дергающееся  во
сне, худое лицо  с  черной, заботливо расчесанной бородой  являли без других
доказательств, прямым внушением черт, что этот человек  не из низшей команды
судна. Колеблясь разбудить его, я  медленно прошел к трапу  кормовой  рубки,
так как из ее приподнятых люков шел свет. Я надеялся застать там людей.  Уже
я занес  ногу, как меня  удержало и остановило легкое  невидимое движение. Я
повернулся и очутился лицом к лицу с вахтенным.
     Он  только  что  кончил  зевать. Его левая рука была засунута в  карман
брюк,  а  правая, отгоняя  сон,  прошлась  по  глазам  и опустилась, потирая
большим пальцем концы других. Это был высокий, плечистый человек, выше меня,
с наклоном вперед. Хотя его опущенные веки играли в невозмутимость, под ними
светилось плохо скрытое  удовольствие - ожидание моего смущения. Но я не был
ни смущен, ни сбит и взглянул ему прямо в глаза. Я поклонился.
     - Что  вы здесь делаете?  - строго спросил он,  медленно  произнося эти
слова и как бы рассматривая их перед собой. - Как вы попали на палубу?
     - Я взошел по  трапу, - ответил я дружелюбно, без внимания к  возможным
недоразумениям с его стороны, так как полагал,  что моя внешность достаточно
красноречива  в  любой час  и в любом месте. - Я  вас  окликнул, вы спали. Я
поднялся и, почему-то не решившись разбудить вас, хотел пойти вниз.
     - Зачем?
     -  Я  рассчитывал найти  там кого-нибудь. Как  я  вижу, - прибавил я  с
ударением, - мне следует назвать себя: Томас Гарвей.
     Вахтенный  вытащил  руку  из  кармана.  Его  тяжелые  глаза  совершенно
проснулись, и в  них  отметилась нерешительность  чувств  -  помесь флегмы и
бешенства.  Должно быть, первая взяла верх, так как,  сжав губы, он неохотно
наклонил голову и сухо ответил:
     - Очень хорошо.  Я - капитан Вильям Гез. Какому обстоятельству обязан я
таким ранним визитом?
     Но и более неприветливый тон не мог бы обескуражить меня  теперь. Я был
на линии быстро восходящего  равновесия,  под защитой всего этого случая, во
всем объеме его еще не установленного значения.
     -  Капитан Гез, - сказал  я с улыбкой, - если считать  третий  час ночи
началом дня, - я, конечно,  явился безумно рано. Боюсь, что вы сочтете повод
неуважительным.  Однако  необходимо  объяснить, почему я  взошел на  палубу.
Некоторое время я был болен, и  мое состояние, по мнению врачей,  станет еще
лучше, чем теперь, если я немного попутешествую. Было признано, что плавание
на парусном судне, несложное существование, лишенное даже некоторых удобств,
явится, так сказать, грубой физиологической правдой, необходимой телу иногда
точно так,  как  грубая  правда подчас  излечивает недуг моральный. Сегодня,
прогуливаясь, я увидел этот корабль. Он, сознаюсь,  меня пленил. Откладывать
свое дело  я не  решился,  так как  не знаю,  когда вы  поднимете  якорь,  и
подумал, что  завтра могу уже  не застать вас. Во всяком случае - прошу меня
извинить. Я в состоянии заплатить, сколько надо, и  с  этой стороны у вас не
было бы причины остаться недовольным. Мне также совершенно безразлично, куда
вы направитесь. Затем,  надеюсь, что вы меня поняли, - я думаю, что устранил
досадное недоразумение. Остальное зависит теперь от вас.
     Пока  я говорил  это, Гез  уже  мне ответил.  Ответ заключался в  смене
выражений его лица, значение которой я мог  определить как сопротивление. Но
разговор только что начался, и я не терял надежды.
     - Я почти уверен, что откажу вам, -  сказал Гез,  - тем более,  что это
судно не принадлежит мне. Его  владелец - Браун, компания "Арматор и  Груз".
Прошу вас сойти вниз, где нам будет удобнее говорить.
     Он произнес  это вежливым ледяным тоном вынужденного  усилия. Его  жест
рукой по направлению к трапу был точен и сух.
     Я спустился в ярко озаренное помещение, где,  кроме нас двух, никого не
было.  Беглый  взгляд,  брошенный  мной  на обстановку, не дал  впечатления,
противоречащего  моему  настроению, но и не разъяснил ничего, хотя  казалось
мне, когда я  спускался, что будет иначе. Я увидел  комфорт  и беспорядок. Я
шел  по  замечательному  ковру.  Отделка  помещения  обнаруживала  богатство
строителя  корабля... Мы  сели  на небольшой  диван,  и  в  полном  свете  я
окончательно рассмотрел Геза.
