й}  девушке,  и  от  сильного
желания понять суть  отношения  -  но понять без расспросов  -  я придал его
взгляду  на  портрет разнообразное  значение.  Как бы там  ни  было,  Филатр
оказался прав, когда заметил, что "обозначается  действие", а он сказал это.
Я сам,  открыв портрет, был  уже твердо,  окончательно  убежден, что события
приведут к действию.
     Итак, я ответил на вопрос о Синкрайте:
     - Синкрайт, как всякий  человек первого дня пути, - человек, похожий на
всех: с руками и головой.
     - Дрянь человек, - сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло;
он погасил окурок, стал вдруг улыбаться и  тщательно  расспросил меня, как я
себя чувствую -  во всех отношениях жизни на  корабле. Ответив, как надо, то
есть бессмысленно по существу и прилично-разумно по форме, я встал, полагая,
что Гез отправится завтракать.  Но на мое о  том замечание Гез  отрицательно
покачал головой, выпрямился, хлопнул  руками по  коленям  и вынул из нижнего
ящика стола скрипку.
     Увидев  это,  я поддался соблазну  сесть  снова. Задумчиво рассматривая
меня,  как если бы я был  нотный лист, капитан Гез тронул струны,  подвинтил
колки и наладил смычок, говоря:
     - Если будет очень противно, скажите немедленно. Я молча  ждал. Зрелище
человека с желтым лицом, с опухшими глазами,  сунувшего скрипку под бороду и
делающего головой  движения, чтобы удобнее пристроить инструмент,  вызвало у
меня улыбку, которую Гез заметил, немедленно улыбнувшись сам, снисходительно
и застенчиво. Я не  ожидал  хорошей игры от его  больших рук  и был удивлен,
когда первый  же такт показал значительное искусство. Это был  этюд  Шопена.
Играя,  Гез встал, смотря в угол, за  мою  спину; затем его взгляд, блуждая,
остановился  на портрете. Он снова перевел его на меня и, доигрывая, опустил
глаза.
     Спенсер  советует  устраивать скрипичные концерты  в помещениях, обитых
тонкими  сосновыми  досками  на  полфута от  основной стены,  чтобы  извлечь
резонанс, необходимый, по его мнению, для  ограниченной  силы звука скрипки.
Но не для всякой композиции хорош этот  рецепт, и  есть вещи, сила которых в
их  содержании.  Шепот на  ухо может  иногда  потрясти,  как гром, а  гром -
вызвать взрыв смеха.  Этот  страстный этюд и порывистая манера Геза  вызвали
все  напряжение, какое  мы  отдаем  оркестру.  Два  раза  Гез покачнулся при
колебании  судна,  но с нетерпением возобновлял  прерванную игру. Я  услышал
резкие и гордые  стоны,  жалобу  и призыв; затем несколько ворчаний, улыбок,
смолкающий напев о былом - Гез, отняв скрипку, стал сумрачно ее настраивать,
причем сел, вопросительно взглядывая на меня.
     Я  похвалил его игру. Он, если и  был  польщен, ничем не показал этого.
Снова взяв  инструмент,  Гез принялся выводить дикие фиоритуры,  томительные
скрипучие  диссонансы  -  и  так,  притворно,  увлекся  этим,  что  я  понял
необходимость уйти. Он меня выпроваживал.
     Видя, что  я  решительно встал,  Гез  опустил смычок  и пожелал приятно
провести день  -  несколько  насмешливым тоном, на который теперь я  уже  не
обращал внимания. И я сам хотел быть один, чтобы подумать о происшедшем.




Глава XIII

     Ища случая  разрешить загадку портрета, хотя и  не  имел  для  этого ни
определенных надежд, ни обдуманного, готового плана,  я перебрался на палубу
и уселся в шезлонг.
     Единственным  человеком,  которого  без особого  морального насилия над
собой я мог  бы  вовлечь в интересующий  меня разговор, был Бутлер. Куря,  я
стал ожидать его появления. У меня было предчувствие, что Бутлер придет.
