ашаешься,  что  высшее  зло  человека  есть
благо, поскольку не отрицаешь, что высшее зло - это та кара, которая блага и
праведна.  Но  я  еще  раз  спрашиваю:  так  как  и   вина,   предшествующая
[наказанию], и последующее за это наказание суть зло, то о чем из них  нужно
говорить, как о худшем и более важном для человека зле? Идет ли речь  о  его
вине, которая делает человека злым, или о каре, которую налагает на него Бог
праведным судом?
     ФИЛОСОФ. Я, по крайней мере, считаю, - что вина - гораздо более  тяжкое
зло для человека, нежели его кара. Ведь поскольку бесспорно, что среди  всех
зол  хуже  другого  то,  которое  всего  более  неприятно   Богу,   и   кары
удостаивается тот, кто не сомневается, что вина хуже наказания вины.  Именно
виной человек неприятен Богу; потому она и называется злом - не из-за  кары,
которая вменяется на основании вины. Именно вина -  неправедность,  кара  же
есть  должное  следствие  праведности,   происходящее   непосредственно   из
намерения. Итак, ясно, что для человека хуже  то,  что  определяет  его  как
виновного, чем [тот приговор, который] выносит по его поводу праведный  суд,
для наказания.
     ХРИСТИАНИН. Но поскольку вина человека - большее зло для него, чем само
его наказание, то как же ты называешь наказание человека  его  высшим  злом,
тогда как говорилось, что высшее зло - вина?
     ФИЛОСОФ. Итак, если ты отвергаешь наше  мнение  по  этому  вопросу,  то
хотелось бы выслушать по тому же вопросу твое решение,  дабы  постичь,  что,
по-твоему, нужно называть высшим злом человека?
     ХРИСТИАНИН. То, следовательно, что может сделать его хуже, также как  -
наоборот - несомненно, что  его  высшее  благо  -  это  то,  из-за  чего  он
становится лучше.
     ФИЛОСОФ. И что же это, скажи, пожалуйста?
     ХРИСТИАНИН. Высшая ненависть его, высшая любовь к Богу: несомненно, что
Тому,  Кто  называется  просто  и  собственно  Высшим  благом,  можно   быть
неприятным или угодным, следуя  этой  двоице  [-  ненависти  или  любви].  И
последствия их обеих обнаруживаются после этой жизни. Ведь те,  кто  мучится
вечными и наистрашнейшими муками,  чувствуют,  что  они  ими  тяготятся  тем
более, чем большей ненавистью, как огнем, они охвачены к  Тому,  Чьим  судом
покараны, без надежды на прощение. Всем сердцем они жаждали бы, чтобы  этого
суда не было, чтобы, по крайней мере, им можно было освободиться от муки, и,
таким образом, им от такой ненависти там  хуже,  чем,  благодаря  прозрению,
здесь. И наоборот, каждый, кто наслаждается видением Бога, о Котором говорит
псалмопевец: "Когда слави Твоя объявится мне, я насытюсь" [(Псал. XVII, 5)],
то есть: когда Ты Сам обнаружишь  передо  мной  через  Себя  Самого  величие
божественности Твоей, мне  ничего  более  не  будет  недоставать;  настолько
станут они тогда  лучше,  насколько  больше  любят  Его  и  чем  пристальнее
вглядятся в самих себя, так что ту  высшую  любовь,  то  наслаждение  Высшим
благом, которое есть истинное блаженство, можно было бы справедливо  назвать
высшим благом человека. Ибо слава божественного величия такова, что никто не
может созерцать его без того, чтобы во время самого видения тотчас не  стать
блаженным; потому и сказано: Да сгинет нечестивый, чтобы не видел он  Божьей
славы [(Исайя, XXVI, 10, по тексту 70  толковников)]  [46].  Таким  образом,
когда  верующие  в  Него,  любившие  Его  больше  всех,  познали  бы   такое
блаженство, какое никакая вера не позволяла  им  оценить,  это  было  бы  их
величайшим ликованием и вечным блаженством.