     Его  внешность  можно было изучать  долго  и  остаться  при  запутанном
результате.  При  передаче лица авторы, как правило, бывают поглощены фасом,
но никто не  хочет признать значения профиля.  Между тем профиль замечателен
потому, что  он есть основа силуэта - одного из наиболее  резких графических
решений целого. Не  раз профиль указывал мне второго человека в одном, - как
бы два входа с  разных сторон  в  одно помещение.  Я отвожу профилю значение
комментария и только в том случае не вспоминаю о нем, если профиль и фас, со
всеми  промежуточными   сечениями,  уравнены  духовным  балансом.   Но   это
встречается  так  редко,  что  является   исключением.   Равно  нельзя  было
присоединить  к исключениям  лицо  Геза.  Его профиль шел  от  корней  волос
откинутым, нервным  лбом  -  почти отвесной линией длинного  носа, тоскливой
верхней и упрямо выдающейся  нижней  губой - к тяжелому,  круто  завернутому
подбородку.  Линия  обрюзгшей щеки,  подпирая глаз,  внизу  была соединена с
мрачным усом. Согласно языку лица, оно выказывалось в подавленно-настойчивом
выражении.  Но  этому  лицу,  когда  оно было  обращено  прямо,  -  широкое,
насупленное, с нервной игрой складок широкого лба -  нельзя было  отказать в
привлекательной  и  оригинальной  сложности.  Его   черные  красивые   глаза
внушительно двигались под изломом низких  бровей.  Я  не понимал,  как могло
согласоваться  это  сильное и страстное лицо с флегматическим тоном  Геза  -
настолько, что даже ощущаемый в его словах ход  мыслей казался невозмутимым.
Не  без  основания ожидал я, в  силу противоречия этого, неприятного, по его
смыслу, эффекта, что подтвердилось немедленно.
     - Итак, -  сказал Гез, когда  мы уселись, -  я мог  бы  взять пассажира
только  с разрешения Брауна. Но,  признаюсь, я против пассажира  на грузовом
судне. С этим всегда  выходят  какие-нибудь неприятности или хлопоты.  Кроме
того, моя команда получила вчера расчет, и  я не знаю, скоро ли соберу новый
комплект.  Возможно,  что  "Бегущая"  простоит  месяц,  прежде  чем  удастся
наладить рейс. Советую вам обратиться к другому капитану.
     Он умолк  и ничем не  выразил желания продолжать разговор. Я обдумывал,
что  сказать,   как  на   палубе  раздались   шаги   и  возглас:   "Ха-ха!",
сопровождаемый, должно быть, пьяным широким жестом.
     Видя, что я не встаю, Гез пошевелил бровью, пристально  осмотрел меня с
головы до ног и сказал:
     - Это вернулся наконец Бутлер. Прошу вас не беспокоиться. Я  немедленно
возвращусь.
     Он  вышел, шагая тяжело  и широко, наклонив голову, как  если бы боялся
стукнуться  лбом. Оставшись один,  я осмотрелся  внимательно.  Я  плавал  на
различных судах, а потому был убежден, что этот корабль, по крайней мере при
его постройке, не предназначался перевозить кофе или  хлопок. О том говорили
как  его внешний  вид, так  и внутренность салона.  Большие  круглые окна  -
"иллюминаторы", диаметром  более  двух футов,  какие  никогда не делаются на
грузовых кораблях, должны были  ясно  и  элегантно  озарять днем.  Их винты,
рамы,  весь  медный   прибор  отличался   тонкой   художественной   работой.
Венецианское зеркало в  массивной раме из  серебра; небольшие диваны, обитые
дорогим серо-зеленым шелком;  палисандровая отделка  стен; карнизы,  штофные
портьеры,  индийский ковер и три электрических лампы  с матовыми колпаками в
фигурной бронзовой сетке были предметами подлинной роскоши - в том виде, как
это технически  уместно  на корабле.  На  хорошо  отполированном, отражающем
лампы столе - дымчатая хрустальная ваза со свежими розами. Вокруг нее, среди
смятых салфеток  и стаканов с недопитым  вином,  стояли  грязные тарелки. На
ковре валялись  окурки.  Из приоткрытых  дверей  буфета свешивалась  грязная
тряпка.