     Меж тем  погода улучшилась; ветер утратил  резкость, сырость исчезла, и
солнечный свет окреп;  хотя ярко он еще  не вырывался из туч, но стал теплее
тоном.  Прошло  четверть  часа,  и  Бутлер действительно  появился, если  не
навеселе, то прогнав тяжкий вчерашний хмель стаканчиком полезных размеров.
     Мне  показалось,  что он  доволен,  увидев  меня.  Не теряя  времени, я
пригласил его  выкурить сигару, взял бодрый, живой тон, рассказал анекдот и,
когда увидел, что  он изменил несколько напряженную позу на непринужденную и
стал связно произносить довольно длинные фразы,  - сказал  ему, что "Бегущая
по  волнам"  -  самое  великолепное парусное судно,  какое  мне  приходилось
видеть.
     - Оно было бы  еще лучше, - сказал Бутлер, - для нас,  конечно, если бы
могло  брать  больше  груза.  Один трюм.  Но и тот рассчитан не для грузовых
операций. Мы кое-что сделали, сломав внутренние перегородки, и тем увеличили
емкость, но все же грузить более двухсот тонн немыслимо. Теперь, при высокой
цене фрахта, еще можно существовать, а вот в прошлом году Гез наделал немало
долгов.
     Я  узнал также,  что судно  построено  Нэдом  Сениэль четырнадцать  лет
назад.  При  имени  "Сениэль"  воздух  сошелся  в  моем  горле.  Я  сохранил
внимательную неподвижность лица.
     -  Оно  выстроено для  прогулок,  -  говорил  Бутлер, -  и  было  раз в
кругосветном плавании. Дело, видите  ли, в том, что  род ныне  умершей  жены
Сениэля  в родстве  с первыми  поселенцами,  основателями Гель-Гью; те  были
выкинуты,  очень давно, на берег с  брига, называвшегося,  как и наше судно,
"Бегущая по волнам". Значит, эта  история отчасти  фамильная, и жена Сениэля
выбрала  для  корабля  тоже такое  название.  Лет  пять  назад  Нэд  Сениэль
разорился,  когда  цена на хлопок  пошла  вниз.  Продал корабль Гезу. Гез  с
самого начала капитаном "Бегущей"; я здесь недавно. Вся история мне известна
от Геза.
     -  Следовательно,  -  спросил  я,  - Гез  купил  судно после  разорения
Сениэля?
     Смутясь,  Бутлер стал молча  заклеивать слюной отставший сигарный лист.
Он неловко вышел из положения, сказав:
     -  Теперь, кажется, оно перешло к Брауну. Да, оно так Впрочем, денежные
дела - не моя забота.
     Рассчитывая, что  на  днях  мы поговорим  подробнее,  я не  стал больше
спрашивать его о корабле.  Кто  сказал  "А", тот скажет и  "Б",  если его не
мучить. Я  перешел  к  Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте
своего  существа,  что  капитан  бездетен, так  как его  жизнь, по-видимому,
довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
     -  Детей?! - сказал Бутлер,  делая круглые  глаза.  Он  был  невероятно
изумлен. Мысль иметь детей Гезу  крайне поразила Бутлера. - Да он никогда не
был женат. Что это вам пришло в голову?
     - Простая самонадеянность. Я был уверен, что капитан Гез женат.
     - Никогда. Может быть, вы подумали это потому, что увидели на его столе
портрет барышни; ну, так это дочь Сениэля.
     Я молчал. Бутлер  стал  смотреть на носок своего  сапога. Я внимательно
наблюдал за ним.  На  его  крутом, замкнутом лице выступила  улыбка - начало
улыбки.
     Я не  ожидал  решительных конфиденций, так как чувствовал,  что подошел
вплотную  к  разгадке  того  обстоятельства,  о  котором,  как о  несомненно
интимном, Бутлер навряд ли  стал бы распространяться подробнее малознакомому
человеку.  После улыбки, которая  начала возникать  в  лице  Бутлера,  я сам
признал бы подобные разъяснения предательством.