     ФИЛОСОФ. Тогда ясно, что высшее благо человека или [высшее] зло  -  это
понимание, отчего человек, как ты утверждаешь, становится лучше или хуже. Но
если это касается лишь будущей жизни, если мы становимся там лучше или хуже,
чем здесь, то, кажется, мы там и заслуживаем нечто большего, чем здесь. Ведь
на том основании, что мы становимся  лучше  или  хуже,  чем  прежде,  нас  и
принуждают к тому, чего мы достойны - к большей каре или воздаянию. Ибо если
там результат лучше, то, значит, тем больше мы познаем Бога и  больше  любим
Его, и наша любовь к Богу возрастает,  как  равно  же  [возрастает]  и  само
воздаяние  так,  что  мы  всегда  становимся  лучше,   и   наше   блаженство
увеличивается  бесконечно,  никогда  не  завершаясь,  оттого  и  может   оно
постоянно расти.
     ХРИСТИАНИН. Ты не знаешь, что  в  этой  жизни  есть  только  время  для
заслуги, а в той - для награды,  здесь  -  для  сева,  а  там  -  для  сбора
[урожая]. Как бы мы, следовательно, ни  становились  лучшей  там,  благодаря
воздаянию за заслуги, приобретенные здесь, однако нет нужды [полагать],  что
там мы заслужим нечто иное. Поскольку там мы становимся лучше, чем здесь, то
именно  здесь  осуществляется  расплата  за  обретенные  заслуги,   которая,
воздавая должное, призвана сделать нас лучше, а не обеспечить новую награду,
и она устанавливается только как  награда  за  заслуги,  не  сохраняясь  для
снискания признательности повторно. Ведь и у нас, [в  дольнем  мире],  когда
кто-то получает от друга награду за дружбу и из-за этого любит  его  больше,
не считается, что им заслужена новая награда за  эту  увеличившуюся  любовь,
произошедшую лишь вследствие  обретенного  воздаяния,  будто  таким  образом
возможно  бесконечное   увеличение   заслуг.   Хотя   любовь   действительно
увеличивается из-за взыскания необходимой милостыни и  воздаяния,  [все  же]
кажется,  что  она   происходит   не   столь   на   основании   [свободного]
волеизъявления, сколь  из-за  надобности;  существует,  однако,  естественно
врожденное чувство у всякого [человека], вследствие которого само  воздаяние
награды влечет за собой возрастание любви и воспламеняет в нас любовь к Нему
скорее из-за нашей нужды, принятой  за  любовь  к  нам,  скорее,  чем  из-за
добродетели, то есть любви воздающего. Если среди  людей  друг  получает  от
друга награду [за дружбу]  и  из-за  этой  самой  награды  принужден  любить
сильнее,  то  говорят,  что  такое  усиление  любви  не   снискивает   новую
признательность; что же удивительного, если и в другой  жизни,  больше  любя
Бога вследствие полученного воздаяния [за  содеянное  в  мире  дольнем],  мы
никоим образом не обращаем такую  награду  снова  в  заслугу?  Или  же:  что
запрещает, наконец, допустить, что слава божественного величия  такова,  что
всегда кто-либо из нас может преуспеть в видении  Его,  дабы  мы  могли  тем
дольше ее созерцать, а она сама собою шире открылась бы нам, сделала бы  нас
блаженными? Конечно, рост такого сопряженного блаженства  имеет  тем  больше
цены, чем более велико блаженство [как таковое], сохраняясь в  одном  только
состоянии и никоим образом не изменяясь.
     ФИЛОСОФ. Каким образом, прошу тебя, кто бы то ни было мог  продвинуться
в видении Бога или какая разница между самими созерцателями, ибо,  это  всем
ясно, Высшее благо - просто, и его нельзя созерцать иначе как в полноте, так
что нельзя созерцать одному то, что нельзя созерцать другому?
     ХРИСТИАНИН. Различие во всяком случае не в  предмете  созерцания,  а  в
способе созерцания, так что чем лучше постигается Бог, [тем больше] в  [Его]
видении становится наше блаженство. Так, мы все  неодинаково  постигаем  при
желании понять такие [понятия], как душа или дух, хотя,  однако,  считается,
что части нетелесной природы качественно не различаются  по  своей  сущности
(essentiu). И когда какое-нибудь тело  или  какая-либо  часть  его  кем-либо
рассматривается вместе, то одним человеком это познается лучше и  понимается
полнее, чем другим, и хотя пониманию  подвергается  одно  и  то  же,  однако
сущность ее воспринимается неодинаково. Ведь одного Бог  наделяет  лучшим  и
совершенным представлением о себе, чем другого по мере заслуг,  и  открывает
себя полнее [одному, нежели другому]. Ибо может случиться,  что,  хотя  этот
[человек] знает все, как и тот, однако этот знает  каждый  [элемент  знания]
лучше и совершеннее, чем тот, и хотя вещь познается целиком как тем,  так  и
этим, однако у одного познания об одном и том  же  не  столь  полны,  как  у
другого, или то же самое один знает не столь хорошо [как другой].