     Услышав шаги, я встал и, не желая затягивать разговора, спросил Геза по
его возвращении, - будет ли он против, если Браун даст мне согласие плыть на
"Бегущей" в отдельной каюте и за приличную плату.
     - Вы считаете, что бесполезно говорить об этом со мной?
     -  Мне показалось, - заметил я,  - что ваше  мнение  связано  не  в мою
пользу такими соображениями, которые являются уважительными для вас.
     Гез медлил. Я видел, что мое намерение снестись с Брауном задело его. Я
проявил вежливую настойчивость и изъявил желание поступить наперекор Гезу.
     -  Как вам будет угодно, - сказал Гез. - Я  остаюсь  при  своем, о  чем
говорил.
     -  Не  спорю.  - Мое дружелюбное оживление прошло,  сменясь  досадой. -
Проиграв дело в одной инстанции, следует обратиться к другой.
     Сознаюсь, я сказал лишнее, но не  раскаялся в том: поведение  Геза  мне
очень не нравилось.
     - Проиграв дело в {низшей} инстанции! - ответил он, вдруг вспыхнув. Его
флегма исчезла, как взвившаяся  от ветра занавеска; лицо неприятно и  дерзко
оживилось. - Кой черт все эти разговоры? Я капитан, а потому пока что хозяин
этого судна. Вы можете поступать, как хотите,
     Это была уже  непростительная резкость, и в  другое  время я, вероятно,
успокоил бы его одним внимательным взглядом, но почему-то я был уверен, что,
минуя  все,  мне  предстоит в скором времени плыть  с Гезом на  его  корабле
"Бегущая по  волнам", а потому  решил  не давать более  повода для  обиды. Я
приподнял шляпу и покачал головой.
     - Надеюсь, мы уладим как-нибудь этот вопрос, - сказал я, протягивая ему
руку, которую он  пожал весьма сухо. - Самые невинные обстоятельства толкают
меня сломать лед. Может быть, вы  не будете сердиться впоследствии, если  мы
встретимся.
     "Разговор кончен,  и  я хочу, чтобы  ты убрался отсюда", - сказали  его
глаза. Я вышел  на  палубу,  где увидел  пожилого, рябого от оспы человека с
трубкой  в  зубах.  Он  стоял, прислонясь  к мачте. Осмотрев меня  замкнутым
взглядом, этот человек сказал вышедшему со мной Гезу:
     -  Все-таки  мне надо  пойти; я, может быть,  отыграюсь. Что вы  на это
скажете?
     - Я не дам денег, - сказал Гез круто и зло.
     - Вы отдадите мне мое жалованье, - мрачно продолжал человек с  трубкой,
- иначе мы расстанемся.
     - Бутлер, вы получите  жалованье завтра, когда  протрезвитесь, иначе  у
вас не останется ни гроша.
     -  Хорошо! - вскричал Бутлер, бывший, как я угадал,  старшим помощником
Геза.  - Прекрасные вы  говорите слова! {Вам} ли выступать  в  роли опекуна,
когда даже околевшая кошка знает, что вы представляете собой по всем кабакам
- настоящим, прошлым и будущим?! Могу тратить свои деньги, как я желаю.
     Гез не ответил, но проклятия, которые он  сдержал,  отпечатались на его
лице. Энергия этого заряда вылилась  в его обращении ко мне.  Неприязненный,
но хладнокровный джентльмен исчез. Тон обращения Геза напоминал брань.
     -  Ну  как, - сказал он, стоя у трапа, когда  я  начал идти  по нему, -
правда,  "Бегущая по  волнам" красива, как "Гентская кружевница"? ("Гентская
кружевница" было судно, потопленное  лет сто назад пиратом  Киддом Вторым за
его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают.
Если  бы я рассказал вам его  историю, его стоимость, если бы вы увидели его
на ходу и побыли на нем один день, - вы еще не так просили бы меня взять вас
в плавание. У вас губа не дура.
     -  Капитан  Гез!  - вскричал  я,  разгневанный  тем более,  что Бутлер,
подойдя, усмехнулся. - Если мне действительно придется плыть на корабле этом
и  вы зайдете в мою каюту,  я  постараюсь загладить вашу грубость, во всяком
случае, более ровным обращением с вами.
     Он взглянул на меня насмешливо,  но тотчас его лицо приняло растерянный
вид. Страшно удивив меня, Гез поспешно и взволнованно произнес:
     - Да, я  виноват, простите! Я расстроен! Я взбешен! Вы не  пожалеете  в
случае неудачи у Брауна. Впрочем, обстоятельства складываются так, что нам с
вами не по пути. Желаю вам всего лучшего!