     Бутлер  усиленно  затянулся  сигарой,  стряхнул пепел с  колен  и ушел,
сославшись на дела.
     Я остался.  Я думал,  не следовало ли рассказать Бутлеру о моей встрече
на берегу  с  Биче  Сениэль, но  вспомнил, что  мне,  в  сущности, ничего не
известно  об  отношениях Геза  и  Бутлера.  Он  мог передать  этот  разговор
капитану,  вызвав  тем  новые осложнения. Кроме  того,  почти  одновременное
прибытие девушки и  корабля  в  Лисс - не  произошло ли с ведома  и согласия
обеих сторон? Разговор с Бутлером как бы подвел меня к запертой двери, но не
дал ключа от замка; узнав  кое-что, я, как  и раньше, знал очень  немного  о
том,  почему  фотография  Биче  Сениэль  украшает  стол  Геза.  Человеческие
отношения  бесконечно  разнообразны,  я  встречал  случаи,  когда  громадный
интерес  к темному положению  распылив  алея  простейшим решением,  иногда -
пустяком. С другой стороны, надо было признать,  что портрет дочери Сениэля,
очень красивой и  на редкость  привлекательной  девушки, не мог  быть храним
Гезом безотносительно к его  чувствам. Со всем тем странно было бы допустить
взаимную близость этих двух столь непохожих людей.
     Не делая решительных выводов,  то есть  представляя  их,  но оставляя в
сомнении, я заметил, как  мои размышления о Биче Сениэль стали пристрастны и
беспокойны. Воспоминание о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление
ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать  чувство
еще более сильное и, вероятно, тяжелое,  как болезнь. Не один раз наблюдал я
это совершенное поглощение одного  существа другим - женщиной  или девушкой.
Мне случалось быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние,
и  я  никогда  не мог  установить,  где  подлинное  начало  этой мучительной
приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча,
взгляд,  рука, голос, смех, шутка -  уже  являются облегчением, таким мощным
среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость
равна спасению. Но я был на большом расстоянии  от прекрасной опасности, и я
был спокоен, если можно назвать  спокойствием упорное  размышление, лишенное
терзающего стремления к встрече.
     Меж тем  солнце пробилось наконец  сквозь туманные  облачные пласты; по
яркому морю кружилась пена.  Вскоре я отправился к себе вниз, где,  никем не
потревоженный,  провел в чтении около  трех часов. Я  читал две книги - одна
была в душе, другая в руках.
     Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в
час дня. Качать стало медленнее и не так сильно,  как утром. Я решил обедать
один по  той причине,  что обед приходился на вахтенные часы  Бутлера и  мне
предстояло,  следовательно,  сидеть  с  Гезом  и Синкрайтом.  Я  никогда  не
чувствовал себя хорошо в  обществе людей, относительно которых  ломал голову
над  каким-либо  обстоятельством их жизни, не имея возможности  прямо  о том
сказать. Это  о  Гезе;  что  касается  Синкрайта,  -  его ползающая улыбка и
сальный взгляд были мне нестерпимы.
     Вызвав Горация,  я сговорился с ним,  узнав,  что  обед будет несколько
раньше  часа,  потому что  близок  Дагон,  где,  как  известно,  Гез  должен
погрузить железо.
     Скоро мне  в  каюту  подали  обед.  Я  отобедал и, заслышав  на  палубе
оживление, вышел наверх.




Глава XIV

     "Бегущая по волнам" приближалась  к бухте, раскинутой  широким  охватом
отступившего в глубину  берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер
и Синкрайт стояли  у борта. Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к
мачте.