     ФИЛОСОФ.  Разве  этим  видением  Бога,  в  котором   состоит   истинное
блаженство, обладали когда-нибудь ангелы, которых вы назвали  падшими,  хотя
бы тот, главный из них, кого в сравнении с прочими представляют  Светоносцем
[или Люцифером]?
     ХРИСТИАНИН. Во всяком случае нет нужды полагать, что им всегда обладали
как те, кто пал, так и те, кто не отпал, покуда после падения одних  [верные
ангелы] не обрели такого видения, благодаря которому они стали блаженными  и
надежными, чтобы не могли больше отпасть, при воздаянии  за  свое  смирение.
Все ангелы, как и люди, поистине были  сотворены  такими,  чтобы  могли  они
действовать во благо и во зло. К тому же те,  кто  не  грешил,  не  имел  бы
никакой  заслуги,  из-за  этого  отказавшись  сочувствовать  другим  в  [их]
прегрешении. Что же до отношения к Люциферу, коего выдающиеся качества  были
ему предзнаменованы, то он был сотворен не  столько  из  благодати,  сколько
ради проницательности в познании, то есть он был сотворен выделяющимся среди
прочих светом знания при большей изворотливости в постижении природы  вещей.
Уяснив это для самого  себя  благодаря  обилию  знания,  в  результате  чего
обнаружил, что он предпочтен другим, [Светоносец] раздулся от гордыни и  уже
заранее предвкушал еще большее, на что он мог надеяться, считая, что  станет
богоравным, так как ведал он, что предпочтен другим и, подобно самому  Богу,
добьется владычества.
     ФИЛОСОФ. Объясни, прошу [тебя], стоит ли  это  высшее  благо  человека,
эту, я имею в виду - высшую любовь к Богу, которую  испытывает  человек  при
Его созерцании, называть  случайностью  для  человека  и  надо  ли  называть
случайность высшим благом, словно бы предпочитая ее субстанции?
     ХРИСТИАНИН. Так как ты рассматриваешь случайности и - относительно  них
- субъект-субстанции в свете слов пророческого учения, то ты оценишь  и  то,
что принадлежит  земной,  не  небесной,  жизни,  ведь  эта  мирская,  земная
дисциплина содержится в стольких документах,  приспособившихся  к  состоянию
насущной жизни, что правила их искусств никоим образом  нельзя  приложить  к
качеству  той,  будущей,  жизни,  где  нет  ни  таких  слов,  ни  такого   -
человеческого - учения, хотя они и пытались рассматривать природу вещей, но,
как написано, "сущий от земли земный и есть" [(Ев.  от  Иоанна,  III,  31)].
Если же ты пытаешься подняться до высот жизни небесной, далеко превосходящей
любую из земных дисциплин, то ты  не  сможешь  сильно  зависеть  от  уставов
земных пророчеств, следуя которым и по сей день нельзя  полностью  понять  и
определить земное, не говоря уже о небесном. Называется  ли  эта  обретенная
любовь, которая в небесной жизни, случаем или каким-либо иным качеством,  не
принесет никакой пользы  [любое]  определение,  потому  что  нельзя  истинно
познать ее иначе, как на опыте (experimentum),  ибо  он  далеко  превосходит
всякий смысл земной науки. Столь ли важно для блаженства, считаем ли  мы  ее
случайностью или субстанцией, или ни тем, ни  другим,  и,  хотя  мы  кое-что
говорим, даже рассуждаем, сама она никак не изменится и не  уменьшит  нашего
блаженства. И если ты тщательно  взвесишь  то,  что  ваши  философы  назвали
акцидентальными и субстанциальными формами, то никакой субстанциальной формы
ты не обнаружишь, потому что любовь присуща не всем, как [не  обнаружишь]  и
акцидентальной [формы], потому что,  раз  появившись,  она  не  может  более
исчезнуть. Отчего же, по вашему мнению, случай описывается как то, что может
появиться и исчезнуть? Что же  нам  мешает  рассмотреть  как  акциденцию  ту
будущую любовь там, как и эту, которой мы  владеем  здесь?  Ведь  хотя  наша
субстанция рассматривается как лучшая или более достойная, чем любая [из ее]
акциденций, кажется, однако,  что  высшим  благом  человека  нужно  называть
надлежащим  образом  то,  причастность  чему  делает  человека  наилучшим  и
наидостойнейшим:  чтобы  сделать  наше   высказывание   более   истинным   и
вероятностным, мы и утверждаем, что высшее благо человека  -  это  сам  Бог,
который один  собственно  и  абсолютно  называется  Высшим  благом.  Как  мы
сказали, мы становимся истинно блаженными, принимая участие в видении Его  и
наслаждаясь им. В этом видении при созерцании Его на нас изливается  та  Его
высшая любовь, и потому правильнее определить как высшее благо человека  Его
Самого, не происходящего ни из чего иного и делающего нас блаженными.