     Не  знаю, что  подействовало  неприятнее, - грубость Геза или  этот его
странный порыв. Пожав  плечами,  я спустился на берег и, значительно отойдя,
обернулся, еще раз увидев высокие мачты "Бегущей по волнам", с уверенностью,
что Гез, или  Браун, или оба вместе должны будут отнестись к моему намерению
самым положительным образом.
     Я направился домой,  не  замечая,  где иду,  потеряв  чувство  места  и
времени. Потрясение  еще  не  улеглось. Ход  предчувствий,  неуловимых,  как
только  я  начинал  подробно разбирать их, был слышен в глубине  сердца,  не
даваясь сознанию.  Ряд никогда  не испытанных  состояний,  из  которых  я не
выбрал бы  ни одного, отмечался  в мыслях  моих  редкими  сочетаниями  слов,
подобных  разговору во  сне,  и я был  не властен прогнать их. Одно, противу
рассудка,  я  чувствовал, без всяких  объяснений и доказательств, - это, что
корабль Геза и  неизвестная девушка Биче Сениэль  должны иметь связь. Будь я
спокоен, я отнесся бы  к своей  идее о сближении  корабля  с девушкой как  к
дикому суеверию,  но  теперь  было иначе,  -  представления  возникали с той
убедительностью, как бывает при горе или испуге.
     Ночь прошла скверно.  Я видел сны, - много тяжелых  и  затейливых снов.
Меня  мучила жажда.  Я  просыпался,  пил  воду и засыпал снова, преследуемый
нашествием мыслей, утомительных,  как  неправильная  задача с  ускользнувшей
ошибкой. Это были расчеты чувств между собой после события, расстроившего их
естественное течение.
     В  девять часов  утра  я  был на  ногах  и  поехал к  Филатру в наемном
автомобиле. Только  с  ним  мог  я  говорить о делах  этой  ночи, и мне было
необходимо, существенно важно знать, что он думает о таком повороте "трещины
на стекле".




Глава VI

     Хотя было рано,  Филатр заставил ждать  себя  очень  недолго. Через три
минуты,  как  я сел  в  его кабинете,  он вошел,  уже  одетый  к  выходу,  и
предупредил, что должен  быть к десяти часам  в госпитале. Тотчас он обратил
внимание на мой вид, сказав:
     - Мне кажется, что с вами что-то произошло!
     - Между конторой Угольного  синдиката и углом набережной, - сказал я, -
стоит замечательное парусное судно. Я увидел его ночью, когда мы расстались.
Название этого корабля - "Бегущая по волнам".
     - Как! -  сказал Филатр, изумленный более, чем даже я  ожидал. - Это не
шутка?! Но... позвольте... Ничего, я слушаю вас.
     - Оно стоит и теперь.
     Мы  взглянули друг  на друга  и  некоторое время  сидели  молча. Филатр
опустил  глаза, медленно приподняв брови; по выразительному его  лицу прошел
нервный ток. Он снова посмотрел на меня.
     - Да, это бьет, - заметил он. - Но есть продолжение, конечно?
     Предупреждая его невысказанное подозрение, что я мог видеть "Бегущую по
волнам"  раньше,  чем пришел вчера к Стерсу, я  сказал  о том отрицательно и
передал разговор с Гезом.
     - Вы согласитесь, - прибавил я при конце своего рассказа, -  что у меня
могло  быть  только  {это}  желание.  Никакое  иное  действие  не  подходит.
По-видимому,  я  должен  ехать,  если  не  хочу  остаться  на  всю  жизнь  с
беспомощным и глупым раскаянием.
     -  Да,  -  сказал  Филатр, протягивая сигару в  воздух  к  воображаемой
пепельнице. - Все  так, положение, как ни верти, щекотливое. Впрочем,  это -
часто вопрос денег. Мне кажется, я вам помогу. Дело в  том, что я лечил жену
Брауна, когда,  по мнению других врачей, не было уже смысла ее лечить. Назло
им или из любезности ко мне,  но она спаслась. Как я  вижу, Гез ссылается на
Брауна, сам будучи против  вас, и  это верная примета, что Браун сошлется на
Геза. Поэтому я попрошу вас передать Брауну письмо, которое сейчас напишу.
     Договаривая последние слова, Филатр быстро уселся за стол и взял перо.
     - С трудом  соображаю,  что  писать, -  сказал он, оборачиваясь ко  мне
виском и углом глаза.