     Берег развертывался  мрачной  перспективой фабричных  труб,  опоясанных
слоями  черного дыма. Береговая  линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты,
краны,  цистерны  и  склады  теснились  среди  рельсовых  путей,  напоминала
затейливый силуэт: так было здесь все черно от угля и копоти. Стон ударов по
железу набрасывался со всех  концов зрелища;  грохот паровых молотов, цикады
маленьких  молотков, пронзительный визг пил, обморочное дребезжание подвод -
все это, если слушать, не разделяя  звуков, составляло один крик. Среди рева
металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У
молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки,
-  так много крюков  и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, -
стояли баржи и пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
     "Бегущая  по волнам"  опустила  якорь.  Паруса  упали,  потом  исчезли.
Встретив Бутлера, я спросил,  долго ли мы пробудем  в Дагоне. Он сказал, что
скоро начнут  грузить, и действительно,  прошло  около  получаса, как буксир
подвел к  нам четырехугольный тяжелый баркас, из  трюма  которого носильщики
стали  таскать  по трапу крепкие  деревянные ящики. Чистая  палуба "Бегущей"
покрылась  грязью  и  пылью. Я  ушел  к  себе,  где  некоторое  время слышал
однообразную  звуковую картину. топот босых  ног,  стук брошенного  па  скат
ящика  и хриплые  голоса.  Так продолжалось  часа  два. Наконец установилась
относительная тишина. Все  рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли  на
шаланду, и буксир потащил ее в порт.
     Вскоре  после  этого  к  навесному  трапу,  опущенному  по той  стороне
корабля, где  находилась  моя  каюта,  подплыла  лодка,  управляемая наемным
лодочником. Шлюпка прошла так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел
ее пассажиров. Это были три  женщины:  рыжая,  худенькая,  с  сжатым  ртом и
прищуренными  глазами;  крупная,  заносчивого  вида,  блондинка,  и третья -
бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая  руками, эти три
женщины встали,  смотря наверх  и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия.
На их  плечах  были  кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью,
какой  принято поражать в известных  местах; сильно напудренная,  театрально
подбоченясь, в  шелковых платьях, кольцах  и  ожерельях, компания эта быстро
пересекла  круглый экран пространства, открываемого иллюминатором. Я заметил
картонки и чемоданы. Гез получил гостей.
     Даже не поднимаясь  на палубу, я мог  отлично представить сцену встречи
женщин.  Для этого  не  требовалось изучения  нравов. Пока  я мысленно видел
плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность,
-  в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и
тяжелая  походка  мужчин  проследовали  мимо моей двери,  причем  на  слова,
сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
     В  каюте  Геза  стоял  портрет  неизвестной  девушки.  Участники  оргии
собрались  в  полном  составе.  Я  плыл  на  корабле  с  темной  историей  и
подозрительным  капитаном,  ожидая  должных  случиться  событий,  ради  цели
неясной  и  начинающей оборачиваться голосом  чувства, так  же странного при
этих обстоятельствах,  как ревнивое желание  разобрать, о  чем  шепчутся  за
стеной.
     Во всем  крылся великий и опасный  сарказм, зародивший тревогу. Я ждал,
что   Гез   сохранит  в   распутстве  своем,  по   крайней  мере,  возможную
элегантность,  - так я  думал по  некоторым его личным чертам; но  поведение
Геза заставило  ожидать  худших вещей, а  потому  я  утвердился  в намерении
совершенно  уединиться.  Сильнее всего мучила  меня мысль,  что,  выходя  на
палубу днем,  я рисковал, против воли, быть втянутым  в удалую компанию. Мне
оставались - раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
     Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь
глуше;   я   слышал,  как  под   окрики  Бутлера  ставят  паруса,   делаются
приготовления  плыть   далее.   Брашпиль   начал   выворачивать   якорь,   и
погромыхивающий  треск  якорной цепи некоторое время был главным  звуком  на
корабле.  Наконец произвели поворот. Я  видел,  как черный,  в  огнях, берег
уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в
иллюминатор, я  по движению волн, плывущих на меня,  но  отходящих по  борту
дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
     Из  столовой  донесся торжествующий  женский крик; потом  долго хохотал
Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как
его  распекала.  После  того  неожиданно  у  моей  двери раздались  шаги,  и
подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
     Это был  надушенный  и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного
настроения.  Когда дверь  открылась,  - из  салона, сквозь громкий разговор,
послышалось треньканье гитар.