     ФИЛОСОФ. Я полностью согласен с такой мыслью о Высшем благе, которая не
была неведома и нашим пророчествам. Но если, как вы  говорите,  это  видение
Бога делающее блаженными, только  умными  очами,  не  открывается  телесному
взору, то к чему в таком случае святым душам воскресение, как  вы  говорите,
во плоти, будто через это необходимо возрастает их слава и блаженство?  Ведь
если, как вы говорите, мера человека та же, что и мера ангела,  то  что  для
вашего блаженства принесет воскрешение плоти, отсутствие которой  у  ангелов
не мешает, однако, и нисколько не уменьшает их блаженства?
     ХРИСТИАНИН. Все, что ни делает Бог, Он  обращает  не  столько  на  наше
блаженство, сколько на Свою славу, даже то, что  кое-кому  может  навредить.
Отсюда у Соломона:  "Все  сделал  Господь  ради  Себя,  и  даже  нечестивого
[блюдет] на день бедствия" [(Притчи, XVI, 4)]. Ведь даже сама кара,  которую
Бог налагает на его неблагость, свидетельствует о праведности Бога  и  таким
образом  прославляет  Его.  Итак,  пусть  бы  мы  даже  допустили,  что   то
воскресение тел ничего не добавило бы к блаженству святых душ,  мы,  однако,
не стали бы считать его  излишним,  потому  что  оно  приносит  много  хвалы
божественному могуществу. Ведь чем раньше мы  познали  эти  тела  как  более
слабые и подверженные страсти, тем  сильнее  впоследствии  [их  воскрешение]
покажет необходимость Божьего прославления; и когда мы  узрим  их  полностью
возродившимися и нетленными, не производящими в нас  никакой  страсти  и  не
подвергающимися никакой порче, то от этого, вероятно,  укрепится  блаженство
души, ибо чем больше испытывается величие божественной мощи, тем  более  Его
нужно возлюбить, и нет нужды отрицать,  что  они  становятся  еще  блаженнее
[47].
     ФИЛОСОФ. Объясни это, умоляю тебя, это видение Бога, в  чем  и  состоит
блаженство. Возрастает ли оно или сокращается в  зависимости  от  места  или
остается тем же самым для всех в любом месте? Или для желающего  насладиться
таким видением  предназначено  некое  определенное  место,  куда  необходимо
добраться?
     ХРИСТИАНИН. Тот, кто не сомневается, что Бог  находится  повсюду  из-за
величия Своего могущества, верит, что  Он,  таким  образом,  присутствует  в
любом месте, так что может действовать во всяком существе, как  пожелает,  и
располагает и устраняет в результате такого деяния как сами места, так и все
внутри них. Никоим образом никого не нужно смущать этим вопросом. Ибо Он Сам
есть  Тот,  Кто  существует  как  ныне,  так  и   до   начала   времен   вне
местоположения; и нет нужды утверждать, что Тот, Кто никоим  образом  никуда
не вместен, находится в каком-либо  месте,  потому  что  все  места  в  Нем,
подобно тому, как написано, что Он пядию измерил небеса  [(Исайя,  X,  12)].
