух, рассчитывая дни, и так как из этого ничего не
вышло, потому что трудно предусмотреть случайности, я предложил ему говорить
об этом в Гель-Гью.
     - Ну вот, это еще лучше, - сказал Проктор. - Но вы должны знать,  что я
за  вас, потому что это неслыханно. Бывало, что людей бросали за борт, но не
ссаживали, по  крайней  мере - как на сушу -  за сто  миль от берега. Будьте
уверены, что  ваша  история  прогремит всюду, где  ставят  паруса и  бросают
якорь. Гез - конченный, человек, я  говорю правду. Он лишился рассудка, если
смог поступить  так. Однако нам  следует  теперь  выпить, без  чего спасение
неполное.  Теперь  вы  -  как  новорожденный  и  примете  морское  крещение.
Удивляюсь вам, - заметил он,  наливая в стаканы.  - Я удивлен,  что  вы  так
спокойны. Клянусь,  у меня было впечатление, что вы подымаетесь на  "Нырок",
как в собственную квартиру! Хорошо иметь крепкие нервы. А то...
     Он поставил стакан и пристально посмотрел на меня.
     - Слушаю вас,  -  сказал я.  -  Не бойтесь  говорить,  о  чем вам будет
угодно.
     -  Вы  видели  девушку,  - сказал Проктор. - Конечно,  нельзя  подумать
ничего, за что ... Одним словом, надо сказать, что женщина на парусном судне
- исключительное явление. Я это знаю.
     Он  не   смутился   и,  как  я   правильно  понял,   считал  неприятной
необходимостью затронуть этот вопрос после истории с компанией Геза. Поэтому
я ответил немедленно:
     - Славная девушка; она, может быть, ваша дочь?
     - Почти  что дочь,  если  она не  брыкается,  -  сказал Проктор.  - Моя
племянница. Сами понимаете, таскать девушку на  шкуне,  - это значит править
двумя рулями, но тут она не одна. Кроме  того, у нее очень хороший характер.
Тоббоган за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня,
понимаете, бесит,  что они,  как ни верти, женятся рано  или  поздно; с этим
ничего не поделаешь.
     Я спросил, почему ему не нравится Тоббоган.
     -   Я  сам  себя  спрашивал,  -  отвечал  Проктор,   -  и  простите  за
откровенность в семейных  делах, для  вас, конечно, скучных...  Но иногда...
гм...  хочется поговорить.  Да, я  себя спрашивал и раздражался. Правильного
ответа не  получается. Откровенно  говоря,  мне отвратительно, что  он ходит
вокруг  нее, как глухой  и слепой,  а если она скажет:  "Тоббоган,  влезь на
мачту  и  спустись  головой вниз", - то он  это  немедленно сделает в  любую
погоду.  По-моему, нужен  ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет,
как идет.
     К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка,  и оттого казалось,
что качка  усилилась. Я двигался вместе со стулом  и каютой, как на качелях,
иногда  расставляя  ноги,  чтобы   не  свернуться  в  пустоту.  Вдруг  дверь
открылась,  пропустив   Дэзи,  которая,  казалось,  упала   к   нам   сквозь
наклонившуюся на  меня  стену,  но, поймав рукой  стол, остановилась  в позе
канатоходца. Она была в башмаках, с брошкой на серой блузе и  в черной юбке.
Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
     - Тоббоган просил вам передать,  -  сказала Дэзи,  тотчас вперяя в меня
одинокий голубой глаз, - что он простоит  на вахте  сколько нужно,  если вам
некогда. - Затем она просияла и улыбнулась.
     - Вот  это хорошо, -  ответил Проктор,  - а  я уж думал, что  он ссадит
меня, благо есть теперь запасная шлюпка.
     -  Итак,  вы  очутились  у  нас,  -  молвила  Дэзи,  смотря на  меня  с
стеснением. - Как подумаешь, чего только не случается в море!
     - Случается также,  -  начал Проктор и, обождав, когда из  бесконечного
запаса улыбок на лице девушки распустилась новая, выжидательная, закончил: -
Случается, что {она} уходит, а {они} остаются.
     Дэзи смутилась. Ее улыбка  стала исчезать, и я, понимая как должно быть
ей любопытно остаться, сказал:
     -  Если  вы  имеете  в  виду  только  меня,  то,  кроме   удовольствия,
присутствие вашей племянницы ничего не даст.
     Заметно довольный моим ответом, Проктор сказал:
     - Присядь, если хочешь.
     Она села у двери в ногах койки и прижала руку к повязке.
     - Все еще болит, - сказала Дэзи. - Такая досада! Очень глупо чувствуешь
себя с перекошенной физиономией.
     Нельзя было не спросить, и я спросил, чем поврежден глаз.
     - Ей надуло, -  ответил за нее  Проктор. - Но нет  ничего такого  вроде
лекарства.
     - Не  верьте  ему, - возразила Дэзи.  -  Дело было проще. Я подралась с
Больтом, и он наставил мне фонарей...
     Я недоверчиво улыбнулся.
     - Нет,  - сказала  она, - никто не дрался.  Просто от угля, я  засорила
глаз углем.
     Я  посоветовал примачивать крепким чаем. Она подробно  расспросила, как
это делают.
     -  Хотя {один}  глаз, но  я первая  вас  увидела, -  сказала Дэзи.  - Я
увидела лодку  и  вас.  Это меня так  поразило,  что показалось, будто лодка
висит в воздухе. Там есть холодный чай,  - прибавила она, вставая. - Я пойду
и сделаю, как вы научили. Дать вам еще бутылку?
     - Н-нет,  - сказал Проктор и  посмотрел  на  меня сложно, как бы ожидая
повода сказать "да". Я не хотел пить, поэтому промолчал.
     - Да, не надо, сказал Проктор уверенно. -  И  завтра такой же день, как
сегодня, а этих  бутылок всего три. Так вот, она первая увидела вас, и когда
я принес трубу, мы рассмотрели, как вы стояли  в  лодке, опустив руки. Потом
вы сели и стали быстро грести.
     Разговор еще несколько раз возвращался к моей истории, затем Дэзи ушла,
и минут через пять после того я встал. Проктор проводил меня в кубрик.
     - Мы не можем  предложить вам  лучшего помещения, - сказал он.  - У нас
тесно.  Потерпите как-нибудь, немного  уже осталось  плыть  до Гель-Гью.  Мы
будем, думаю я, вечером послезавтра или же к вечеру.
     В кубрике было двое матросов. Один спал, другой обматывал рукоятку ножа
тонким, как шнурок, ремнем. На мое счастье, это был неразговорчивый человек.
Засыпая, я слышал, как он напевает низким, густым голосом:

     Волна бесконечна,
     Всю землю обходит она,
     Не зная беспечно
     Ни неба, ни дна!




Глава XIX

     Утром  ветер утих, но оставался попутным, при ясном небе. "Нырок" делал
одиннадцать  узлов  в час на ровной килевой качке. Я встал  с тихой душой и,
умываясь на палубе из ведра, чувствовал запах моря. Высунувшись из кормового
люка, Тоббоган махнул рукой, крикнув:
     - Идите сюда, ваш кофе готов!
     Я оделся  и,  проходя мимо кухни, увидел Дэзи, которая засучив  рукава,
жарила рыбу. Повязка отсутствовала, а от опухоли, как она сообщила, осталось
легкое утолщение внутри нижнего века.
     - Я вся отсырела, - сказала Дэзи, - я так усердно лечилась чаем!
     Выразив удовольствие, что  случайно дал полезный совет, я  спустился  в
небольшую каюту  с маленьким окном в стене кормы,  служившую столовой, и сел
на скамью  к деревянному простому столу, где  уже сидел Тоббоган. Он смотрел
на  меня  с  приязнью и несколько раз откашлялся, но  не находил слов или не
считал нужным говорить, а потому  молчал, изредка оглядываясь.  По-видимому,
он ждал рыбу или невесту, вернее то и другое. Я спросил, что делает Проктор.
"Он спит", -  сказал  Тоббоган; затем начал сгребать крошки со стола  ребром
ладони и оглянулся  опять, так как послышалось шипение.  Дэзи внесла шипящую
сковородку с поджаренной рыбой. Неожиданно Тоббоган обрел дар слова. Он стал
хвалить рыбу и спросил, почему девушка - босиком.
     - В прошлый раз  она наступила  на гвоздь,  - сказал Тоббоган, подвигая
мне сковородку и начиная есть сам. - Она,  знаете,  неосторожна; как-то чуть
не упала за борт.
     - Мне нравится  ходить босиком,  -  отвечала  Дэзи,  наливая нам кофе в
толстые  стеклянные стаканы; потом села  и продолжала: -  Мы плыли по месту,
где пять миль глубины. Я  перегнулась  и смотрела в воду: может быть, ничего
не увижу, а может, увижу, как это глубоко...
     - К северу от Покета, - сказал Тоббоган.
     - Вот  именно,  там. Вдруг закружилась голова, и я повисла;  меня тянет
упасть. Тоббоган  зверски схватил меня и поволок, как канат.  Ты  был  очень
бледен, Тоббо