     Повинуясь моему взгляду, Синкрайт  закрыл дверь и преувеличенно вежливо
поклонился.
     - Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, - заявил он.
     -  Передайте  капитану  мою  искреннюю  благодарность,  -  ответил я  с
досадой, - но скажите также, что я отказываюсь.
     - Надеюсь, вас можно  убедить, - продолжал Синкрайт,  - тем более,  что
все мы будем очень огорчены.
     - Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
     - Хорошо! - сказал он удивленно и вышел, повторяя: - Жаль, очень жаль!
     Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу. Я
начал  писать  Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я
хотел иметь крупную сумму.
     На второй странице письма снова раздался настойчивый стук; не дожидаясь
разрешения, в каюту вступил Гез.




Глава XV

     Я  повернулся  с  неприятным  чувством  зависимости,  какое  испытывает
всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
     Гез был в смокинге.  Его безукоризненной, в смысле  костюма,  внешности
дико противоречила пьяная судорога  лица.  Он был  тяжело, головокружительно
пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости
его тела, Гез оперся правой рукой  о стол, а  левой подбоченился.  Он нервно
дышал,  стараясь стоять  прямо,  и  сохранял равновесие при  качке тем,  что
сгибал и распрямлял  колено. На мою  занятость  письмом  Гез даже не обратил
внимания.
     - Хотите повеселиться? - сказал он,  значительно подмигивая, в то время
как его острый,  холодный  взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно
изучал меня. - Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла
жить врознь.
     -  Синкрайт  был,  - заметил  я, как  мог,  миролюбиво.  - Он, конечно,
передал вам мой ответ.
     - Я  не поверил Синкрайту, иначе я не  был бы здесь,  - объявил Гез.  -
Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна  иметь
конец. У нас очень весело.
     - Капитан Гез, - сказал я,  тщательно подбирая слова и чувствуя приступ
ярости; я не  хотел поддаться гневу, но видел, что  вынужден  положить конец
дерзкому  вторжению, оборвать сцену, начинающую  делать меня дураком в  моих
собственных глазах. - Капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о
компаньоне  по  увеселениям.  Ваше времяпрепровождение  для  вас имеет, надо
думать,  и смысл и оправдание; более я  не могу позволить себе рассуждать  о
ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и если
вам это не  совсем понятно, я берусь повторить свое  утверждение и доказать,
что я прав.
     Сказав так,  я ждал, что он пробурчит извинение и  уйдет. Он не изменил
позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная,  неистовая
ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
     - Вы  нанесли мне оскорбление,  - медленно произнес Гез. - Еще никто...
Вы выказали  мне презрение, и  я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда
вы метили. Этого  я вам не прощу. Теперь я хочу знать: как вы  представляете
наши  отношения  дальше?!  Хотел бы  я знать,  да!  Не  менее тридцати  дней
продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
     - Наши отношения точно определены, - сказал я, не видя  смысла уступать
в  ему тоне. -  Вы получили  двести фунтов, причем  я с  вами  не торговался
Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней - не слишком ли
незавидная компенсация?
     Был один момент, когда,  следя за выражением лица Геза, я подумал,  что
придется выбросить его вон.  Однако он  сдержался. Пристально  смотря мне  в
глаза, Гез  засунул руку  во  внутренний карман, задержал там ее  порывистое
движение и торжественно произнес:
     - Я тотчас швырну вам эти деньги назад!
     Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что
вернет  деньги,  добавил: "Вам не  придется  хвастаться  своими деньгами", -
затем вышел, хлопнув дверью.
     После  этого  я   немедленно  запер  каюту  ключом   и  стал  у  двери,
прислушиваясь.
     В  столовой  наступила  относительная  тишина;  меланхолически  звучала
гитара. Там стали ходить,  переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича
на ходу:  "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает,
а  развертывается. Затем я услышал шу