Тот, Кто существовал прежде всего и вне места, не творил ни меры для  Самого
Себя, ни мест для нас, и Его блаженство не может ни убывать, ни  возрастать,
[не  может]   ни   воспринимать   каких-либо   изменений,   ни   какого-либо
совершенствования, ибо не  имеет  вместилища  Тот,  Чья  вечность  пребывает
совершенно простой и бестелесной. Говорят, что, хотя Он не  находится  ни  в
каком [определенном]  месте,  то  есть  не  ограничен  местоположением,  Он,
однако,  находится  повсюду,  во  всяком  месте,  и  вокруг  всякого  места,
благодаря силе Его деятельной  любви.  Ведь  ни  в  одном  месте  ничего  не
происходит  иначе,  как  по  Его  устроению,  и  таким  образом  вне   места
присутствуют в Нем, либо Он в них, ибо  необходимо,  чтобы  Он  повсюду  мог
пребывать, как Ему угодно, и повсюду,  как  говорилось,  Он  является  через
величие Своего могущества. Потому Он Сам говорит о Себе через пророка:  Небо
и землю я наполнил [(Иеремия, XXIII, 24)], и псалмопевец, рассуждая  о  том,
может ли он избежать власти гнева, сказал: Куда пойду от Духа Твоего,  и  от
лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо, Ты там, сойду ли в преисподнюю, и
там Ты [(Псалмы, CXXXVIII,7-8)] и т.д.
     Таким же  образом  говорят,  что  Он  являет  деятельную  любовь,  либо
расположение повсеместного или внутри всего благодаря могуществу Своему, так
как Он с необходимостью там все связывает или располагает; также утверждают,
что Он, тем не менее, Сам в Себе замыкает все места, то есть владеет ими  по
Своей мощи, так что ничто в них не может произойти  без  Него  или  без  Его
произволения.  Как  говорилось,  хотя  Бог   благодаря   Своему   могуществу
находится, таким образом, как вне, так и внутри всего, сколь бы твердыми  ни
были эти [вещи], Он все проницает собственным совершенством.  [Нет  ничего],
куда бы Он не мог проникнуть силой. Какое место могло  бы  воспрепятствовать
Ему наделить все вещи поровну познанием Его  там,  где  Он  пожелает?  Ведь,
утверждают, что точно так же, как Он  способен  Своей  мощью  пребывать  или
водительствовать во всяком  месте,  не  имея  определенного  вместилища,  Он
способен повсюду и всех, где бы и кого бы ни желал, наделить познанием Себя.
Высшей духовной силе Того, Кто обретается во всех, какие ни есть,  доступных
местах, не может воспрепятствовать ничто, [какой бы] твердостью или |  каким
бы] качеством  [оно  ни  обладало].  Как  солнечный  свет  проникает  сквозь
твердейшее стекло, так Он Сам по Себе изливает на нас само сияние Свое. И мы
верим, что наши тела по воскресении обретут такую тонкость, что после  того,
как они неким образом станут духовными [телами], никакая материя  не  сможет
противостоять им. Оттого и плоть Господа, которая в то время была  смертной,
проникла сквозь запертое окно по Воскресении [и явилась) перед учениками уже
бессмертной и бесстрастной через  закрытые  двери.  Гораздо  больше  внушает
доверие, что этому высшему видению Божественного сияния  не  могло  помешать
никакое  препятствие,  то  есть  не  близость  места   содействовала   этому
воссиянию. Ведь огонь, тончайший из элементов, не терпит, как  вы  говорите,
рассеканий, потому что части его не могут делиться, какое бы тело ни  встало
посреди него. Тем менее можно заступить путь телесным препятствием  духовной
субстанции, которая гораздо тоньше любого тела. Так как божественность такой
тонкости  такова,  что  в  сравнении  с  нею  все  другие  сущности   должны
рассматриваться  как  телесные,  и  только  она  одна  относительно   прочих
определяется как бестелесная, то каким  образом  ослепительная  лучезарность
Его, все охватывающая познанием, может натолкнуться на преграду?
     Те, кто наслаждается этим светом, видя все, что им надлежит  знать,  не
оказываются в неведении,  как  бы  далеко  ни  находилось  [познаваемое].  В
противном случае, наслаждающиеся в раю не могли бы  созерцать  адские  муки,
так что они тем больше любят  Бога,  ибо  видят,  что  через  благодать  Его
избегли более тяжкой  [судьбы].  Господь  Иисус  откровенно  наталкивает  на
мысль, что рай и есть само видение Бога, когда в Тот Самый день,  в  который
душа Его страдала в  теле,  Он  спустился  в  ад,  чтобы  освободить  оттуда
[верных] своих и сказал разбойнику, приняв исповедь его: Аминь, говорю тебе:
сегодня же ты будешь со мной в Раю [(Лука, XXIII, 43)].  Душа  Христа  тогда
вовсе не оставляла рая, когда  она,  как  было  сказано,  спускалась  в  ад.
Соединив таким образом эту нашу веру и очевидное раз