     Он потер лоб и начал  писать, произнося написанное вслух по мере  того,
как оно заполняло лист бумаги.
     -  Заметьте, - сказал  Филатр, останавливаясь, -  что  Браун  - человек
дела, выгоды, далекий от нас  с вами, и все, что,  по его мнению, напоминает
причуду, тотчас замыкает его. Теперь дальше. "Когда-то, в счастливый для вас
и для меня день, вы сказали, что исполните мое любое желание. От всей души я
надеялся,   что   такая  минута  не  наступит;  затруднить   вас   я  считал
непростительным   эгоизмом.   Однако   случилось,   что   мой    пациент   и
родственник..."
     - Эта  дипломатическая неточность или, короче говоря, безвредная  ложь,
надеюсь, не имеет значения?  -  спросил  Филатр;  затем  продолжал писать  и
читать:  "... родственник, Томас  Гарвей, вручитель сего письма, нуждается в
путешествии на  обыкновенном парусном  судне. Это ему полезно  и  необходимо
после болезни. Подробности он  сообщит лично. Как я  его понял, он  не прочь
был бы сделать рейс-другой в каюте..."
     - Как  странно произносить эти слова, - перебил себя Филатр.  -  А я их
даже пишу: "... каюте корабля "Бегущая по волнам", который принадлежит  вам.
Вы  крайне  обяжете  меня  содействием Гарвею. Надеюсь,  что здоровье  вашей
глубоко  симпатичной  супруги  продолжает  не  внушать  беспокойства.  Прошу
вас..."
     - ...  и так далее, -  прикончил  Филатр, покрывая конверт размашистыми
строками адреса.
     Он вручил мне письмо и пересел рядом со мной. Пока он писал, меня начал
мучить страх, что судно Геза ушло.
     - Простите, Филатр,  - сказал  я,  объяснив ему это. -  Нетерпение  мое
велико!
     Я  встал. Пристально, с  глубокой задумчивостью смотря на меня, встал и
доктор. Он  сделал рукой  полуудерживающий  жест,  коснувшись  моего  плеча;
медленно отвел руку, начал ходить по комнате, остановился у стола, рассеянно
опустил взгляд и потер руки.
     - Как будто следует нам еще что-то сказать друг другу, не правда ли?
     -  Да,  но  что?  -  ответил  я.  -  Я  не знаю.  Я,  как  вы, любитель
догадываться. Заниматься этим теперь было бы то же, что рисовать в темноте с
натуры.
     - Вы правы, к сожалению. Да.  Со мной никогда не было ничего подобного.
Уверяю вас, я встревожен и поглощен  всем этим. Но вы напишете мне с дороги?
Я узнаю, что произошло с вами?
     Я обещал ему и прибавил:
     - А не уложите ли и вы свой чемодан, Филатр?! Вместе со мной?!
     Филатр развел руками и улыбнулся.
     - Это  заманчиво, - сказал он,  - но...  но... но... -  Его взгляд одно
мгновение задержался  на небольшом портрете,  стоявшем среди бронзовых вещиц
письменного  стола. Только  теперь  увидел  и  я этот  портрет  - фотографию
красивой молодой женщины, смотрящей в упор, чуть наклонив голову.
     - Ничто не вознаградит меня, - сказал Филатр, закуривая и  резко бросая
спичку.  -  Как  ни своеобразен, как ни аскетичен, по-своему,  конечно,  ваш
внутренний мир, - вы, дорогой Гарвей, хотите увидеть смеющееся лицо счастья.
Не  отрицайте. Но на этой дороге  я не получу ничего, потому что мое желание
не может  быть выполнено  никем. Оно  просто  и точно,  но  оно не  сбудется
никогда. Я вылечил много людей, но не сумел вылечить свою жену. Она жива, но
все равно что умерла. Это ее портрет. Она не вернется сюда. Все остальное не
имеет для меня никакого смысла.
     Сказав так и  предупреждая мои слова,  даже мое  молчание, которые, при
всей  их  искренности,  должны были только затруднить этот  внезапный момент
взгляда на  открывшееся чужое сердце,  Филатр позвонил и сказал слуге, чтобы
подали экипаж.  Не прощаясь окончательно, мы условились, что я сообщу ему  о
посещении мной Брауна.
     Мы вышли вместе и расстались  у подъезда. Вспрыгнув  на сиденье, Филатр
отъехал и обернулся, крикнув:
     - Да, я этим не... - Остальное я не расслышал.




Глава VII

     Контора Брауна  "Арматор и  Груз", как большинство контор  такого типа,
помещалась  на  набережной